Артамонов Иванович - КУДЕЯР

• Название: КУДЕЯР
• Автор: Артамонов Иванович
• Жанр: Историческая проза

Вошедший в книгу роман посвящён эпохе правления Иоанна IV Васильевича.

---

— Шуйские, сынок, не могли простить Ивану Овчине того, что благодаря любви он выше их вознёсся.

— А сестру Вани Аграфену сослали в Каргополь и там постригли. Обвинили её в том, будто это она свела Елену с Иваном. Всё у нас на Москве порушилось, нигде не найти правды, усобица лишь одна. Зато ворам и изменникам приволье. Кончится ли когда эта проклятая смута!

— Увы, сынок, смута только начинается. Великий князь мал, и неизвестно, доживёт ли он до совершенных лет. Не горюй, однако, жаль, конечно, Ивана Овчину и его сестру Аграфену Челяднину. Пошли, святый Боже, им милость свою.

— Будучи в Новгороде, много раз беседовал я с архиепископом Макарием. И были мы едины во мнении, что только тогда быть Руси сильной, когда не будет смуты, когда закон и правда утвердятся среди людей.

— И я с тем согласен. Прикончив Ивана Овчину, Шуйские постараются и Бельских отринуть от великого князя. В Боярской думе они поговаривают уже о том, чтобы послать Ивана Фёдоровича в Коломну воеводой большого полка. Как могу, я противлюсь этому, да чувствую, не устоять мне одному. Ты вот давеча правду молвил: ныне раздолье у нас для воров и разбойников. После кончины великой княгини казна осталась, надо бы её в большую казну перенести. Я так мыслю: рано ли, поздно ли, но минует смута, и тогда вновь окрепнет матушка-Русь. А пока потерпеть придётся.

Дверь приоткрылась, показалось улыбающееся лицо любимого внука Михаила Васильевича.

— Заходи, заходи, Андрюшка, рад видеть тебя.

Андрей Курбский — рослый десятилетний отрок с красиво посаженной головой расцеловался с дедом и княжичем Василием. Внешне племянник и дядя были мало похожи, но при более внимательном наблюдении можно было заметить их духовое родство. Оба скромны, начитанны, не терпели лжи и унижения. Неудивительно, что чувство взаимной симпатии влекло их друг к другу; они могли подолгу толковать обо всём, кротко и ласково взглядывая друг на друга.

— Слышали ли удивительную новость: старец Василий Васильевич Шуйский домогается руки молоденькой двоюродной сестры государя Анастасии?

— Ведаю о том, Андрей.

— Неужто это правда, отец?

— Ныне, сын мой, и не такое возможно. Жажда власти подвигла Шуйских к тому, чтобы породниться с великокняжеским семейством. — Михаил Васильевич, обратившись к внуку, ласково потрепал его за вихры. — Ты, Андрюшка, почаще бывай возле юного великого князя. Разница в летах у вас небольшая, два-три года, да и скучно ему с нами, стариками.

— Хорошо, деда, завтра же наведаюсь к великому князю.

В доме Аникиных глубокая печаль. Прошлой осенью после длительной хворобы преставился глава семейства Пётр, и вот новая беда — уже пять дней неподвижно лежит на лавке Афоня, до сих пор не пришедший в сознание. И никто не может сказать, выживет он или помрёт. Скорбно пригорюнилась в углу Авдотья, приумолкли дети — десятилетний Якимка, средний Ерошка и молодшие близнецы Мирон с Нежданом, не отходит ни на миг от мужа Ульяна.

В тот день, когда Акиндин вонзил нож в бок Афони, она, проводив мужа, никак не могла найти себе места. Тоска, ожидание чего-то ужасного поселились в душе. Не выдержав, Ульяна отложила дела и устремилась в город. По дороге краем уха слышала разговоры о кровавом побоище, случившемся на дворе конюшего. Сердце захолонуло от страшного предчувствия. Заглянув в распахнутые искорёженные ворота, она тотчас же увидела бездыханное тело Афони, лежащее в луже крови. Какая-то баба ощупывала ему грудь.

— Твой, что ли, мужик-то? — спросила окаменевшую от горя Ульяну древняя старуха.

Та молча кивнула головой.

— Может, ещё и очухается, его вон Устиньюшка осматривает, а у неё руки золотые: кого коснётся, тот тотчас же исцеляется.

Устинья подошла к Ульяне.

— Плох твой мужик, ой как плох, да ты больно-то не убивайся, может, выживет с Божьей помощью. Кровушки многонько он лишился. Изба-то твоя где?

— В Сыромятниках.

— Далековато везти такого-то, да делать нечего. Тотчас же велю челядинцам запрячь лошадь да отвезти твоего мужика до дома. Вечером наведаюсь.

С тех пор и лежит Афоня на лавке то ли живой, то ли мёртвый. Дыхание чуть слышится, а иной раз совсем замирает. Ульяна хватает тогда зерцало, подносит к губам мужа: вспотеет слегка — значит, жив ещё. От горя лицо почернело, осунулось. За эти дни всю жизнь, вместе с Афоней прожитую, вспомнила: радость одна была, ничем не замутнённая.

«Господи, да как же я без него буду?» — не раз приходило в голову.

Вот этой рукой ласково прижимал он её к своей груди, такой верной, надёжной. Ульяна расстегнула рубаху, нежно провела по груди мужа. Каждая чёрточка на его лице была ей мила и дорога. Слёзы проступили на глазах, и всё стало расплывчатым, неясным. Но что это? Ульяна смахнула слёзы. Господи, да он же смотрит на неё!

— Афонюшка, ты жив, любый мой?

— Какой ноне день? — голос прозвучал еле слышно.

— Господи, да разве я ведаю то! Дети, отец спрашивает, какой ноне день, а я, дура, обо всём на свете позабыла.

— Седни Мартын-лисогон[12],- пробасил Якимка.

— Выходит, четыре дня я проспал. Сейчас встану…

— Лежи, лежи, Афонюшка, нельзя тебе подыматься, беда приключится.

— Ноне вороний праздник — ворон купает своих детишек и отпускает их в раздел, на особое семейное житье, — Афоня говорил тихо, медленно.

— Всякому ворону каркать на свою голову! — из глаз Ульяны лились слёзы, лицо сияло от счастья. — Говори, говори, любый мой, так приятен мне твой голос!

— У нас, в Ростове, крестьяне сказывали, будто ноне лисы переселяются из старых нор в новые.

— А я слышала, будто в этот день на лис курячья слепота нападает.

— Ты бы не томила его разговорами-то, — тронула за плечо Авдотья, — Афонюшке покой надобен.

Скрипнула дверь, вошла знахарка Устинья. — Слышу, заговорил твой мужик.

— Заговорил, матушка, дай Бог тебе здоровьица.

— Ну тогда выживет он. Крепким мужик твой оказался, столько крови потерял, а выжил.

На Антипа-водопола[13] Андрюшка Курбский явился в великокняжеский дворец. На цыпочках прошёл в тот конец, где была книгохранительница. За дверью слышался оживлённый разговор юного великого князя с книгчием[14] Киром Софронием Постником.

— А вот сия книжица, именуемая Месяцесловом, написана ещё в конце прошлого века Иоанном Дамаскиным. В ней сказывает он о месяцах года.

— А это что за человек тут виден?

— Сей человек с серпом в руках — жнец, он знаменует собой красный месяц июний.

— А мне любы сказки купца Афоньки Никитина «Хожение за три моря», ибо в них есть много диковинного. Вот она, эта книжица: «И тут есть индийская страна, и люди ходят все наги… А детей у них много, а мужики и жёнки все наги, а все чёрные: я куда хожу, ино за мною людей много, да и дивуются белому человеку…» А люди там ездят на слонах.

— Многие страны повидал Афанасий, но ни одна из них не сравнится с Русью Великой. О, светло-светлая и красно-украшенная земля Русская! Многими красотами удивляешь ты! Озёрами многими удивляешь ты, реками и источниками местночтимыми, горами крутыми, холмами высокими, дубравами чистыми, полями дивными, зверьми различными, птицами бесчисленными, городами великими, сёлами дивными, — всего ты преисполнена, земля Русская! И ещё писано Афанасием: со мною нет ничего, никакой книги, а те книги, которые я взял с собой с Руси, пограбили.

Андрюшке очень хочется заглянуть в книгохранительницу, подержать в руках книжицы, посмотреть изображённые в них картинки, но он не решается зайти в палату и лишь переминается с ноги на ногу.

Наконец дубовые резные двери распахнулись. Первым выпорхнул Ваня. Следом степенно шёл благообразный старец с длинной узкой бородой, одетый в чёрную рясу.

— Книжная премудрость возвышает человека, — продолжал Кир Софроний Постник, — книга-память людская, а благодаря этой памяти вечно будет жить Русь-матушка. Слышь, Иван Васильевич, что старец псковского Елизарова монастыря Филофей твоему отцу, покойному Василию Ивановичу, писал: «Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвёртому не быти». Так ты, славный Иван Васильевич, поступай так, чтобы людям было мило, и тогда люди запомнят твоё имя, занесут его в книги, и будет оно знаменито во веки веков.

Мальчику любы были эти слова, он внимательно слушал книгчия.

— А ты кто будешь? — спросил тот низко склонившегося перед ним отрока.

— Андрей Курбский, сын Михайлович.

— Славный, славный внук у боярина Тучкова. Довольно на этом книжной премудрости, ступайте порезвитесь.

— Айда на боярскую площадку?

— Пошли.

Ребята выскочили на Красное крыльцо, сбежали по ступенькам и отправились на боярскую площадку, хорошо просохшую и утоптанную. Это было любимое место детворы, жившей во дворце. Здесь затевали они свои резвые игры, на Пасху катали яйца, боролись и вели задушевные беседы. Однако сейчас на боярской площадке никого не было, и ребята на ней не задержались.