Елена Хотулева - Попытка – не пытка

• Название: Попытка – не пытка
• Автор: Елена Хотулева
• Жанр: Альтернативная история

Главная героиня мечтает превратить Россию в идеальную страну. Узнав, что ее друг изобрел машину времени, она решает обратиться за помощью к Сталину, который, по ее мнению, заложит в 1937 году основу нерушимой державы. Удастся ли ей убедить Сталина в своей правоте, во что превратится Россия, если сработают компьютерные программы, и что станет с миром… Об этом читайте на страницах романа.

---

– Теперь тебе придется о многом мне рассказать.

Я кивнула, и мы сели на диван.

– Почему ты так долго дома была? – спросил он, поворачивая меня к себе лицом.

– Машина времени сломалась. Понимаешь, что-то не так. Кто-то хочет нам помешать. Был взлом системы… Ну, в общем, ее сломали как бы извне. И на восстановление понадобилось несколько часов.

Просканировав меня взглядом, он принял этот ответ и перешел к следующему этапу дознания:

– А опоздала почему?

Я закусила губы. Очень не хотелось признаваться в том, что упившийся вусмерть Натаныч поехал умом и от ревности ввел в компьютер не то время. Но любая ложь могла иметь для меня катастрофические последствия.

– Понимаешь, этот друг мой… Он… Он сильно переживал, что машина сломалась. Ну и выпил лишнего. Поэтому ввел не те данные…

Сталин внимательно посмотрел на меня:

– Это ответ неполный. Значит, есть что скрывать.

– Нет… – сразу распереживалась я. – Не хочу, чтобы ты так думал. Это такая ерунда, из-за которой тебе не стоит меня подозревать в чем-то. Ну… Ну… Дурак он, одним словом. Приревновал меня к тебе. Ему же приходится быть невольным свидетелем того, как часто я к тебе ухожу. Ну вот, видимо, человек и впал в это… ну ты знаешь, сильное душевное волнение.

Он усмехнулся:

– Это давно понятно было. Действительно, чушь полная. Теперь давай о документах.

Я послушно встала, взяла со стола злосчастный конверт и села обратно. При этом у меня было ощущение, что я попала в сказку, где Синяя Борода требует у жены предоставить ему испачканный ключ от потайной комнаты. Затаив дыхание, я отдала бумаги и стала следить за действиями Сталина, надеясь, что он ничего не заметит.

Он быстро оборвал край, вытащил листы и начал их просматривать. Меня это поразило. Неужели он может так просто читать свои шифрограммы? Или это не грузинский, а какой-то иной язык, которого не знал наш сосед, а Сталин изучал где-нибудь в духовной семинарии?

– Скажи, а что это такое? – показала я на непонятные грузинские буквы.

– Это именно то, что я хотел увидеть.

– А на каком это языке?

– На грузинском языке, – ответил он и взглянул на меня. – Много поняла, когда пакет распечатала?

Я почувствовала, что мое лицо стало пунцовым. Надо было что-то ответить, но я с перепугу не знала, какую линию поведения избрать.

Он сверкнул на меня глазами:

– Молчишь, значит. И даже ничего сказать мне не хочешь?

Тут я вспомнила рекомендации Натаныча об искреннем раскаянии и решила быстренько применить их на практике. Минут пять я рассказывала о том, как, мучимая вопросом о судьбе государства, я решилась взять на душу страшный грех и дрожащими от страха руками открыла конверт. Но в нем – как наказание за мой проступок – лежали листы с текстом на неизвестном мне языке. Лишь по очертанию букв я догадалась, что это грузинский. И тогда… Ах, что говорить!.. Тогда я пала еще ниже… Я пошла к соседу-грузину и попросила его прочитать мне хотя бы первую страницу. Но он не смог, потому что, скорее всего, не знал своего родного языка. Все это я говорила с выражением горя на лице и с драматизмом в голосе. А далее перешла к самой ответственной части выступления. И стала уговаривать Сталина не делать поспешных выводов, заверила его, что такого больше не повторится, и поклялась, что был бы у меня пепел, я бы в срочном порядке посыпала им голову, и даже рванулась к курительной трубке, предположив, что в ней, скорее всего, есть хоть крупица этого самого пепла, с помощью которого я продемонстрирую, сколь сильно скорблю о собственном преступлении. В итоге я довела Отца народов не до великого диктаторского прощения, как уверял меня Натаныч, а до смеха. Он махнул на меня рукой и сказал:

– Ну, хватит тут театр мне показывать. Натворила дел, а теперь веселишь меня изо всех сил вместо того, чтобы извиниться хотя бы. Говори уже, что я там, в 1952-м, сказал тебе, когда этот пакет отдавал.

Успокоившись оттого, что буря прошла стороной, я полезла обниматься и дословно повторила ему фразу про преисполненного иллюзий счастливца и добавила:

– А еще ты там просил передать тебе здесь, чтобы ты почаще говорил мне о своих чувствах.

Ухмыльнувшись, Сталин сказал:

– Ну, думаю, особой нужды в этом нет. Ты тут за нас обоих говоришь много. И хорошо справляешься. Вот когда замолчишь, я тебе расскажу. А пока можешь дальше мне в любви объясняться. Уж очень это слушать приятно.

«Ну и ладно, – подумала я, вцепившись в него, как новорожденный лемур. – Все равно самое главное о себе ты мне уже там, в 1952 году, рассказал. Так что если тебе нравится меня вроде как в неведении держать, то пожалуйста». Потом я решила, что все-таки надо проинформировать его о печальных последствиях внешней политики СССР, и, сделав задумчивое лицо, произнесла:

– И про войну ты говорил. Она началась, как я и предсказывала…

Он прервал меня:

– Об этом я прочитаю. Что еще мы там обсудить успели?

Я засмеялась:

– Кое-что очень важное. Не скажу. Ты мне строго-настрого запретил.

Сталин удивленно посмотрел на меня:

– Не мог я тебе такого сказать. Что еще за шутки? Говори давай, что там произошло!

– Ох! – закатила я глаза. – Ты принуждаешь меня раскрыть государственную тайну. Но я не могу сопротивляться… Я признаюсь! Ты сказал, что в 1937 году меня любил. Вот.

Он взял со стола пачку «Герцеговины флор» и, достав папиросу, закурил:

– Да… Старый я там совсем стал в пятьдесят втором году. На лирику потянуло…

– Ты… Ты что, папиросы куришь? – поразилась я, глазам не веря.

– А что тебя удивляет?

– Но это… Это… Стереотип такой. Вроде как все знают, что ты трубку курил.

– Все?

– Да.

– Знают?

– Да.

– А они знают, что в 1937 году можно было по откровенно фальшивым документам в Кремль пройти? А что бы эти «все» тебе сказали, если бы услышали, что тебя с этими самыми документами ко мне в кабинет пропустили?

– Но ты же говорил, что это был твой приказ. Пускать всех, кто захочет пройти.

– Да, но он касался людей с более-менее нормальными бумагами. По крайней мере, я так думал. Но меня, как это тут часто у нас бывает, поняли несколько буквально. Это вообще был день всеобщего безумия. Сначала неразбериха с твоим приходом. Потом НКВД, куда я тебя не отправлял.

– А куда ты меня отправил? К профессору Ганнушкину на прием?

Он рассмеялся:

– Ганнушкин умер пять лет назад. А жаль. Я бы к нему сходил.

– Зачем? – не поняла я.

– Спросил бы у него, каким таким гипнозом ты на меня действуешь, что я веду себя непонятно как. Привычкам своим изменяю. С женщиной вопросы государственной важности обсуждаю. Думаю о тебе постоянно. Не было со мной такого никогда. Не свойственно это мне… – Он затушил папиросу и замолчал.

– Ты недоволен? – забеспокоилась я, чувствуя, что до конца не понимаю, к чему он клонит.

– Не знаю пока, доволен или нет. Вот прочитаю, что я там написал, и решу.

– Так, может, ты прямо сейчас это сделаешь?

Он выпутался из моих объятий, встал и, подойдя к столу, посмотрел на пачку листов:

– Это не так просто. Я там, в 1952-м, хорошо постарался. Теперь мне дня три потребуется, чтобы это расшифровать.

«Ага! – подумала я. – Значит, все-таки шифрограмма».

– Но это же так интересно! – всплеснула я руками. – Может, хоть немного попробуешь перевести? А?

Он посмотрел на меня с видом человека, привыкшего к тому, что живет на склоне действующего вулкана:

– Нет, ты поразительная женщина. Поразительная. Если вдуматься хорошенько в то, что тут у нас с тобой происходит, то уже никакой Ганнушкин не поможет. За окном ночь глубокая. А мы тут будем шифровками заниматься. Все! Скажи мне, когда ты утром уйдешь?

Я опять вспомнила про пьяную подставу Натаныча и подумала, что он вполне мог из вредности ограничить мое пребывание в прошлом и выставить таймер вместо максимума часа на три:

– Слушай… А я ведь не знаю. Вот честно, честно.

– Так!.. – Сталин сверкнул на меня взглядом. – Мало того, что я вынужден мириться с тем, что ты живешь в каком-то своем мире и не принадлежишь мне, насколько я бы этого хотел. Теперь еще я должен зависеть от ревности друга твоего ненормального!

– Но я…

– Хватит разговоров! Иди в комнату и спать ложись прямо в платье и с букетом в обнимку, раз не знаешь, когда тебя домой вернут. Придешь в Кремль послезавтра ровно в пять на два часа. И учти, если ты опоздаешь… Хоть на минуту! То горячо пожалеешь, что вообще на свет появилась.

– А ты что сейчас делать будешь? – расстроилась я от такого неожиданного поворота событий.

– Завещание свое читать. И думать, как мне с тобой дальше поступить. То ли народным комиссаром по развитию Советского Союза назначить. То ли расстрелять наконец, чтобы не мучиться…

Поняв, что разговор окончен, я тяжело вздохнула и ушла в спальню, где, как мне было велено, завалилась спать, прихватив с собой неизменные розы.