Леонид Сергеев - Вперед, безумцы!

• Название: Вперед, безумцы!
• Автор: Леонид Сергеев
• Издательство: БПП
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-901746-09-7

Прозу Леонида Сергеева отличает проникновенное внимание к человеческим судьбам, лирический тон и юмор.

Автор лауреат премий им. С. Есенина и А. Толстого, премии «Золотое перо Московии», премии журнала «Московский вестник», Первой премии Всероссийского конкурса на лучшую книгу о животных 2004 г.

---

Но особенно впечатлял повсеместный запредельный идиотизм. Казалось, все подчинено одному — как можно больше доставить человеку неудобств: дороги чистили и ремонтировали не ночью, что было бы разумней, а в час пик, самые необходимые товары продавали «с нагрузкой», в ресторан без пиджака и галстука не пускали (потому и распивали в подворотнях); все, что можно было сделать просто, нарочно усложняли, чтоб человек помучился; вся обслуга (от прачечных до магазинов) отличалась грубостью — была уверена, делает немыслимое одолжение (в этом слое общества огромное количество хамов); на заводах, в институтах, в больницах требовали массу справок, ходатайств, объяснений (похоже, опять-таки чтобы отравить человеку жизнь); и всюду система рекомендаций, запретов: где и как жить, куда ездить, с кем общаться, что читать и смотреть, кого любить (иностранцев нельзя). И на каждом предприятии, в каждом дворе — оплачиваемый стукач. И также повсюду портреты вождей; стоило взглянуть на их тупые физиономии, как все становилось ясно (понятно, в те дни я, как все неустроенные и бесправные, в основном видел теневые стороны столицы).

Ну, а чего я получил в избытке, так это приключений, и если тогда лишь догадывался, что опыт бездомного, униженного и подавленного горемыки не напрасен, то теперь и вовсе рассматриваю его как священную личностную историю.

От одиночества я, неприкаянный, сходился с людьми быстро, даже стремительно, точно создавал коллекцию судеб; с некоторыми много лет поддерживал отношения (с кем-то крепкие, с кем-то летучие), с некоторыми вскоре разошелся, несмотря на то, что мы были близки по духу — просто в те дни находились в разном положении, но память о них я унес с собой. Иногда завязывал дружбу неразборчиво, безотчетно — за что впоследствии поплатился. Но вначале о радостном, от чего и сейчас, при этих воспоминаниях, подпрыгивает сердце — о пивбаре в Столешниковом переулке.

Как туда занесло, не помню — возможно, просто заглянул на огонек, ведь жил авантюрно, будущее не планировал — оно подходило и я бросался навстречу. В том прокисшем пивбаре я столкнулся со студентом медиком (позднее психиатром) Михаилом Чернышевым, у которого всегда были «полные карманы» добрых слов.

— Новые знакомые — это прекрасно, — сказал Чернышев, пожимая мне руку. — О старых уже все знаешь. Особенно если дружишь по территориальному признаку. Ведь все приедается… Ты как насчет выпивки?

Дальше Чернышев объявил, что он «очень занятой человек», в смысле, работа для него — все. На самом деле большую часть времени он просиживал в том прокуренном заведении среди пьющей и опохмеляющейся публики, случайных посетителей и завсегдатаев, опустившихся алкашей, и там, рассыпая доброту, проводил свой курс — «изучал людей». Чернышев сразу вычислил мой «переменчивый бесноватый характер» и что я нахожусь в «плачевном состоянии, барахтаюсь в позорной трясине, не имею мощной цели и стартовых возможностей», веду «затхлую жизнь и мне не на кого опереться» (и как узнал?), но обнаружил у меня «невероятно выносливый организм и склонность к творчеству» и предсказал «удачливое будущее» (за это ему бесконечно благодарен — он подарил мне мечту!).

Чернышев не обладал выдающейся внешностью (его рябое лицо было далеким от произведений искусства), но он владел колдовской силой внушения. При дальнейших встречах (опять же в пивбаре) он все красочней расписывал мое будущее и в конце концов объявил, что оно приблизилось и вот-вот я буду купаться в баснословной удаче, но этот момент все не наступал. Зато после выпивок с «предсказателем» я совершал прекрасные путешествия по ту сторону реальности и, само собой, имел мешок денег (от постоянного безденежья эти проклятые бумажки так и вертелись в голове).

Чернышев собирал «левую» живопись и свел меня с художниками, братьями Евгением и Игорем Леоновыми (отрекомендовал меня «рукотворным, сноровистым», хотя не видел никаких моих дел). Братья учились в полиграфическом институте, то и дело подчеркивали свое какое-то немыслимое происхождение, имели одну любовницу на двоих — «с роскошной задницей» — и внимательно следили за самочувствием друг друга, и постоянно зудели о моем «запойном курении»; я думал, заботятся о моем здоровье, потом понял — о своем (считали — находиться в обществе курильщика — отравлять себя); они мало ели («в пище много ядов») и мало говорили («чтобы экономить энергию»). Им бы впору жить в экологически чистой сельской местности, но, по словам моего рекомендатора, в лесу они терялись, при виде моря и гор испытывали страх.

— …Типичные дети города, асфальтовые люди, — говорил Чернышев, — но несмотря на эти шероховатости, они неплохие художники, невольники красок и холста.

Братья шарлатански «шлепали» абстрактные картины — точки, запятые, кляксы (кому, кроме Чернышева, их сбагривали, я так и не узнал) и делали макеты журналов, а между этими занятиями подхалтуривали на Сельскохозяйственной выставке, писали по трафарету шрифты. По настоянию Чернышева, братья взяли меня в помощники и около месяца я жил безбедно.

— У тебя получается как надо, это не шрифт, а песня, — похвалили меня художники.

— Ты уже схватил удачу за хвост, — объявил Чернышев, обрушивая на меня гипнотический поток. — Скоро вытащишь всю, огромную. Если все пойдет такими темпами, скоро станешь богат до отвращения. Смотри, не задери нос. Просчитай последствия и не забудь про меня, благодетеля.

Почему-то эта самая удача мне представлялась неким библейским чудищем с полным брюхом денег. Я так сжился с образом этого чудища, что и в самом деле захотел разбогатеть (не только по ту сторону реальности) и долгое время надеялся на это — чуть ли не до зрелого возраста, пока не пришел к окончательному выводу — это мне не грозит.

Чернышев, отзывчивое сердце, вскоре нашел мне отличную работу — оформлять витрину ателье на Арбате. Три дня я вкалывал как одержимый и получил приличную сумму, половину которой красиво просадил с Чернышевым в пивбаре.

Однажды на Пушкинской площади ко мне пристал бесформенный толстяк, очкастый чудик в каком-то немыслимом балахоне; назвался Кириллом Прозоровским, знатоком «настоящей» литературы (он из-под полы продавал перепечатки запрещенных авторов; цену устанавливал гибкую, в зависимости от интеллекта и благонадежности покупателя). Этот Кирилл, экстравагантный динамичный субъект с неуживчивым характером, прицепился ко мне всерьез: заявил, что является физиономистом и подходит к людям с определенным отбором, хотя несколько раз «прокалывался».

— Я, старичок, всех просвечиваю, как рентгеновский аппарат, но раза два интуиция давала сбой, — заявил мне (он не утруждал себя запоминанием имен, всех называл «старичок»). — В КГБ ведь завербовали немало интеллектуалов. Но ты, чувствую, чист в этом плане. Хочешь, будем работать на пару, создадим беспрерывный конвейер, выручка пополам.

Я согласился бы не раздумывая, если бы не нелегальное проживание в городе. Это и сказал Кириллу и он вошел в мое положение, по сути — пожалел.

— Твои слова, старичок, рождают отклик в моей душе, — высокопарно произнес он. — Ясно, реальная жизнь скучна, настоящая жизнь только в искусстве. Искусство помогает человеку не впасть в отчаяние, не опуститься… Прописки абсолютное зло, деспотия, но постараемся уладить дело, придумаем что-нибудь другое, пусть не ударный, но отлаженный механизм.

Он привел меня к себе в красиво обставленную квартиру (с недостаточно красивым видом из окна — на отделение милиции). Он оказался сыном состоятельных родителей и маскировался под бродягу (имел «внешнюю фанеровку», по его выражению) и жил на собственные заработки в знак протеста против обеспеченности.

Накормив меня, Кирилл объявил, что является не просто знатоком литературы, но и тонким, изысканным поэтом «непризнанным гением».

— Я пишу по ночам. Ночь, старичок, лучшее время для работы — тишина, ничто не отвлекает.

Он прочитал несколько своих произведений, в которых я ничего не понял, потом бросился обзванивать знакомых, чтобы и они вошли в мое положение.

— Мода на сострадание прошла, каждый выбирается из дерьма в одиночку, — пробормотал он. — Такой досадный фактик. Но не будем сидеть сложа руки, неработающая машина ржавеет. Будем, старичок, действовать.

«Непризнанный гений» был страшным непоседой: из компании быстро сбегал — стремился уединиться — «всех надо держать на комфортном расстоянии», но и в одиночестве пребывал недолго — начинал обзванивать приятелей; из дома его тянуло на улицу, с улицы в дом, из города на дачу, с дачи на «Брод» («Бродвей» — улицу Горького) и «Пушку» (Пушкинскую площадь). Но его главной чертой была отзывчивость; он свел меня с супругами инженерами Щадриными, Володей и Людой.

Это была парочка еще та! Люда, некрасивая хромоножка и красавец Володя, безумно любящий жену, «самый ревнивый из всех мужчин», — по словам Кирилла.