Владимир Бушин - Это они, Господи…

• Название: Это они, Господи…
• Автор: Владимир Бушин
• Издательство: Самотёка: МИД «Осознание»
• Жанр: Публицистика
• Год: 2011
• ISBN: 798-5-98967-028-4

Эта книга никого не оставит равнодушным. Одни порвут её в клочья или сожгут и развеют пепел, но другие прочитают, то смеясь, то плача, и дадут почитать родным, близким, знакомым, которые скорей всего зачитают её, — так уже бывало со многими книгами Владимира Бушина.

Тем более, что на этот раз работа писателя особенно широка по охвату событий и лиц современности. Вглядитесь в обложку. На ней в одинаковой позе с одинаково ликующим выражением лиц — старый Никита Хрущёв и молодой Дмитрий Медведев, два отца родимых нашего народа — давний зачинатель перекройки и нынешний её продолжатель. Первого мы видим во время его визита в США: он поднял в правой руке, как факел, подаренный ему початок кукурузы, обещая с помощью этой «царицы полей» привести нас в коммунизм; второй тоже во время визита в США поднял в правой руке подаренный ему некий новейший аппарат связи и увидел там не призрак коммунизма, а своего помощника: «Привет, Аркадий!». И о многом, что было за время между этими визитами, вы прочитаете в этой книге.

---

А у Дементьева читаем:

Можно хлеба краюху
Делить пополам…

Можно, конечно, можно. Однако не следует есть чужую краюху и жить за чужой счёт.

Ярослав Смеляков написал когда-то прекрасное стихотворение о женщинах, работающих лопатами у железнодорожного пути. И у Дементьева — о том же самом. И что же? Гвоздит прораба, который «здесь вроде витязя», да какое-то неведомое безымянное начальство. Смеляков же не ищет виноватых где-то:

А я бочком и виновато,
и спотыкаясь на ходу,
сквозь эти женские лопаты,
как сквозь шпицрутены, иду.

В первом случае — профессиональная привычка комсомольского вождя к обличительным речам, навык прятаться за чужую спину, во втором — честная поэзия личной ответственности на родной земле за всё.

Обилие таких «перекличек» и заимствований делают Дементьева похожим на торговца осетриной второй свежести.

Но поэт занимается не только этим. Он ещё страшно любит ходить в гости к знаменитым собратьям. Как Чичиков. Как Винни Пух с Пятачком. Помните?

Кто ходит в гости по утрам,
Тот поступает мудро!

И вот —

Я приехал в гости в Тютчеву…

Потом заваливается к Пушкину, Лермонтову, Толстому…И так вплоть до Мандельштама. Ну как только не страшно! Даже если ограничился бы визитом только к Осипу Эмильевичу. Ведь тот наверняка сказал бы:

— Андрей Дмитриевич, вы написали:

Господь одарил Мандельштама
Талантом влиять на слова…

— Что вы имеете в виду? Назовите хоть одно слово, на которое я повлиял. И что с ним стало? Голубчик, совсем не то: я пытался влиять не на слова, а на людей — словами.

А вы ещё пишете, будто при этом я хотел,

Чтоб скучные млели от шарма,
А злые теряли права.

Кто это — скучные и злые? Откуда вы их взяли? Соседи по квартире? Ваш сосед в Безбожном не Феликс Кузнецов? А что ещё за шарм? Вы хоть понимаете, что означает это слово? Почему от него млеют и именно скучные? А какие права почему-то теряют из-за этого шарма злые — избирательные, родительские, водительские?

— В таком духе у вас и дальше:

Господь одарил Мандельштама
Талантом предчувствовать речь…

— Какую речь? Чью? Товарища Сталина, что ли?

….Где даже нежданная драма
Старалась надежду сберечь.

— Вы можете объяснить, что означает этот словесный конгломерат?

И рушился мир Мандельштама
Сквозь боль и растерянный взгляд.

— Так-таки именно сквозь взгляд и рушился?.. Знаете, любезный, позвольте вам выйти вон.

Я не исключаю такого разговора с таким финалом. Но уверен, что это ничуть не смутило бы гостя, и он тут же помчался бы, допустим, к Фету.

— Да, — сказал бы Афанасий Афанасьевич, — прочитал я четыре полосы ваших стихов в «Литературке» за недолгое время. Отменно!.. А вы, между прочим, не из дворян?

Это пунктик Афанасия Афанасьевича. Его отец А. П. Шеншин, дворянин, женился за границей на католичке Каролине Фет, православный обряд венчания не был исполнен, и потому в России брак и родившегося сына не признали законными. Поэт долгие годы потратил на то, чтобы стать Шеншиным и дворянином. А когда, наконец, стал, Тургенев усмехнулся: «Ну вот, у вас было имя — Фет, а теперь вместо него вы получили фамилию Шеншин». Радуйся, мол…

Дементьев был бы удивлен вопросом и ответил бы стихами:

Теперь все хвалятся дворянством.
Мой предок был из крепостных!

— Если из крепостных, то почему так плохо русский язык знаете? — спросил бы Фет. — Ведь гены должны тут подсказывать и на язык работать, а они у вас, как мне сказали, почему-то работают на Израиль.

Дементьев оторопел:

— Я плохо знаю русский язык?! Да известно ли вам, сколько у меня орденов и премий за стихи? Что ж, они написаны плохим языком?

— Вы без конца пишете о любви. — сказал Фет. — Мы, классики, тоже писали о ней много. Но как! Например:

Шепот… робкое дыханье… трели соловья…
Какое счастье! Ночь и мы одни…

А вы как?

Я с любовью навеки повенчан…
Велик запас моей любви…

Сказали бы еще «велик ресурс». В другом вашем стихотворении я прочитал:

Золотого запаса
Мне время не намыло…

Вон о чём ваша печаль — о золотом запасе! Коллега Маяковский писал:

Мне и рубля не накопили строчки…

Подумайте только: он о рубле, а вы — о золотом запасе, как Государственный банк. А у Маяковского дальше так:

И кроме свежестиранной сорочки,
Скажу по совести, мне ничего не надо.

Вот — истинный поэт! А вы тоскуете о персональном золотом запасе. Вам бы еще наш Стабилизационный фонд получить из Америки, если отдадут. Стыдно, батенька. Стыдно!..

А представьте себе Дементьева в гостях у Пушкина. Тот наверняка сказал бы:

— Я когда-то писал о своём Михайловском:

Приветствую тебя, пустынный уголок,
Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,
Где льётся дней моих невидимый поток
На лоне счастья и забвенья…

А что у вас читаю на эту же тему, месье?

Очень я люблю свою квартиру —
Шесть окон, цветы, портрет жены…
Очень я люблю свою квартиру,
Где уют — превыше всех богатств…
Очень я люблю свою квартиру,
Где встречаю праздники и труд.
Мне с квартирой сильно подфартило,
Потому что(!) я люблю уют.

— Отменно! Но, черт подери, известный мне коллега Бушин тоже любит уют, однако, ему, как и многим, подфартило гораздо меньше, чем комсомольским активистам: получил 35 жилых метров на троих-четверых за свои трудовые…

— Пожалуй, приведённое стихотворение — одно из наиболее характерных для вас. В частности, и потому, что на первом месте — праздники, а уж потом труд. А у меня-то наоборот: сперва труд, потом — отдохновенье. Как в народе-о говорят? Делу — время, потехе — час. А вы какой-то антинародный.

— Теперь уже в давние годы была пародия, кажется, Александра Архангельского на Иосифа Уткина:

Я люблю свою жену
И гитарную струну,
Папу, маму, тётю, ну,
И Советскую страну.

А ведь у вас не только страны, но и жены нет, а только её портрет да окна в трёх-или четырёхкомнатной квартире. Поставьте-ка это рядом с другим знаменитым портретом:

О подвигах, о доблести, о славе
Я забывал на горестной земле,
Когда передо мной в простой оправе
Твоё лицо сияло на столе…

— Вы можете представить здесь упоминание о количестве окон или о метраже квартиры?

— А это что такое, месье:

Поэзия превыше суеты…

Верно. Только ведь я ещё когда сказал:

Служенье муз не терпит суеты….

С тех пор это стало общим местом. А вы и дальше в той же манере прихватизации:

Поэзия с небес нисходит в души.
Она — то «гений чистой красоты»,
То отзвук бед…

Ну, сколько можно мурыжить моего «гения красоты»! Да и не мой он, я и сам-то позаимствовал его у Василия Андреевича. Ну, один-то разочек по дружбе можно было…

— Банальностей у вас невпроворот! Кроме моих, тут и замусоленные строки то Лермонтова об «одиноком парусе», то Тютчева о России, уме и аршине; тут и заезженная «дорога в храм», по которой, мол, непременно приведёт к счастью; и эксгумированный ныне Нострадамус; и вдруг нахлынувшие в русскую поэзию обитатели небес — сам Создатель, и Христос, и бесчисленные ангелы порхают, машут крылышками… Но сколько бы вы ни воспевали небесах, месье, всё равно видно же, что в прошлом вы были замзавотделом агитации и пропаганды ЦК комсомола и, конечно, занимались там антирелигиозной пропагандой.

Тут Дементьев, надо думать, изумится бы: откуда, мол, знает?

— Да это же не только пророкам видно, — ответил бы Александр Сергеевич. — Вот вы объявляете:

Поэт всегда — номенклатура сердца…
А мой пегас — номенклатура счастья…

— Так мог сказать только человек с Маросейки, где было ЦК комсомола, или со Старой площади, где ЦК партии, только Акакий Акакиевич, живший в мире этой номенклатуры.

— А это откуда? —

Ангел по зову звёзд
На небо своё вернулся…

— С чего вы взяли, что ангелы подчиняются звёздам? На небе, сударь, совсем иная субординация. Или вот ещё: