Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

• Название: Лёлита или роман про Ё
• Автор: Сергей Сеничев
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011

13 лет назад Нью-Йоркским издательством Modern Library был выпущен рейтинг 100 лучших литературных произведений XX века написанных на английском языке. Четвертую строку в списке занял скандальный роман Владимира Набокова «Лолита»… 45 лет назад Набоков перевёл «Лолиту» на русский язык… 50 лет назад Стэнли Кубрик закончил первую экранизацию романа, за главную роль в которой Сью Лайон была названа «самой многообещающей начинающей актрисой»… 15 лет назад Эдриан Лайн снял новую «Лолиту» с Джереми Айронсом в роли Гумберта…

Год назад увидел свет роман Сергея Сеничева с очень похожим названием — «ЛЁЛИТА». 500 экземпляров книги мгновенно превратились в букинистический раритет.

---

Ах, Томка, Томка, грация ты моя виртуальная! Что же ты делала с нами, к чему подталкивала!.. Нежно помаргивая полными неутолённой жажды глазищами на невинном личике, ты вытворяла такое, что, пожалуй, бумага покрывалась бы румянцем стыда, поведывай я ей всё как есть…

Наша Томочка методично превращалась в объект животной страсти. Вся такая сдобненькая и аппетитненькая, что куда деваться, она, дрянь такая, хорошела от страницы к странице. Стройнела, округлялась, где надо, пухлела губками и тому подобное. Волосы резко подлиннели, потемнели и даже стали виться. И всё-таки главной достопримечательностью дивы были чудо-перси…

Есть в женской груди что-то фантастически необъяснимое! Казалось бы: ну, пара выпуклостей — лишних полкило (а кстати, сколько они весят?) обычного мяса, а ведь поди ж ты… Никто не спорит, с не меньшим пылом можно завестись и на коленку, и на плечико с локотком, и на ямочку меж ключиц, и на пушок вон вдоль спины — да просто на что угодно, не говоря уже об самом обыкновенном пупке, но — грудь… грудь, джентльмены, — она всё равно впереди и конкуренции не знает. Вот интересно: орангутаны с подружкиных бюстов так же сатанеют? А быки с вымён?.. А у птиц, чего бы там кондитеры ни пели, вообще никаких молочных желёз, а туда же — лебединая верность, которую нам же ещё и в пример ставят…

Нет, брат, шалишь! Лишь венец природы способен дни и ночи сходить с ума по отдельно взятому и совершенно — совершенно, если уж быть рассудительными, дисфункциональному с точки зрения непосредственно акта соития кусочку туловища самки. Грудь — всему голова. Независимо от размера, формы, возраста и любых иных параметров. А уж такая-то и подавно.

В общем, мы с Антоном пребывали в фатальном шаге от грехопадения. Но если он ещё терпел и кочевряжился, то я уже истекал слюной, а то и чем посерьёзней, и винил нерасторопного протеже в преступной безынициативности. Пока однажды в который раз изгрызенный гигантскими москитами (вот он, авторский волюнтаризм: кем кого хочу, тем того и кусаю) и за неимением зелёнки с головы до ног обмазанный ядовитой Томкиной слюной Лёнька не успокоился и не задремал. И мой Антоша впервые остался с чаровницей с глазу на глаз. Не знаю как там они — меня от предчувствия колошматило.

— Ну что, Тима, завидуй! — зловредно просипел я в пространство, выпустив карандаш из затёкшей руки.

И тотчас же из-за часовни донёсся заливистый Лёлькин смех, радужная пелена пала и я вынужден был признать, что завидовать надо как раз мне. И вся эта чушь мелким почерком — лишь дурно пахнущие отходы терзаний год уже сублимирующего мужика. Меня, то есть. И что понятия не имею, как противостоять этому целомудрию дальше. И что Антон мой Палыч к телу красавицы допущен не будет и будет мучиться и впредь. Со мной за компанию.

— Па-ма-ги-и-и-ите-е-е-е! — орал веселящийся Тим.

— Гав-гав-гав! — отвечал ему раззадорившийся Кобелина.

И всё тонуло в руладах хрустального Лёлькиного хохота.

«Ну, Антоха, получай!» — психанул я и заставил его зевнуть, повесить Томке на плечи свой нагретый пиджак и не терпящим возражения тоном промямлить:

— Ложись и ты. Секса не будет. Ни сегодня, ни вообще…

С героями, как известно, сроду хлопот не оберёшься. Герои, стоит их придумать, тут же берутся своевольничать, и такое порой откаблучивают, что прямо как Горький в своё время — хоть на пол вались с порезом на пузе от тобою же и даденного ножа! Жуть что вытворяют мерзавцы. Поэтому приходится то и дело приструнять.

Но едва приструнишь — другая напасть: усаживаются, такие все примерненькие-опрятные, и чаи гоняют, покуда их судьбы вершатся. Только молча-то разве ж высидишь, будь ты хоть тысячу раз выдуманный? Резать друг дружку нельзя, любить, видишь ли, запрещено — и чего? И тогда, чаю напимшись, принимаются они зубы чесать. И это уже хуже всякой поножовщины.

Считается, что труднее прочего заставить героев говорить не твоим голосом — ложь. Куда труднее вынуждать их помалкивать. И по возможности не думать. Для того они и действующие лица, чтобы действовать, а не трепаться. А все эти диалоги со шкафами да дубами — писательские штучки. От избытку комплекса полноценности и тщеты гениальности. И ежели у тебя с самооценкой адекват, надобно спохватываться, идти на попятную и послаблять. И опять — кого в горящую избу, кого с конём на скаку или ещё чего в том же духе. Потому что о читателе же думать надо! Ему же после напряжённого трудового чего подавай? Ему подавай экшена. Чтобы волосы торчком и пот холодный в паху. Говорить-то и думать он, слава богу, и без тебя умеет. А вот приключений жаждет. Очень ему в обыденности приключений недостает: читатель же — богом обиженное существо без собственной фантазии…

Прелесть моего романа состояла в том, что мне на моего читателя было решительно наплевать. Мне и представить-то его себе было уже невмоготу. И под это дело я разрешал героям всё, что угодно. Хочешь монолог на десять страниц — получи. Про себя поговорить невтерпёж — да пожалуйста, подожди только, кавычки приоткрою…

Меня лично такое положение дел устраивало на все сто. Особенно в сложившейся. Тимка с Лёлькой обособились, а я им — хук! (это удар такой, а не корректорский недогляд) — и собственный бойкот объявил. Мне теперь и без них было с кем. Я и домой-то теперь наведывался всё реже, подгадывая, чтобы их не застать. Провианта прихвачу, и обратно, к часовне. А там уже и Томка поджидает. С которой у меня складывалось немножечко проще, чем у Антохи: я, в отличие от него, всегда откуда-то заранее знал, чего она дальше отмочит.

Так и теперь. Украв очередной обед, ковылял восвояси, стараясь не расплескать миску с подобием селянки — вот откуда, спрашивается, она (Лёлька, то есть) рецепт знает?.. А эта стервоза (Томка) удумала тем временем самострел учудить. Какой именно, я ещё не решил, но что кровь себе красавица пустить готова, догадывался. Чтобы, значит, Палыч мой разнюнился и заплясал под её дудку раньше, чем я ему это дело позволю. Ну, думаю, ладно! Я тебе щас такой самострел учудю… Вдруг за спиной:

— А ну-ка погоди!

Оборачиваюсь — Лёлька догоняет:

— Ты чего прячешься-то?

— Кто? — спрашиваю.

— Конь в пальто!

— Надо больно, — бурчу я и двигаю себе дальше.

— Нет, серьёзно: ты обижаешься, что ли?

— Кто? — переспрашиваю я опять и понимаю, что надо было как-нибудь иначе.

— Ну-ка стой говорю! — говорит она и за локоть. — С ума, что ли, сошёл?

Полмиски — в траву.

— Ну вот, — обрадовался я поводу сменить тему, — пропитания лишила…

— Ой, ладно! Щас весь чугун принесу, ешь знай, — а руку не отпускает. — Ты чо выёживаешься-то?

Третье кто было бы откровенным перебором.

— Надо больно…

«Блин! Других слов не знаешь?»

— А ночевать тогда вторую ночь чего не приходишь?

— Да тут как-то приспособился… Расписался вроде, вот и…

— Это хорошо, что расписался, только… Как будто мы виноваты в чём…

«Кто?.. Надо больно… Думай, думай давай!»

— Это в чём это, интересно, вы виноваты?

«Блестяще! Просто виртуоз!»

— Вот я спрашиваю: в чём?

— Да ну тебя. В кои-то веки дал от себя передохнуть, а ты уж сразу…

— Ну да. Раньше на горшок чуть не за ручку, а тут на целый день пропадаем, а ему хоть бы хны.

— Ничего не хны. Просто Томка взрослый уже, знает, наверно, чего делает.

— Кто взрослый?

— Да Тимка, Тимка, оговорился…

— А-а-а, — купилась она без тени сомнения. — А мы щас за озеро ходили.

— Ничего себе! — я не лукавил: действительно неожиданно.

— И завтра опять пойдём.

— Зачем?

— Там классно.

«Ещё бы не классно! Мы на лодочке катались золотисто-золотой…»

— И не страшно?

— С ним нет.

Тихоня, она вызывала меня на что-то большее. Только хватит, облажался уже раз. Теперь надо будет, сами всё расскажете.

Тем временем добрели. Я чисто по-дедовски вынул из-за голенища ложку, из кармана хлеб.

— Заранее благодарствую.

— Кушай на здоровье, — и уселась рядышком.

— А тут, поблизости, развлечения, значит, кончились?

— Ну почему… Тим собирается по домам прошвырнуться. И меня обещал взять.

— А вот это ша! — чуть не подавился я.

— Чего это?

— Старый не велел. Думаешь, мне в голову не приходило? Но я спросился, а он наотрез. Так что давайте без самодеятельности. Ясно?

— Ясно.

— Без меня, во всяком случае, ни ногой. Обещаешь?

— Замяли.

— И Тимке скажи.

— Вот сам бы и сказал.

— Ну ты же всё равно раньше увидишь… Он где, кстати?

— Спит. Он ночью од караулил.

— Не понял, — мелюзга целенаправленно лишала меня остатков аппетита.

— Да не волнуйся ты, у него своя система.

— Какая ещё, — и я с трудом подавил пяток промежуточных особого назначения терминов, — система?