Ефим Дорош - Деревенский дневник

• Название: Деревенский дневник
• Автор: Ефим Дорош
• Жанр: Советская классическая проза

Ефим Дорош около двадцати лет жизни отдал «Деревенскому дневнику», получившему широкую известность среди читателей и высокую оценку нашей критики.

Изображение жизни древнего русского города на берегу озера и его окрестных сел, острая современность и глубокое проникновение в историю отечественной культуры, размышления об искусстве — все это, своеобразно соединяясь, составляет удивительную неповторимость этой книги.

Отдельные ее части в разное время выходили в свет в нашем издательстве, но объединенные вместе под одной обложкой они собраны впервые в предлагаемом читателю сборнике. К глубокому прискорбию, сам Ефим Дорош его не увидит: он скончался двадцатого августа 1972 года.

Своеобразие данного издания состоит еще и в том, что его оформление сделано другом Ефима Дороша — художницей Т. Мавриной.

---

Отсюда-то и возникает мечта о таком научном учреждении, которое, оставив бесполезную шумливую пропаганду одного какого-либо метода, одной культуры — для всех без исключения мест, — занялось бы комплексным изучением различных методов и культур применительно к особенностям того или иного района страны. На основе такого изучения, такой комплексной разработки должны бы составляться планы развития сельского хозяйства той или иной области, района, колхоза, причем в этих планах, опирающихся на научные данные и местный вековой опыт, должно быть предусмотрено постепенное внедрение новых культур, пород и видов скота, методов и способов работы, новых механизмов — новых вообще и для данной местности.

* * *

Сергей Сергеевич на время реставрации кремля поселился в одной из кремлевских башен. Из башни идет по стене крытый переход, кровля которого — деревянная, — из узких, с резными копьевидными концами тесинок — опирается на пузатые кирпичные бочонки. Бочонки стоят на глухом кирпичном барьере. Мы вышли сюда с Андреем Владимировичем и Сергеем Сергеевичем, и в пространстве между двумя бочонками нам открылся внизу маленький дворик. На противоположном конце дворика стоит освещенная закатным солнцем Белая палата, построенная в семнадцатом веке здешним митрополитом. Палата двухэтажная, окна ее — в фигурных кирпичных наличниках, над крутой кровлей возвышается изящный дымник, с остроконечным шатром, украшенным прапорцем. Вплотную к Белой палате, составляя с нею одно здание, примыкает другая палата, так называемая отдаточная, где отдавали почести именитым гостям, посещавшим митрополита. Из дымника лениво и уютно, краснея в лучах солнца, вьется дымок, и можно вообразить, что старый митрополит, костями своими угадав холодную ночь, распорядился протопить хоромы.

В узкую щель бойницы в стене, идущей от Белой палаты к нашей башне, пробивается слепящий солнечный свет.

Моим собеседникам все это напоминает декорацию в Большом театре. А я думаю о митрополите, построившем кремль, о его удивительной судьбе — он был сыном сельского дьячка и едва не стал патриархом, — о том комфорте, не уступающем комфорту просвеченных французских или итальянских аббатов, каким окружали себя церковные иерархи даже после монгольского нашествия, которое отбросило назад русскую цивилизацию. Сюда к митрополиту-строителю приезжали из Москвы, Владимира, Ярославля и Новгорода зодчие, изографы, ваятели… Здесь принимал он и местных мастеров — монахов и мирян, — отменно знавших тончайшую резьбу по дереву и камню, живопись альфреско, чеканку по серебру и золоту, искусство гранить драгоценные камни. Принимал их владыка-зодчий в тишине освещенных заходящим солнцем покоев с узорчатыми оконцами, с изразцовыми, более удобными, нежели камины, печами, с теплыми ретирадными покойцами, которые устроены не только в митрополичьих покоях, но и повсюду на стенах — видать, для нужды караульщиков, чтобы не похабили вокруг себя.

А дымок из дымника вьется потому, что в подвале под Белой палатой расположен склад Горторга, в котором сейчас топят печь.

Ночь же и впрямь наступает холодная, пасмурная, на озеро наползает наволочь, звезд не видать, не видать и месяца, пропадают огоньки деревень и сел, расположенных на противоположном берегу.

* * *

Солнечно и холодно. На три дня переселился в Райгород.

Живу у Грачевых. Рядом с ними — полуразвалившийся дом, в котором живет одинокий старик, бывший зажиточный торговец. Вся усадьба у него занята цветами: левкоями, георгинами, львиным зевом… Цветы он выращивает на продажу и, как писали в старинных писцовых книгах, «тем кормица». А дом его совсем развалился, пожарные запретили топить печи, и старик живет в холоде. То ли денег у него нет на ремонт, то ли считает, что скоро умрет и незачем тратить деньги.

Напротив, через дорогу, большой и крепкий одноэтажный дом. Легко догадаться, что принадлежит он двум владельцам. Половина крыши выкрашена в малиновый цвет, соответственно половина дома выкрашена травянисто-зеленой масляной же краской, а наличники покрыты белилами, терраса — ярко-голубым, с белым. Половина этого дома принадлежит тому самому старику в синем «бывалошном» картузе, которого я несколько раз видел в кремле, — он работает там сторожем. Интересно, что у сторожа такой превосходный дом! И откуда у него столько денег, чтобы выкрасить дом масляной краской? Это одна из загадок Райгорода.

А вот еще одна. Неподалеку от нарядного дома сторожа стоит отличный дом Фадеевых. Он интересен тонкой и богатой резьбой не только наличников и подзоров, но и всех промежутков между окнами. Сам Фадеев, жалуясь на ревматизм и преклонный возраст, нигде не работает, хотя лет ему не больше пятидесяти двух — пятидесяти трех, то есть столько же, сколько Ивану Федосеевичу, с которым, кстати сказать, они земляки — оба родом из Угож.

Иван Федосеевич тоже не очень здоров, но руководит большим и сложным хозяйством колхоза, доставляющим много хлопот, неприятностей и огорчений. И по происхождению и по образованию оба они с Фадеевым одинаковы. Но один угожский мужик, став коммунистом, вот уже двадцать с лишним лет в буквальном смысле украшает землю своим трудом: осушил несколько сот гектаров болот, построил множество общественных и хозяйственных построек, ежегодно дает стране тысячи тонн «общественного продукта». А другой угожский мужик, ровесник и сверстник председателя колхоза, имеющий тоже двухклассное образование, тихо и мирно живет в отличном своем городском доме, возделывает усадьбу, ловит на озере рыбу, в сезон стреляет уток и торгует всем этим добром, накапливая деньги. Обитателям этой улицы такая жизнь может показаться завидной, но Иван Федосеевич ни за что не променял бы трудное и беспокойное свое счастье на такое сытое и благополучное существование.

Но бог с ним, со стариком Фадеевым; в конце концов, его можно причислить к тому «наследству», которое досталось нам от прошлого. Однако у него есть еще и сын Пашка, здоровый парень двадцати семи лет. Так вот, Пашка этот, испробовав множество профессий, почел за благо нигде не работать. Он числится в здешней рыболовецкой артели, куда должен сдать в год тонну рыбы. Сдает он, понятно, почти бросовую мелочь, так как крупная рыба в озере, мол, не ловится. А вот для себя, то есть на продажу, он ловит крупных щук, окуней, карасей, линей, лещей. У них со стариком моторка, а скоро у Пашки будет и автомобиль — он записан в Москве в очереди на «Москвича». С приобретением автомобиля Пашка сможет и рыбу, и лук, огурцы и помидоры со своей усадьбы продавать не в Райгороде, но в более далеких местах, где цены выше, главным образом в подмосковных промышленных поселках и городах. Жизнь он ведет свободную: половит рыбу и затем, в летнее время, полеживает в холодке на травке среди приятелей, таких же, как и он, рыбаков и охотников. В сущности, все они браконьеры, так как ловят рыбу промысловой снастью, что любителям запрещено.

Мне запомнилось, как Пашка, сидя на полу у Грачевых, размечтался, что хочет переехать куда-нибудь под Ленинград — вот только машину получит, — куда-нибудь в лесные места, где построит себе дом тысяч в двадцать; десять — двенадцать у него имеется, остальное же батя подкинет.

Разумеется, Пашка никуда не поедет отсюда, и в этих его словах, быть может, потребная все же человеку мечта о каком-то высоком и красивом поступке: скучно ведь, я думаю, вот так существовать в двадцать семь лет, да еще в наше время. Впрочем, все это, возможно, мой домысел. Что же до Пашки, то он, что вполне вероятно, просто прослышал о более выгодных и удобных для наживы местах. Этот парень лет на десять моложе нашей революции, он учился в советской школе, где были и пионерская и комсомольская организации, и это они несут ответственность за то, что воспитали такого вот обывателя, паразитирующего на теле общества.

Мы обычно пишем, что вот такая-то школа воспитала столь-ко-то замечательных людей, перечисляем их профессии, — главным образом речь идет об инженерах, врачах, педагогах, офицерах, капитанах дальнего плавания, архитекторах, геологах и так далее. И очень мы этим довольны. Реже, но все же пишем мы об отдельных уродах, хулиганах или насильниках, учащихся такой-то школы. А вот о таких, как Пашка, мы не пишем, хотя вред от них велик, так как они ничего не дают обществу, пользуясь в то же время трудом сограждан и всеми благами нашего строя. Мало того, такие, как Пашка, разлагают своим примером не очень развитых в смысле сознания общественного долга ребят, особенно деревенских, иные из которых тянутся к тихой, привольной и благополучной жизни на такой вот зеленой окраинной уличке маленького города.

* * *

В райкоме у Алексея Петровича разговариваем о тунеядцах, населяющих Райгород. Он жалуется, что ткацкая фабрика не может освоить отпущенные ей на строительство восемь миллионов рублей — не хватает рабочей силы, — тогда как в городе сколько угодно строительных рабочих, которые официально не работают по своей специальности. Все эти каменщики и плотники частным порядком строят в колхозах скотные дворы, свинарники и телятники, зашибая большие деньги.