Анатолий Манаков - Блуд на Руси

• Название: Блуд на Руси
• Автор: Анатолий Манаков
• Жанр: Детектив

---

"Хотя по законам положено только три раза пытать, - уточнялось в "обряде, како обвиненный пытается", остававшемся в силе в продолжение всего XVIII века до времен Александра I, - но когда случится пытанной на второй или на третей пытке речи переменит, то ещё трижды пытается. И есть ли переговаривать будет в трех пытках, то пытки употребляются до тех пор, пока с трех пыток одинаковое скажет, ибо сколько б раз пытан ни был, а есть ли в чем разнить в показаниях будет, то в утверждение должен ещё три пытки вытерпеть; а потом и огонь таким образом: палач, отвязав привязанные ноги от столба, висячего на дыбе растянет и зажегши веник с огнем водит по спине, на что употребляютца веников три или больше, смотря по обстоятельству пытанного... Когда пытки окончатся и пытанной подлежать будет по винам ссылки на каторгу, то при посылке от палача вырываются ноздри сделанными нарочно клещами. Если же которые подлежат смертной казни, то и таковых, в силу указов, до будущего о действительной казни определения, велено ссылать на каторгу ж, а при посылке также ноздри вырезываются..."

Случаи смерти под стражей были делом в то время весьма обыкновенным. Причины смертности понятны: мучительное ожидание пыточных истязаний, холод, голод, недостаток в одежде, крайняя скудость в пище, сырость и мерзость помещения, наконец, что всего хуже, продолжительность ареста и неизвестность времени освобождения - все это могло сокрушить самую крепкую, чуть не железную натуру...

Весело и шумно проводит русский человек Рождество, святую неделю и прочие годовые праздники: любит он и винца испить, и поговорить, да покричать, а зачастую - и подраться в те минуты, когда хмель сильно затуманит его голову... И на всем громадном пространстве матушки-Руси - в светлых хоромах помещика, в тесной келейке затворника, на улице да на площади, наконец, в лачуге крестьянина - русский человек одинаково любит в эти минуты, под шумок винца да пива, поболтать нараспашку; за словом в карман не полезет, и пугает, и кричит и берется толковать обо всем, ни над чем не задумываясь, ни на чем не останавливаясь.

Но было время, когда в минуты "пьянственного веселия" надо было держать себя настороже, надо было говорить с оглядкой, страшась изветчиков. То было время царствования Преобразователя России Петра Алексеевича. Каждое неосторожное слово, сказанное о лицах высоких, о событиях важных, каждая мысль, выданная злодеем-языком, слишком развязанным родным пенником - все влекло в канцелярию тайных розыскных дел, нередко в застенок, руки в хомут, на дыбу, и, во всяком случае, пошла работа заплечному мастеру...

Инквизиторы столько пропустили мимо себя самых разнородных людей, отправляя их на такие наилютейшие истязания и казни, что не могли снисходить ни к кому. Сердца их были чужды жалости, не ведали сострадания: слово "отмена" либо только смягчение наказания были им незнакомы. Да им было некогда и разбирать дело подробно: при каких обстоятельствах сказано то-то, пьян ли был человек, не безумен ли он - все едино. Слово сказано, следовательно, преступление сделано - а преступнику может ли быть пощада? Не для пощады, а для страшной и постоянной кары над провинившимися сделаны они членами могущественного тайного судилища! . .

Допросы женщин всегда были и будут затруднительны. Прекрасный пол, говоря вообще, по слабости, ему свойственной, болтлив; допрашиваемая обыкновенно то показывает, то оговаривает показание, путается в многословии, впадает в противоречия, забывает важнейшее, вспоминает неверное и проч. В петровское же время, ввиду кнута и пылающего веника - им же вспаривалась спина вздернутой на дыбу - показания женщин обыкновенно были особенно спутанны; подсудимые являли редкую твердость и постоянство...

Преобразовательный резец Петра, со страшной силой глубоко впущенный в самую сердцевину народной жизни, с её поверьями, обычаями, суевериями, с её добром и злом, безжалостно разил места наиболее чувствительные, самые дорогие для народа... Ошеломленный, забитый народ не видел, да и не мог видеть, целей Преобразователя, для него были только ясны и больны те страшные средства, которые вели к чему-то, для него загадочному. Он видел изменение коренных своих обычаев, он видел наглых иноземцев, их возрастающее значение, видел или слышал о бесчеловечных казнях тысячи стрельцов, слышал (как ни глухи были застенки и как ни крепки записи, которые брались с подсудимых тайной канцелярии о гробовом молчании), слышал о всем, что в них было, слышал об ежедневных истязаниях многих и многих из своих собратий; видел и слышал этот народ много и много такого, что в глазах его набрасывало густую тень на личность и на дела монарха... И вот этот народ жадно прислушивался к тем из учителей, вышедших из его же среды, которые брались разъяснять ему, в чем дело. Петр-де не государь, Петр не русский человек, он иноземец, он подменен в Швеции, в неметчине; нет, он ни то, ни другое. Он антихрист! Он приводит все и вся к своей вере... он и сына запытал, потому-де, что сам антихрист "приводил царевича в свое состояние, а тот его не послушал, и за то его антихрист этот и убил до смерти"...

Петр - антихрист! Теперь для народа все ясно... И чем сильнее веровал он в это учение, тем реже выдавались из его среды изветчики на проповедников сего учения; проносы были редки, почти случайны - и случались-то они либо от людей служилых, более или менее поднявшихся уже над уровнем народного развития, либо от женщин болтливых на язык и менее упорных в сохранении тайны...

Камер-фрейлина

Мария Даниловна Гамильтон,

казненная 14 марта 1719 года.

Страсть любовная, до Петра I почти в грубых

нравах незнаемая, начала чувствительными

сердцами овладевать, и первое утверждение сей

перемены от действия чувств произошло. А сие

самое учинило, что жены, до того нечувству

ющие своей красоты, начали силу её познавать,

стали стараться умножить её пристойными

одеяниями, и более предков своих распростерли

роскошь в украшении. О, коль желание быть

приятной действует над чувствами жен!"

Князь М.М. Щербатов.

Гемильтон, или Гамильтон (Hamilton), принадлежит к числу древнейших и именитейших родов датских и шотландских, разделяющихся на множество отраслей. Мы не станем перечислять знаменитых представителей и представительниц этой фамилии, но заметим, что хроники Гамильтонов богаты самыми разнообразными деяниями на поприщах политическом, литературном, придворном, в областях искусства, живописи, музыки.

"Семейство Гамильтон, - пишет А. Языков, директор училища правоведения в С. - Петербурге, основываясь на подлинном родословии этой фамилии, прибыло в Россию при царе Иване Васильевиче Грозном, между 1533 и 1583 годами. Родоначальником этой фамилии был Фернард, родом датчанин, родственник герцога Нормандского, за малолетством герцога правивший Нормандией в 912 году".

Некоторые члены этой фамилии скоро вступили в русскую службу, обрусели и, вследствие употребляемой тогда славянской азбуки и всегдашней способности русских коверкать иностранные фамилии, стали вписываться в акты: Гамелтонами, Гаментонами, Гаментовыми, Хомутовыми...

Вслед за таким генеалогическим вступлением можно подумать, что фрейлина Гамильтон, героиня настоящего рассказа, есть лицо в высшей степени замечательное, что жизнь её полна деяниями романтическими? Нет, "девка Марья Гаментова", как названа Гамильтон в современных ей застеночных документах и в пыточных допросах, личность интересная, но в другом роде, в других нравах. Кратковременная жизнь её небогата событиями разнообразными; но эти немногие события характеризуют время Великого Петра, некоторых из лиц его окружавших, знакомят с тогдашним состоянием одной из важнейших частей уголовного законодательства, наконец, дают нам повод и представить себе внутреннюю жизнь петровского двора.

Мы были б не правы, если б вслед за князем М.М. Щербатовым стали утверждать, что любовная страсть, любовные интриги, блуд, даже разврат, до Петра I не были "ни в обычаях, ни в примерах" нашего отечества. Напротив, можно привести бесчисленное множество свидетельств из иностранных писателей и отечественных документов о том, что любострастие, блуд, разврат имели громадные размеры в допетровской Руси. Но боясь излишних отступлений, мы скажем, что связи мужчины с женщинами без освящения церковью распространены были не только по всей России, но даже и в девственной стране сибирской. "Ведомо нам учинилось, - писал в 1622 году патриарх Филарет, - что в сибирских городах многие служилые и жилецкие люди живут не крестьянскими обычаями, но по своим скверным похотям... с поганскими женами смешаются и скверная деют... а иные и на матери своя и дщери блудом посягают... о них же не точию писати, но и слышати гнусно... многия из постригшихся жен с мужи своими и с наложники блуд творят!"

Иностранцы, как, например, Олеарий, Кемпфер и друние самыми мрачными красками изображают нравственный характер русской женщины XVII века. Правдивый Корб прямо говорит в дневнике 1699 года, что "прелюбодеяние, любострастие и подобные тому пороки в России превышают всякую меру. Не напрасно спорят после этого, - продолжает Корб, - о русских нравах: больше ли в них невежества или невоздержания и непотребства. Сомневаюсь, существует ли даже в законах наказания за подобные преступления? По крайней мере, мне известно, что, когда одного капитана осудили на отсечение головы за преступную связь с восьмилетнею своею дочерью, начальник укорял его такими словами: "Разве ты не мог удовлетворить своей страсти сношением с иною женщиною, когда можешь иметь столько распутных женщин, сколько у тебя кошек?"