Любовь Воронкова - Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести

• Название: Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести
• Автор: Любовь Воронкова
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Прочая детская литература
• Год: 1987

Во второй том Собрания сочинений входят повести: «Село Городище», «Федя и Данилка», «Алтайская повесть».

---

Со ступеньки смущенно поднялась девочка в круглой меховой алтайской шапочке. На шапочке красовалась малиновая лента, и малиновая шелковая кисточка спадала с макушки на плечо. Девочка, опустив ресницы, теребила кончик черной тугой косы.

— А это Чечек, — сказал Яжнай, — моя сестра. Приехала учиться, здесь учиться будет. У нас там ведь пятого класса нет… Вот привез — пусть живет в интернате. А сам я завтра в Барнаул.

— Чечек! — ласково сказала мать. — А по-русски это имя как будет? А?.. Ну, Чечек, скажи, я ведь по-алтайски не все понимаю. — Она обняла девочку за плечи и, наклонившись, заглянула в ее потупленные черные глаза.

— «Чечек» значит «цветок», — тихо ответила девочка.

— Какое хорошее имя! — сказала мать. — Цветок!.. Ну, а что же вы, ребятки, пришли да и сидите на крыльце? Давно ли пришли-то, Яжнай?

— Да часа два было.

— И все тут на крыльце сидели? Экие бессовестные!.. Яжнай, ты же ведь знаешь, где у нас ключ лежит. Ну, вошли, поели бы… Экие вы, право!.. Входи, Чечек, входи! Снимай свою шапочку. Эко шапочка-то у тебя хороша да нарядна!..

Когда мальчики остались на улице одни, Яжнай сказал:

— Константин, у меня к тебе просьба есть. Очень трудная просьба.

— Какая же?

— Только очень трудная.

— Ну, какая?

— Вот я Чечек привез. Оставляю ее тут. А она у нас еще дурочка, нигде не была, кроме тайги. Посмотри тут за ней, Константин! Ну, как бы вот ты был я. Можешь ты такую трудную просьбу принять?

— Могу, — сказал Костя. — А как же еще? Вот о чем спрашивает!

— Она ведь у нас отчаянная! — продолжал Яжнай. — Ты не гляди, что молчит. Это она пока что боится.

— Ничего, как-нибудь справимся, — улыбнулся Костя.

В это время откуда-то прибежал поджарый желтый Кобас и, обнюхав Яжная, начал прыгать и ласкаться к нему.

— Вон, смотри, Кобас и то дружбу помнит, а ты думаешь, что я… — Костя вдруг отвернулся.

— Ну, хватит! — с улыбкой сказал Яжнай. — А теперь скажи: твой крыжовник растет?

Костя встрепенулся:

— Растет. Пойдем, покажу!

Товарищи направились было в огород, но в это время на крыльцо выскочила Чечек и звонко закричала:

— Кенскин! Кенскин! Матушка ужинать зовет!

…На другой день Костя и Чечек провожали Яжная. Они переплывали вместе на пароме через Катунь, и Яжнай, прощаясь с ними, еще раз попросил Костю:

— Посмотри за ней, Константин. Она ведь у нас, знаешь, проказливая, как бурундук!.. — И, обратясь к Чечек, строго сказал: — Слушайся Константина. Он тебе будет как я. А весной приеду — поедем домой. Учись…

Обратно возвращались вдвоем. Чечек, стоя у края парома, роняла слезы в зеленую Катунь. Костя, и сам расстроенный, пытался шутить:

— Довольно тебе, Чечек, а то вода у нас в Катуни станет соленая, вся рыба из реки уйдет. Что хорошего?

…Так вот с тех пор и осталось — ни в радости, ни в беде Чечек не обходилась без Кости.

ВСЕ СПОРЯТ, А ПОТОМ СОГЛАШАЮТСЯ

Как только закончился последний урок, Костя поспешил в пятый класс. Там собрались несколько человек — звено Лиды Корольковой. Пришла и Настенька, старшая вожатая.

— Костя, Костя, иди сюда! — закричала Мая Вилисова. — Ребята, пусть Костя тоже послушает!

— Надо бы и Чечек позвать тоже, — сказала Настенька.

Эркелей побежала звать Чечек.

Чечек, с книгами под мышкой, рассеянно глядя куда-то на вершины гор, медленно спускалась с крыльца.

— Чечек, иди на звено! — позвала Эркелей.

Чечек в недоумении посмотрела на нее:

— Зачем мне идти? Я же не пионерка.

— Ну мало ли что — Настенька велела.

— Настенька?..

Чечек подумала немножко и, молча повернув обратно, пошла за Эркелей.

Первым выступил на собрании звена Алеша Репейников:

— Товарищи! Чечек Торбогошева поступила очень плохо: списала сочинение у Корольковой и говорит, что это она его сочинила. Разве так годится делать? Если мы так будем делать, какие же мы будем ученики!

Алеша волновался, щеки и уши у него покраснели.

— И я считаю, что надо сразу это прекратить и сразу сказать про это Анатолю Яковличу…

— Нет! — вдруг крикнула Чечек. — Нельзя Анатолю Яковличу говорить!.. Кенскин, Кенскин, скажи им, чтобы Анатолю Яковличу не говорили!..

— Ну, мы прежде с тобой поговорим, — дружелюбно сказала всегда приветливая синеглазая Настенька. — Ты зачем же списала у Лиды сочинение?

— Я не списала, — упрямо ответила Чечек, опуская глаза.

— Нет, ты списала, — сказала Лида. — Почему же ты, Чечек, еще и неправду говоришь? И отдала тетрадку Марфе Петровне. Что ж, и ее хочешь обмануть?

— Я хочу обмануть Марфу Петровну? Что ты! — удивленно сказала Чечек. — Я ее не хочу обмануть.

— А вот, однако, обманула! — снова горячо и взволнованно вмешался Алеша. — И опять повторяю, что мы, пионеры, таких нечестных поступков укрывать не должны, а должны сказать Анатолю Яковличу!

Чечек посмотрела на Алешу горящими глазами.

— Туу-Эззи[1]! — прошипела она сквозь зубы. — Репей! — И вдруг, взмахнув своими черными косами, повернулась и стремительно вышла из класса.

— А ты, Лида, с ней по-хорошему не говорила? — спросила Настенька. — Может, она бы лучше поняла…

— Говорила, — ответила Лида. — Я говорю, а она смеется. Говорит: «А что, у тебя строчки от этого убавились, что ли?»

Настенька посмотрела на остальных ребят. Они молчали.

— Ну, а вы что скажете? Павлик? Андрей? Мамин Сияб?

Павлик и Андрей Колосков заговорили почти в один голос:

— Конечно, надо Анатолю Яковличу сказать! Будет списывать да плохо учиться — ей же хуже.

Но Мамин Сияб, оглядев всех своими глубокими, слегка раскосыми глазами, сказал:

— Не знаю… Я думаю, предавать товарища — это са-авсем плохо. Са-авсем плохо!

— А кто предает? Кто предает? — закричал Алеша Репейников. — Разве мы ей чтобы хуже хотим? Мы же ей чтобы лучше хотим!..

— Костя, скажи нам и ты что-нибудь, — попросила Настенька. — Ребята, послушаем, что Костя скажет. Во-первых, он комсомолец. Во-вторых, он-то знает, что для Чечек лучше.

— Он же… — начал было Алеша.

Но Настенька остановила его:

— Мы тебя уже слушали.

— А чего это вы, ребята, однако, так торопитесь скорей Анатолию Яковлевичу сказать? — начал Костя.

— Я так и знал! — опять закричал Алеша.

И опять Настенька остановила его.

— А я так думаю, что у Анатолия Яковлевича и своих забот хватает, — спокойно продолжал Костя. — Что же, мы сами ничего сообразить не можем? Чечек у нас, конечно… беспечная такая. Но ведь и у нее самолюбие есть. И очень большое! Надо ее немного тоже и пощадить…

— Конечно, надо пощадить! — прервала его Мая. — Она знаете как Анатоля Яковлича боится!

— Вот и надо Анатолю Яковличу сказать, раз она боится! — подхватил Алеша. — Сразу и забудет, как списывать!

— Ну, я не буду заступаться за Чечек, — сказал Костя. — Но вот я недавно читал в «Комсомольской правде» такую историю. Городские пионеры приехали в колхоз помогать на прополке. И вот один пионер сразу всех обогнал. Ну, все его хвалят. «Вот, говорят, молодец!» А самый близкий друг этого пионера молчит. Почему же он молчит? А потому, что он увидел, как этот пионер не с корнями сорняки выдергивал, а только сверху срывал. А корни потом землей присыпал, чтобы незаметно было. Ну что — честно ли поступил тот пионер? Нет, нечестно! И даже преступно. И что же сделал тот друг? Побежал он жаловаться вожатому? Или протрубил он про это на весь отряд? Нет. Вечером он поговорил с тем пионером по душам. И тот все понял и еще крепче полюбил своего друга.

Костя замолчал. И молчание не сразу нарушилось в классе; только слышно было, как позванивает за окном серебряная капель.

— Ребята, а может, и мы сделаем как-нибудь так же? — сказала Настенька. — Поговорим с ней, объясним…

— Давайте, давайте! — закричали девочки в один голос: и Мая, и Эркелей, и Лида Королькова. — Зачем сразу учителю? Что мы, сами не можем!..

— Я тоже поговорю с ней, — пообещал Костя. — Она ведь не пионерка, ее же еще воспитывать надо. И мы все это делать обязаны.

— Да, кстати сказать, Анатоля Яковлича еще и дома нет, — с чуть заметной лукавинкой улыбнулся Андрей Колосков, — он еще из Горно-Алтайска не вернулся.

Все звено весело согласилось с Костей и Настенькой. Только Алеша пожал плечами.

— А я что — разве против? — сказал он. — Пожалуйста! Но вот если бы Анатолий Яковлич с ней поговорил, то сразу и воспитал бы!

Девочки тут же побежали искать Чечек.

— Наверно, она уже в интернате.

— Может, сидит да плачет!

— Ой, лучше бы я никому про это сочинение не говорила!

— А как же не говорить? Не говорить — нечестно. Да и все равно Марфа Петровна узнала бы!

— Девочки, а может, она у Кандыковых? Костина мать, Евдокия Ивановна, ее очень любит!..