Сиявуш Мамедзаде - Искатель истины

• Название: Искатель истины
• Автор: Сиявуш Мамедзаде
• Жанр: Русская классическая проза

---

Мамедзаде Сиявуш Искатель истины

СИЯВУШ МАМЕДЗАДЕ

ИСКАТЕЛЬ ИСТИНЫ

СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ МИРЗЫ КАЗЕМ-БЕКА

ПОЭМА

От автора.

Поэма, предлагаемая вашему вниманию, родилась неожиданно. О Мирзе Казем-Беке, корифее российского востоковедения, ученом с мировым именем, у меня были достаточно общие сведения. Случилось так, что доктор филологических наук, известный литературовед Вилает Гулиев предложил мне перевести на русский язык свою монографию, посвященную Казем-Беку. Приступив к переводу, я всецело был захвачен драматичной, яркой и поучительной судьбой этой незаурядной личности. В духовном мире Казем-Бека, принявшего пресвитерианство, вопреки воле своего отца, вопреки традиционной вере своих сонародников, скрестились два полюса, две великие цивилизации, Востока и Запада, и это свидетельствует о высоком, драматичном напряжении внутренней жизни, образно говоря, о "вольтовой дуге", проходившей через его сердце и разум. Несмотря на все невзгоды и поношения, выпавшие на его долю за это "вероотступничество", Казем-Бек как крупнейший знаток мусульманского права в российской науке, объективно сослужил добрую и благую службу своим правоверным соотечественникам, дав жизнь книгам по шариату, толкам ислама и уставам, регламентирующим широкий круг вопросов. К сожалению, люди, склонные судить предвзято или радикально, и поныне видят в Мирзе Казем-Беке, подвижнике науки и просвещения, только лишь "выкреста", отвернувшегося от ислама. О патриотизме Казем-Бека, его искреннем радении о тюркоязычных народах империи, говорит тот факт, что и в Казанском, и в Петербургском университете он всемерно стремился привлечь к высшему образованию молодежь из мусульманского населения; среди его учеников и единомышленников можно встретить имена татарских, казахских, азербайджанских ученых; их число могло бы быть больше, если бы не препятствия, чинимые царской бюрократией и предубеждением к "иноверцам". Словом, я переводил монографию Вилаета Гулиева как волнующее повествование о жизни и творчестве феноменального ученого, которого судьба сводила с блистательными личностями, деятелями самых разных направлений и поприщ, в числе которых юный Лев Толстой, Пушкин, Чернышевский, Лобачевский, Некрасов, Шейх Шамиль... Я уж не говорю о светилах мирового востоковедения. Мне виделись в этих встречах и эпизодах почти готовые сюжеты. Оставалось домыслить, дополнить воображением возможные версии и подробности. И я считаю долгом выразить самую искреннюю признательность Вилаету Гулиеву, чья монография подвигла мою скромную музу на труд, который перед вами.

Когда это краткое вступление было уже написано, как по мановению волшебной палочки, на стол мой легла книга профессора Атабабы Рзаева "Тернистый путь, начавшийся с Дербента", - ее передал в мое отсутствие неожиданный посетитель, не заставший меня дома. Им оказался мой близкий родственник Эльшан Гасанов. О том, что Агабаба

Рзаев внес значимый вклад в исследование творческого и научного наследия Мирзы Казем-Бека, я уже знал из монографии В.Гулиева, и, работая над поэмой, прочел книгу А.Рзаева "Мухаммед Али Мирза Казем-Бек". Теперь же передо мной оказалось первое художественно-документальное произведение о выдающемся ученом, и я с увлечением приступил к чтению, нисколько не сожалея, что моя торопливая муза лишилась пальмы первенства...

Сиявуш Мамедзаде

АСТРАХАНЬ. ВСТРЕЧА С ОТЦОМ.

...И он вступил в отцовские покои,

Заблудший сын в глазах шейхульислама,

Искавший правды у чужого храма.

"Где видано позорище такое!

И для того ли путь вершил я в Мекку,

В Медине жил, вникая в мудрость сур,

Внушающих любому человеку

Заветы милосердья и добра!

...А все Европ тлетворные ветра!

(Седых бровей насупленных прихмур

Пытался скрыть душевное смятенье)

Ему вдолбили ересь макферсоны,*

Залетные заморские персоны,

Сказалось здесь шайтана наущенье,

Речей лукавых подслащенный яд!.."

Отец встает. И, пряча влажный взгляд,

Он запирает дверь. Никто не смеет

Вмешаться в предстоящий разговор.

А сын молчит. Он так отца жалеет,

Навлекший на фамилию позор!

Старик поднялся. Перед ним преграда Незримая восстала, как стена,

Мрачила тень душевного разлада

Его лицо. Шла тайная война:

Любовь и вера в нем схлестнулись люто.

"Мой сын - муртед... отступник... О, Аллах!..."

И страшная, мучительная смута

Читалась в отуманенных глазах.

Слуга Аллаха, подавляя страх,

Вновь устремился, как безумец, к сыну,

Обнял, дрожа, поцеловал в глаза,

И в лоб, и в щеки... Бурная гроза

Вдруг оросила чахлую пустыню,

И к голове приникла голова...

Рыдали безутешно оба - два.

...Но вдруг отец зачем-то отлучился.

Донесся плеск струящейся воды.

Вернулся вновь. По блеску бороды

Сын догадался, что старик умылся...

Сын уязвлен. "Я для него поганый...

Я для него отрезанный ломоть..."

Любви к отцу не в силах побороть,

Сын уходил с кровоточащей раной.

Они расстались. Мохаммед Али

Понуро брел по набережной Волги.

Извозчики, кареты, корабли

Маячившие в дельте невдали,

Попы и муллы, шапки и ермолки,

Разноязычный, разношерстный люд,

Траву жующий с важностью верблюд...

Он вспоминал недавние событья...

Его пытались недруги убить,

Потом решили в Волге утопить

(Наймита было просто подкупить)

"Силен был перс... И не успей уплыть я..."

В Дербенте, потерявшая надежды,

Отступника оплакала родня,

Слезами окропив его одежды,

Как будто бы приживе хороня.

Отцовский гнев. И он - домашний узник.

Друзей и доброхотов дружный хор:

"Кяфирам ли, врагам ли ты союзник?

Грешно идти отцу наперекор!"

Напрасны просьбы Макферсона, Глена:

Не вырвать неофита им из плена.

Тогда они прибегнули к угрозам,

Стращая губернатором и - зря...

Гаджи Кязим утер обоим нос им:

"Тут дело не про вас, не про царя..."

Но все ж вмешался в дело сам наместник,

А следом астраханский полицмейстер,

И - в миссию Мохаммеда Али

Вновь отвели... вернее, упекли...

Как он жалел опального отца,

Лишенного доверия и сана

Как мнимого клеврета Али-хана*,

Врага царя, а ныне беглеца,

Сокрытого в ауле Дагестана...

Дербент, Дербент... "Железные Ворота",

Известные с эпохи Геродота...

Изменчивы истории ветра,

Встарь Ширваншахи, после - Сефевиды,

Сменялись стяги, гербы и эгиды,

Приветивший неласково Петра,

Он был под властью хана Фатали,

И вновь армады с севера пришли, Империя воззрилась на Кавказ.

Вот город ключ вручает в третий раз

Российскому опять же генералу,

По слухам, честь доверили сию

Столетнему седому аксакалу,

Вручавшему такой же ключ царю...

Седой Дербент был яблоком раздора

Держав великих, сопредельных стран...

Решенье исторического спора

Фортуне уступил Азербайджан.

А что наш потрясенный неофит?

Он в миссию шотландскую спешит.

Учитель по восточным языкам,

Он кое-как перебивался сам,

Отцу давал посильное подспорье.

Хотя они отныне в лютой ссоре,

Любовь и кровь окажутся сильней,

На взлете славы сказочной своей

Добьется сын избрания Гаджи

На должность местного корреспондента

С окладом в сотню дорогих рублей,

И письмена из старого Дербента

Ученые пополнят стеллажи.

...Тем временем, отчаявшись вконец,

Все волей Божьей объяснил отец.

"Так Бог решил, что сыну быть кяфиром,

К чему роптать? Всевышний правит миром..."

В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

Я в церкви не числюсь, в мечеть не ходок,

Какого я теста - то ведает Бог,

Я дервиш безбожный, ни ада, ни рая

Не знающий путник, вершитель дорог.

Омар Хайам

Его вела не пошлая корысть, Не жажда социального удобства В стране, где крест простерся вширь и ввысь,

Но не было разгула ксенофобства,

Хотя б до тех невыносимых пор,

Когда в чести не разум, а топор.

К тому же, он принял не православье.

Пресвитерьянство, чуждое Руси,

Вряд ли сулило путь доступный к славе,

Хотя Господь един на небеси.

Нет, дело тут не в выборе прихода, Не в предпочтенье церкви и креста...

Его влекла духовная свобода,

Отвага знать и мыслить до конца,

Воспитанный схоластикой ислама

Заложник аскетических тенет

Дерзнул вступить под сень чужого храма,

Чтоб знать, чем Запад дышит и живет.

Прекрасна нега женщины Востока,

Прекрасна роза в утреннем саду...

Но велено уставами пророка

Скрывать чадрой живую красоту.

Он думал про улыбку Монны Лизы,

Мерцавшую сквозь долгие века,

Пленившую капризные столицы,

И знатока, и даже вахлака.

Что говорить о "Махе обнаженной",

О "Саскии"... я, право, не берусь.

Возможно, кистью дерзкой пораженный,

Наш неофит испытывал конфуз.

Но это было жизнью и искусством,