Леонид Сергеев - Вид с холма

• Название: Вид с холма
• Автор: Леонид Сергеев
• Издательство: БПП
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-901746-09-7

Прозу Леонида Сергеева отличает проникновенное внимание к человеческим судьбам, лирический тон и юмор.

Автор лауреат премий им. С. Есенина и А. Толстого, премии «Золотое перо Московии», премии журнала «Московский вестник», Первой премии Всероссийского конкурса на лучшую книгу о животных 2004 г.

---

Но вернусь в наш двор. У нас все было общее. Если у кого беда, на помощь приходили соседи и не поморщившись делились последним. Если у кого радость, устраивалось всеобщее застолье. Одежду, из которой вырастал ребенок, передавали более младшим детям соседей; бывало, по этой цепочке одну и ту же латаную-перелатаную куртку носило по два-три поколения ребят. Приобретая новую мебель, старую не выбрасывали, а также передавали нуждающимся. То же самое касалось и духовной сферы: интересную книгу передавали по кругу, из рук в руки.

Жизнь каждого жильца была как на ладони. Без телефонов все знали про всех. Если у кого появилась возлюбленная, на следующий день его поздравлял весь двор и многие намекали про свадьбу. Когда я, например, купил мотоцикл и подъехал на нем к нашим домам, меня уже встречала целая толпа. И как узнали, непонятно?!

В нашем дворе жизнь не затихала ни на минуту: кто-то перетягивал диван, кто-то ремонтировал мебель, кто-то стирал белье и развешивал на веревке меж пожарных лестниц — оно всегда пузырилось на ветру, в теньке, чтоб не выгорало. В квартирах была теснота, и двор служил и прачечной, и подсобкой, и своеобразной мастерской. Часто недоделанные вещи оставляли во дворе на ночь. И владельцы велосипедов запросто оставляли свои машины без присмотра, и случаев воровства не было. А что сейчас? Велосипеды прикручивают цепями к водосточным трубам, если кто вынесет мебель (рухлядь) на помойку, ее тут же подбирают «для дачи», а уж если вывесят белье, то рядом стоят с палкой — охраняют. Такие пошли людишки! Скупают хрустальные фужеры, чтобы не отстать от других, и книги покупают, чтобы украсить квартиры. И вставляют по десять замков, и укрепляют дверные косяки… Начисто исчезло добрососедство.

Случались в наших коммуналках и ссоры, не без этого, но что было в порядке вещей — никто долго не дулся. У нас существовал негласный закон — терпимость к чужим вкусам.

А что сейчас?! Одних раздражают детские игры, собаки и кошки, других — музыка у соседей, третьих — молодежь с гитарами в подъездах. Кстати, о подъездах. Сейчас даже в кооперативах что ни подъезд — то окурки, дурацкие надписи. А у нас была чистота; стояло зеркало, под ним — коврик и щетка для чистки обуви.

По вечерам наш двор делился на «зоны интереса». В центре двора мальчишки гоняли мяч; из окон их подбадривали криками болельщики. В отдельном закутке за дощатым столом сражались доминошники; их окружали свои фанаты «костяшек». Пустырь за домами был вотчиной голубятников и владельцев собственного транспорта — по большей части допотопных трофейных колымаг. С наступлением темноты Илья с третьего этажа выставлял динамик и запускал последнюю наимоднейшую пластинку. Некоторые под музыку танцевали.

Особой, заметной фигурой в нашем дворе был парикмахер Мстислав Генрихович, который жил во втором корпусе на первом этаже; у его окна по вечерам собирались любители политики. Все сообщения диктора парикмахер дополнял информацией, полученной от «высоких» клиентов. И то и другое горячо комментировалось.

Мстислав Генрихович был не только просветителем, но и бескорыстным мастером-виртуозом. Он бесплатно обслуживал обитателей двора. По воскресеньям надевал халат, выносил во двор стул и на глазах у всех совершал чудодейство: превращал наших усталых, замученных тяжелой работой женщин в красавиц. При этом отпускал клиенткам приблизительно такие шутки:

— Не бойтесь, я наслажу вас на расстоянии.

Парням, вроде меня, говорил:

— Сделаю из тебя голливудского артиста.

Тем, у кого была приличная шевелюра:

— Вам, батенька, все женщины завидуют.

А лысым:

— О-о! Здесь предстоит большой объем работы. Надо создать впечатление прически, кое-что искусно замаскировать.

Дополнительный колорит дворам придавали главные действующие лица — точильщик и стекольщик, которые раз в неделю появлялись и кричали:

— Точу ножи, ножницы! Вставляю стекла!

И еще был старьевщик Хасым Хасанович. В тюбетейке, шароварах и галошах он подкатывал тележку к подъезду и с мешком шел по этажам. Забирал разный хлам — бумагу, тряпки и еще давал мелочь. О таком сервисе теперь можно только мечтать.

За пустырем начиналась свалка, скопище производственных отходов, владения бродячих собак и искателей «драгоценностей». Как ни странно, на свалке попадались довольно ценные вещи, то, чего не было в хозяйственных магазинах, в том числе обрезки цветных металлов. А уж вполне пригодного стройматериала — хоть завались! Это было красноречивым свидетельством безалаберщины наших заводов; они ничего не жалели, швыряли деньги на ветер. Туда бы хорошего, толкового хозяина, он нашел бы применение всем отходам. Ну а об экологии заводы и вовсе не думали. Спохватились, когда уже многое нельзя было поправить.

Недалеко от Арского поля находился гражданский аэропорт, и шасси самолетов, заходивших на посадку, чуть ли не задевали крыши наших домов. Мы различали лица пилотов, даже загадывали, какой будет очередной: худой, полный, усатый. С интервалом в полчаса от рева моторов вибрировали наши стены, звенели стекла, дребезжала и двигалась посуда, глохли люди. Даже ссорящиеся смолкали — ждали, когда самолет приземлится. Часто эта пауза играла положительную роль: когда рев стихал, ссора возобновлялась в более спокойном тоне, а то и не возобновлялась вообще.

Со временем наши коммуналки разгрузили — часть семей переехала в новый район, усиленно застраиваемый «хрущевками», но, по слухам, там «одни трущобы ломали, а строили другие», и уж, конечно, там не было колоритных дворов. В отдельных квартирах каждый жил сам по себе. Людей охватывала страсть к накопительству, вещизму; им было не до чужих забот.

Мы жили вдвоем с матерью. Отец работал на Севере по контракту. Каждое утро мать отправлялась на почту, где выдавала письма «до востребования». Я садился на «девятый» трамвай и катил в техникум.

Особыми успехами в учебе я не отличался. Какая там химия, если моя голова была забита девчонками и будущей машиной! Но преподавателям надлежало выполнять план по успеваемости и таким, как я, натягивали отметки. В общем, все были «середняками», как язвили шутники, вечные скептики. А само обучение строилось на зубрежке, и понятно, выпускали липовых специалистов. Ну как можно обучать чему-то в отрыве от производства?! Получив дипломы, ребята приходили на завод и не знали, с какой стороны подойти к станку.

В техникуме нам внушали, что у нас все самое передовое и лучшее: лучшие машины, самолеты и пароходы, лучшие ученые и писатели и, конечно же, лучшие кинофильмы. Особенно такие, как «Кубанские казаки», где в колхозах все ломилось от изобилия. И мы верили, что где-то люди живут припеваючи, а до нас это просто еще не дошло.

Но странное дело: несмотря на изоляцию от внешнего мира, по отдельным крупицам, по цепочке слухов к нам доходили сведения другого рода. Мы видели трофейные машины, и их качество говорило само за себя. На Волге кое-кто имел подвесные моторы «меркурий», с мощностью, от которой захватывало дух. На городских линиях появились чешские трамваи, которые не шли ни в какое сравнение с нашими. Даже в учебниках нет-нет, да мелькали фотографии зарубежных городов; они наглядно свидетельствовали, что и в других странах люди живут неплохо, а кое в чем даже лучше, чем мы.

Но главное — заграничные фильмы. Мы видели широкие автострады, небоскребы, фантастические машины — такой уровень прогресса, который нам и не снился. Сравнивая ту «недоступную» жизнь с нашей, слушая по радио одно, а видя другое, мы все больше запутывались и никак не могли понять: мы на первом месте или на последнем? И почему у них, капиталистов, все загнивает, трещит, рушится, а у нас все ширится, растет, цветет… но мы никак не можем их догнать?

Нам втолковывали, что Запад — царство разврата, разгул секса и что проклятые капиталисты только и думают, как бы нас задушить — и, понятно, мы постоянно должны быть готовы к обороне. Поэтому в нашем городе и дома, и машины были серого, защитного цвета, по улицам вышагивали патрули, милиционеры, дружинники. В центральную гостиницу не пускали — режимная, мосты фотографировать запрещали — секретные объекты. Город напоминал армейский лагерь.

А мы в техникуме через день проходили начальную военную подготовку: швыряли учебные гранаты, прокалывали штыком человеческие чучела, набитые опилками. Помнится, как все, я кричал «ура!» и с остервенением вонзал штык в чучело, но про себя твердо знал, что никогда не смог бы убить человека.

А потом кое-кто из знакомых побывал в Москве, на Всемирном фестивале молодежи. Вернувшись, они рассказали, что иностранцы такие же, как мы, даже более раскованные и приветливые.

С тех дней и началось прозрение. Все, что нам говорили в техникуме, мы уже не очень-то принимали на веру и часто опровергали своих преподавателей, что было небезопасно. Не раз нас вызывали к директрисе, чтобы положить конец «смутной болтовне».