Александр Ивич - Воспитание поколений

• Название: Воспитание поколений
• Автор: Александр Ивич
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Критика
• Год: 1969

Сборник статей А. Ивича о творчестве советских детских писателей (В. Маяковский, С. Маршак, К. Чуковский, С. Михалков, Б. Житков, Л. Пантелеев, А. Гайдар, Л. Кассиль, Р. Фраерман, М. Ильин).

---

Нераздельность помыслов Ти-Суеви о своем крае и о Натке определяет, на мой взгляд, своеобразие повести, художественное открытие писателя. В конце повести душевный конфликт Ти-Суеви разрешается торжеством.

Натка тоже совершила подвиг. Обнаруженный, уже раненный шпион пытается спастись бегством. Натка, которую он встречает на пути, «упала на землю, под самые ноги бегущему, как учил её однажды Ти-Суеви».

Фабульные случайности, как и в прежних повестях Фраермана, хорошо мотивированы — и то, что Ти-Суеви первым обнаружил шпиона, спрятавшегося на дереве, и то, что Натка оказалась на пути его бегства. Но хоть крепко и стройно слажен сюжет, в нем, пожалуй, есть некоторая искусственность. Очевидно, это потому, что здесь, как и в более ранних повестях, случайностей слишком много. Чересчур симметричным кажется построение: подвиг Ти-Суеви (спасение Натки от свирепой свиньи) — подвиг Натки, бросившейся под ноги шпиону; обнаружить шпиона помог Ти-Суеви, задержать его — Натка.

Но в конечном счете предлагаемые обстоятельства выполняют свою роль: проясняют характер и облик главного героя повести Ти-Суеви, характер и облик настолько своеобразный, что ему, кажется, не найти родственников в нашей литературе.

Ти-Суеви и Натка возвращаются после бурных событий дня. И неожиданными были для мальчика слова Натки:

«— Хорошо тут у вас жить, Ти-Суеви, — вдруг сказала она.

Он посмотрел ей в лицо.

Она говорила правду.

Тогда Ти-Суеви опустил глаза к земле. Он улыбнулся. Он взял руку Натки в свою и снова оставил, чтобы забежать вперёд и отшвырнуть ногой несколько острых камней, лежавших на её дороге.

… Дети двинулись дальше по берегу, к бухте. Они шли, а у ног их, как на цепях, качался и тихонько скрипел океан.

Ворчал прибой, катаясь по твердому песку, журчал на гравии, ворочался меж высоких и низких скал.

И, шагая вдоль границы прибоя, Ти-Суеви думал о том, что теперь, пожалуй, он не станет разводить в Тазгоу арбузы, если Натке и без них здесь жить хорошо».

Так, лирическим аккордом, кончается повесть. Время написания отразилось на фабуле, а характер таланта Фраермана определил строй мягкого и задумчивого рассказа о ранней заре любви мальчика-корейца, бесконечно преданного своему краю, и о крае, которому предан писатель.

5

Бывает, что композитором или поэтом долгие годы владеет одна тема, мелодия, трезвучие. Они появляются в разном контексте, варьируются во многих произведениях, то определяя тональность, то проходя приглушенно, пока не будет наконец найдена форма полного и гармоничного их выражения.

В прозе это бывает реже. Но Фраерман прозаик особого рода: он в прозе поэт. В трёх его повестях проходили всё те же мотивы: Дальний Восток, народности края, своеобразие их мышления, глубокая связь с природой, расставание с детством и — в первых двух повестях пробуждение к новой жизни, вызванное революцией, в «Шпионе» — пробуждение чувств мальчика.

В случайностях событий, неожиданных встречах, как бы мастерски ни были они обоснованы, всё же ощущалась иногда их необязательность, возможность замены одних положений другими. А движение характеров было естественным и органично связывалось с поэтичным изображением природы, чувств, быта, праздников, рыбной ловли или охоты.

И вот четвёртая повесть. Все элементы её нам знакомы по первым трём — и Дальний Восток, и мальчик-нанаец, преданный друг русской девочки, и острые события, и глубокая связь героев с природой. Но на этот раз все элементы гармонически слиты — здесь обязательно, взаимосвязано, незаменимо все: внешнее и глубинное, события, чувства и мысли.

Я говорю, конечно, о книге «Дикая собака динго, или Повесть о первой любви» — самом совершенном произведении Фраермана. Повесть читают четверть века, её долго будут читать взрослые и подростки, в нашей стране и во множестве других. Едва повесть была опубликована (сперва для взрослых в журнале «Красная новь», потом в Детиздате), о ней начали писать. И большей частью не короткие рецензии, а статьи — взволнованные, размышляющие. Все критики сходились в одном — повесть поэтична. Именно этим словом определяли её очевидное качество. Кажется, только один раз её кто-то назвал романтичной. А ведь очень часто в применении к прозе между поэтичностью и романтикой ставят знак равенства. «Дикая собака динго» не романтична, это лирико-реалистическое повествование.

Нужно вспомнить время, когда появилась повесть, чтобы стало ясно, почему она получила такой широкий отклик в критике, так привлекла внимание читателей, вызвала у тех и у других множество неравнодушных мыслей.

Кроме художественных достоинств, глубины разработки характеров, привлекла её неожиданность. Повесть была негромкой, камерной, углубленной в душевный мир героев. Фанфар нет в оркестре Фраермана.

Слишком прямо во многих произведениях той поры моральные проблемы связывались с производственными отношениями, любовь и дружба подчинялись нуждам трудовой деятельности. Прямолинейность рождала поверхностное, облегчённое изображение сложных душевных переживаний.

В книгах даже для старшего возраста слово «любовь» в применении к школьникам считалось едва ли не одиозным, а если всё же появлялось, то в таком, например, контексте:

«А ведь по существу то, что им (школьникам. — А. И.) кажется «первой любовью», совсем ещё не первая любовь. Первая любовь ещё будет, она придёт, и придёт, быть может, не скоро… И мать, и отец, и учителя помогут разобраться ребятам в их сердечном волнении, наладить простую, здоровую, содержательную дружбу между мальчиками и девочками».

Это чистейшая риторика. Автор думал, очевидно, что учителям и родителям очень просто обратить сердечное волнение в содержательную дружбу.

А ведь сколько душевных травм, иногда неизгладимых, наносит подросткам неумелое, грубое вмешательство взрослых в их переживания! Проблема так сложна, требует такой душевной тонкости, такого воспитательного таланта, что учителя зачастую предпочитают от неё отмахиваться. Это засвидетельствовал Макаренко в «Педагогической поэме»:

«Педагогика, как известно, решительно отрицает любовь, считая, что «доминанта» эта должна наступать только тогда, когда неудача воспитательного воздействия уже совершенно определилась. Во все времена и у всех народов педагоги ненавидели любовь».

Досадно, что к таким педагогам подчас присоединялись писатели. Авторы некоторых повестей, которые в сороковых годах назывались «школьными», часто не предполагали и возможности вдумчивого отношения к жизни, глубоких переживаний, душевных конфликтов у школьников. Это приводило к тому, что проблемы высокой нравственности зачастую подменялись простеньким благонравием, а душевные конфликты пятнадцатилетних — детскими ссорами.

На таком фоне появилась «Повесть о первой любви» Фраермана. Не только о первой любви — это повесть о благородстве, о высокой нравственности в решении сложных коллизий любви и долга, о контроле воли и разума над непосредственностью чувств.

Не сомневаюсь, что большинство читателей помнит повесть, но мне хотелось бы всё же вместе с ними проследить некоторые важные эпизоды.

Вечер — час прощания. С него начинается повесть. Последний вечер пятнадцатилетней Тани в пионерском лагере. И закат её детства.

Девочка ловила форель.

«Широко открытыми глазами следила она за вечно бегущей водой, силясь представить в своем воображении те неизведанные края, куда и откуда бежала река. Господи помилуй, ей хотелось увидеть иные страны, иной мир: например — австралийскую собаку динго. Потом ей хотелось ещё быть пилотом и при этом немного петь.

И она запела. Сначала тихо, потом громче».

«Неужели эта бегущая к морю река навеяла на неё эти странные мысли? С каким смутным предчувствием следила она за ней? Куда хотелось ей плыть? Зачем понадобилась ей австралийская собака динго? Зачем она ей? Или это просто уходит от неё детство? Кто знает, куда уходит оно?»

Дикая собака динго — в самом деле, зачем она Тане? В пору неясных томлений, начала перехода к новому душевному строю — от детства к юности — появляются навязчивые желания, вопросы, образы. Подлинность наблюдения писателя несомненна. Не возникает ни малейшего недоумения, почему так часто вспоминает Таня о дикой собаке, — это сразу принимаешь как достоверность.

Она подтверждается и любопытным совпадением. Через два десятилетия у Селенджера, в повести «Над пропастью во ржи» Холдена, также трудно переживающего переход к юности, как Таня, мучает навязчивый вопрос — куда деваются утки из Центрального парка, когда замерзает пруд. У Фраермана, правда, сложнее: тоска девочки по неведомой австралийской собаке обращается в метафору — товарищи, не понимая странного неровного поведения Тани в трудные для неё месяцы, прозвали её дикой собакой динго.