Даниэль Елисеев - История Японии. Между Китаем и Тихим океаном

• Название: История Японии. Между Китаем и Тихим океаном
• Автор: Даниэль Елисеев
• Издательство: Евразия
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-8071-0296-6; 978-5-8071-0303-1

Мы предлагаем вашему вниманию книгу, написанную современной французской исследовательницей — Даниэль Елисеев и посвященную столь притягательной и загадочной восточной стране, как Япония. Стране, где, с одной стороны, все, что ни есть, — все история и традиция, с другой стороны, это полностью урбанизированная культура, сформировавшаяся менее чем за два поколения. Япония — это мир парадокса. Образ этой страны всегда написан яркими контрастными красками: с одной стороны, это культура аристократической, утонченной женственности, воплотившейся прежде всего в ранней японской литературе, с другой — это край суровой, воинской мужественности, известной всему миру под именем самурайского духа или пути воина. Это страна, где с одинаковой силой царствуют жизнь и смерть. Будучи архипелагом, эта страна в отличие от большинства островных государств почти не знала морских странствий, а напротив, большую часть своей истории провела в самоизоляции. Но как полагает автор: «море продолжает вторгаться в японскую историографию, где по традиции было фигурой умолчания». В своем исследовании она стремится понять, в какой же степени «судьба се решалась за пределами островов как таковых» и какова может быть роль этой страны как морской державы в будущем. Именно страну «между Китаем и Тихим океаном» предстоит увидеть читателю, взявшему в руки эту книгу.

---

Так благодаря разным поступкам некоторых оригиналов и даже ясновидцев начались первые научные контакты между Европой и Японией и состоялись первые заимствования технологии.

–––––––––––––––––––––––––––––––––– Японские врачи

<…> Восприятие иностранных знаний — феномен сложный, который может успешно состояться только при определенных условиях. <…> Почти не вызывает сомнений, что необычайная восприимчивость японских медицинских кругов в большой степени объясняется сравнительно высоким статусом их представителей. Эту позицию невозможно понять, не отметив особого типа общества, сложившегося в Японии начиная со средних веков. Мало того, что в Японии никогда надолго не устанавливалась «власть ученых», идеал китайского мира, но начиная с периода Камакура в стране господствовал класс военных <…>, которых очень скоро стала привлекать культура ученых, но [которые] сохраняли чувство конкретного, необходимое в их профессии. Это выразилось в том, что особое внимание уделялось опыту людей, принимавших непосредственное участие в жизни общества. Таким образом, к началу нового времени японское общество проявляло к специалистам и людям искусства уважение и давало им возможность выдвинуться. Японские врачи, происходившие как и старинных медицинских семей, так и из семей военных, воспользовались этим общественным признанием. [8]

––––––––––––––––––––––––––––––––––

Тем временем на море голландцы и китайцы — единственные иностранцы, которым разрешалось каждый год направлять в порты Кюсю несколько кораблей, — начали экономическую войну, столь же скрытую, сколь и яростную. По отчетным докладам, которые обязаны были передавать губернатору (японскому) Нагасаки экипажи иностранных судов, виден свирепый дух соперничества, который вдохновлял тех и других: все старались окутать как можно более непроницаемой тайной как маршруты своих кораблей, так и природу грузов, какие они везли. Секрет Полишинеля: в основном это было одно и то же — тропические продукты из Юго-Восточной Азии, всевозможные медикаменты и дешевые шелковые очески, которые японцы частично реэкспортировали в виде готового продукта.

Рост нищеты

Личность Ёсимунэ была столь сильной, что как будто навсегда затмила фигуры его сына и внука; однако оба в совокупности правили Японией более сорока лет (Иэсигэ — с 1745 по 1760 гг., Иэхару — с 1760 по 1786 гг.). Тем не менее хронисты довольствуются тем, что упоминают слабое здоровье первого и интеллектуальную политику второго, проявлявшего, как и его дед, большой интерес к европейским знаниям, получаемых при изучении «голландских наук». Должно быть, на самом деле реальность была сложнее, особенно в эпоху Иэхару.

Сначала при дворе Киото появилось и стало усиливаться лоялистское движение под лозунгом возвращения императору всей власти. Дело приняло такой размах, что бакуфу, чувствительное к этому вопросу, от решения которого зависела свобода его действий, в 1766 г. сочло за благо вмешаться и пресечь любые замыслы этой направленности. Таким образом, императору вновь указали на его чисто формальные и, мы бы сказали, культурные обязанности — те же, какие он выполняет и сегодня.

Через шесть лет большой пожар снова опустошил Эдо. После таких катастроф в лучшем случае оставался только сёгунский дворец, в принципе защищенный широкими рвами с водой, которые отделяли его от окружающих кварталов.

В 1779 г. Иэхару доверил власть человеку низкого происхождения, но известному мудростью и верностью роду Токугава, которым он еще в детстве служил в качестве пажа, — Танума Окицугу (1767–1786). Но крестьяне и купцы, обвиняя его в своих экономических несчастьях, упрекали его в том, что считали глубокой некомпетентностью, и в деревнях жакерии вспыхивали тем легче, чем меньше было еды: погода стояла суровая, казалось, Япония проходит через холодную полосу, и казна конфисковывала почти весь скудный урожай столь питательных злаков, как рис, потому что государство должно было оплачивать чрезмерные затраты разбухшей и расточительной администрации.

С 1783 г. на пять лет (до 1788 г.) начался голод, хронически возникавший почти на всем архипелаге (потом люди говорили о «голодных годах эры Тэммэй»); особенно он поразил области Северо-Востока, остров Кюсю и остров Сикоку — регионы с почти исключительно аграрной экономикой, где и зоны рисовых полей тоже были, возможно, менее протяженными, где даймё были самыми ненасытными, потому что им не было или почти не было противовеса, какой составляли ремесленники и купцы в крупных городах. Там умер почти миллион человек, и ходили слухи, что в некоторых местах встречается все больше случаев каннибализма. Орды несчастных голодающих покидали село и искали в городе, прежде всего в Эдо, хоть малейший шанс выжить. За короткое время проблема нищих и всевозможных бедняков резко обострилась. Мацудайра Саданобу, самый активный член правительства, придумал выход: он распорядился, чтобы их в массовом порядке (при условии, что они неповинны ни в каких преступлениях) высылали на остров Садо в Японском море. Мало-помалу правительство распорядилось организовать и в других местах приюты (ёсэба), чтобы собирать в них бродяг — официально для подготовки к возвращению в общество, к которому они должны были адаптироваться заново; был провозглашен принцип создания трудовых лагерей для адаптации; их обитателям обещали, что по выходе они получат землю или выходное пособие, чтобы вновь поселиться в том месте, откуда были родом, при условии, что кто-то поручится за их хорошее поведение. Правительство также гарантировало, что теоретически их будут учить ремеслу и что за время интернирования им выплатят жалованье за сделанную работу. Кроме того, уточнялось, что лентяи подлежат самой суровой каре, так что высылка на Садо вскоре стала худшим из наказаний; очень скоро выяснилось, что ни о какой реадаптации нет и речи, а отправка на Садо фактически равносильна приговору к каторжным работам, а потом и к смерти.

В правление сёгуна Иэнари (1786–1837) по-настоящему ничего изменилось, а если правительство заявляло, что предпринимает «реформы», они фактически сводились к системе Мацудайра Саданобу (1758–1829), основанной на мерах по наведению внешнего порядка, но не затрагивавшей сути проблем. С новой силой начались голодные бунты (на сей раз даже в Осаке). Администрация упорствовала, цепляясь за принципиальные позиции. Так, в 1790 г. объявили запрет на обучение любой доктрине, кроме конфуцианской доктрины Чжу Си, знаменитого китайского философа XII в. (1130–1200); тогда же усилили цензуру и — крайняя мера — запретили публично говорить что бы то ни было о недостатках властей.

Культура Кансэй (1804–1830)

Даймё кланов Запада (Тёсю) и Юго-Запада не только жили в относительной близости от Нагасаки, Ариты, Хирадо, куда регулярно приходили иностранные суда, но порой встречали и корабли — по преимуществу британские, — экипажи которых устраивали набеги, пытались вести торговлю или которые просто ветра занесли к японским берегам. Когда самураи пытались, грозя мечами, помешать иностранным морякам причалить, европейцы отвечали пистолетными выстрелами, а то и артиллерийскими залпами и если в конечном счете уходили, тем не менее сеяли страх, порой оставляя за собой раненых и даже убитых. Тех буси, которые пережили такие стычки, уже никто не мог убедить, что в данный момент, в начале XIX в., японская военная сила — первая в мире.

Поскольку таких случаев становилось все больше, а молва их еще и раздувала до бесконечности, в Кансае в конечном счете возникло сильное недовольство. Одни упрекали сёгуна, что он не общается с иностранцами, у которых надо выведать их материальные секреты; другие обвиняли правительство Эдо в выжидательной позиции — надо собрать большую армию и прогнать захватчиков. Мало-помалу патриотизм и стремление к модернизации образовали взрывоопасную смесь. Кансай все более неохотно терпел административное и юридическое главенство Канто. Спорной персоне сёгуна кланы Запада противопоставляли эмблематическую фигуру императора, украшенного добродетелями тем более чудесными, что о нем меньше слышали, и желали вернуть его исчезнувшую власть.

В Канто — и на побережье Тихого океана — похоже, были не так чувствительны к передвижениям иностранцев в Восточно-Китайском море. Горожане наслаждались живой «культурой Кансэй», то есть культурой эр Бунка (1804–1818) и Бунсэй (1818–1830). В глазах любителей цветных эстампов, романтической литературы и театра кабуки — всех популярных видов искусства, — это была, возможно, самая прекрасная эпоха периода Эдо, намного более занимательная, чем легендарная эра Гэнроку в конце XVII века. Теперь и здесь это была уже не буржуазная культура, как в Осаке в XVII и XVIII вв., а разновидность городской популистской цивилизации, делающей упор на бурлескное начало. Осмеянию подвергалось всё: политическая повседневность, знаменитости — актеры или спортсмены, монахи, женщины и даже призраки.