Жиль Делез - Логика смысла (Вторая половина)

• Название: Логика смысла (Вторая половина)
• Автор: Жиль Делез
• Издательство: Деловая книга
• Жанр: Философия
• Год: 1998
• ISBN: 5-85735-095-6

Книга крупнейшего мыслителя современности Жиля Дел±за посвящена одной из самых сложных и вместе с тем традиционных для философских изысканий теме: что такое смысл? Опираясь на Кэррола, Ницше, Фрейда и стоиков, автор разрабатывает оригинальную философскую концепцию, связывая смысл напрямую с нонсенсом и событиями, которые резко отличаются от метафизических сущностей, характерных для философской традиции, отмеченной связкой Платон-Гегель.

В книгу включена также статья М.Фуко, где дан развернутый комментарий произведений Дел±за "Логика смысла" и "Различение и повторение".

---

ется этой трансформации, привнося свою долю участия, — отгибая и проецируя всю телесную поверхность сексуальности на метафизическую поверхность мысли. Формула фантазма такова: от сексуальной пары к мысли через кастрацию. Если верно, что мыслитель глубины — это холостяк, а депрессивный мыслитель мечтает расторгнуть помолвку, то мыслитель поверхности женат и размышляет о "проблеме" супружеской пары. Никто лучше Клоссовски не смог разобраться в таком медленном продвижении фантазма, ибо этому посвящена вся его работа. Странно звучат слова Клоссовски, когда он говорит, что его проблема состоит в том, чтобы понять, как супружеская пара может "проецировать себя" независимо от детей, каким образом мы могли бы перейти в ментальной комедии от супружеской пары к мысли, преступаемой в паре, или от полового различия к различию интенсивности, полагающей мысль — той первичной интенсивности, которая отмечает нулевую точку энергии мысли, и из которой мысль получает свою новую поверхность2. Его проблема всегда в том, чтобы выделить посредством кастрации мысль из супружеской пары, чтобы получить посредством этой трещины некое совокупление мысли. Пара Клоссовски — Роберта-Октав — в чем-то соответствует паре Лоури, а также предельной паре Фицджеральда — паре шизофрении и алкоголизма. Ибо не только вся полнота сексуальной поверхности (частей и целого) вовлечена в проецирование себя на метафизическую поверхность мысли, но также и глубина и ее объекты, высота и ее феномены. Фантазм возвращается к своему началу, остающемуся внешним к нему (кастрация); но поскольку само начало было результатом, фантазм возвращается и к тому, результатом чего стало начало (сексуальность телесных поверхностей); и наконец, мало по малу он возвращается к абсолютному истоку, из которого все проистекает (глубина). Теперь мы могли бы сказать, что все — сексуальность, оральность, анальность — получает новую форму на новой поверхности, которая восстанавливает и собирает в целое не только образы, но даже идолы и симулякры.

___________

2 Пьер Клоссовски, Обращение к читателю и Послесловие к Lois de I'hospitalite.

Но что это значит — восстановить и собрать в целое? Мы дали имя "сублимация" той операции, посредством которой след кастрации становится линией мысли, а значит, той операции, посредством которой сексуальная поверхность и все остальное проецируется на поверхность мысли. Мы дали имя "символизация" той операции, посредством которой мысль переиначивает благодаря своей собственной энергии все то, что происходит и проецируется на поверхности. Очевидно, что символ столь же нередуцируем, как и то, что символизируется, а сублимация столь же нередуцируема, как и то, что сублимируется. Только совсем недавно предположение о связи между раной кастрации и трещиной, полагающей мысль, или между сексуальностью и мыслью как таковой перестали считать чем-то комичным. Нет ничего комичного (или грустного) в той одержимости, какой отмечен путь мыслителя. Это вопрос не причинности, а скорее географии и топологии. Это не значит, что мысль думает о сексуальности, или что мыслитель размышляет о браке. Именно мысль является метаморфозой пола, а мыслитель — метаморфозой супружеской пары. От пары к мысли — хотя мысль переиначивает пару в диаду и совокупление. От кастрации к мысли — хотя мысль переиначивает кастрацию в церебральную трещину и абстрактную линию. Точнее говоря, фантазм движется от фигуративного к абстрактному; он начинает с фигуративного, но должен продолжится в абстрактном. Фантазм — это процесс полагания бестелесного. Это машина для выделения некоторого количества мысли, для распределения разницы потенциалов на краях трещины и для поляризации церебрального поля. Когда он возвращается к своему внешнему началу (смертельной кастрации), он всегда заново начинает свое внутреннее начало (движение десексуализации). В этом смысле фантазм обладает свойством приводить в контакт друг с другом внутреннее и внешнее и объединять их на одной стороне. Вот почему он служит местом вечного возвращения. Он без конца пародирует рождение мысли, он начинает новую десексуализацию, сублимацию и символизацию, втянутые в акт этого порождения. Без таких внутренних репетиций начала, фантазм не смог бы со-

брать воедино другое свое, внешнее начало. Риск, очевидно, состоит в том, что фантазм отступает к наибеднейшей мысли, к ребячески-незрелым чрезмерным ежедневным мечтам "про" сексуальность всякий раз, когда он не удерживается на своей отметке и снижается, то есть всякий раз когда он отступает "в-между" двух поверхностей. Но есть и триумфальный путь фантазма — тот путь, который указан Прустом. От вопроса "Должен ли я жениться на Альбертине?" до проблемы произведения искусства, которое еще надо создать, — вот путь, где разыгрывается спекулятивное совокупление, и который начинается с сексуальной пары и повторяет путь божественного творения. Почему триумф? Что это за вид метаморфозы, когда мысль выдает (или переиначивает) то, что проецируется по поверхности ее собственной десексуализованной энергией? Ответ состоит в том, что мысль делает это под маской События. Она делает это при помощи той части события, которую нам следовало бы назвать неосуществимой именно потому, что она принадлежит мысли и может осуществляться только мыслью и в мысли. Тогда возникают агрессия и прожорливость, превосходящие все, что происходило в глубине тел, желания, любовь, образование пар, совокупления и намерения, превосходящие все, что происходит на поверхности тел; и наконец, бессилие и смерть, превосходящие все, что могло бы произойти. В этом бестелесное великолепие события как той сущности, которая адресует себя мысли и которая одна может вызвать ее — сверх-Бытие.

Мы рассуждали так, словно о событии можно говорить сразу после того, как результат отделен и отличен от действий и страданий, которые его порождают, и от тел, в которых он осуществляется. Но это не вполне точно, нужно подождать до второго экрана, а именно, до метафизической поверхности. До этого момента для представления событий имелись только симулякры, идолы и образы, а не фантазмы. Чистые события суть результаты, но результаты второй степени. Верно, что фантазм воссоединяет и восстанавливает все в возвращении своего собственного движения, но при этом все изменяется. Дело не в том, что обновление стало духов-

ным обновлением, а совокупление — это жест духа. Но всякий раз происходило высвобождение гордого и блестящего глагола, отличного от вещей и тел, положений вещей и их качеств, их действий и страданий: так, глагол зеленеть, отличный от дерева и его зелености, глагол поедать (или "быть съеденным"), отличный от пищи и ее потребительских качеств, или глагол совокупляться, отличный от тел и их полов — это вечные истины. Короче, метаморфоза — это освобождение несуществующей сущности в каждом положении вещей и освобождение инфинитива в каждом теле и качестве, каждом субъекте и предикате, каждом действии и страдании. Метаморфоза (сублимация и символизация) для каждой вещи состоит в освобождении aliquid'a, который является ноэматическим атрибутом и тем, что может быть ноэтически выражено, вечной истиной и парящим над телами смыслом. Только здесь умереть и убить, кастрировать и быть кастрированным, сохранить и вызвать, ранить и удалиться, пожирать и быть пожранным, интроецировать и проецировать — становятся чистыми событиями на трансформирующей их метафизической поверхности, где из них выводится инфинитив. Ради единственного выражающего их языка и под единственным "Бытием", в котором они мыслятся, все события, глаголы и выражае-мое-атрибуты коммуницируют в своей выделенности как единое [целое]. Фантазм возвращает все на эту новую плоскость чистого события, причем в той символической и сублимированной части, которая не поддается осуществлению. Подобным же образом он черпает из этой части силы для ориентирования своих осуществлений, для удваивания их и для проведения их конкретного контр-осуществления. Ибо событие должным образом вписано в плоть и в тело вместе с волей и свободой, подобающими терпеливому мыслителю, только благодаря этой бестелесной части, в которой заключен их секрет — то есть принцип, истина, конечность и квази-причина.

Значит, кастрация занимает совершенно особое положение между тем, результатом чего она является, и тем, что она вынуждает начаться. Но не одна лишь кастрация висит в пустоте, замкнутая между телесной поверхностью сексуальности и метафизической поверхностью мысли. Фактически, именно полная сексуальная поверхность является посредником между физической

глубиной и метафизической поверхностью. Ориентированная в одном направлении, сексуальность может смести на своем направлении все: кастрация ответно реагирует на сексуальную поверхность, из которой она исходит и которой она все еще принадлежит своим следом; она разбивает эту поверхность, заставляя ее воссоединиться с фрагментами глубины. И более того, сексуальность препятствует сколько-нибудь успешной сублимации, любому развитию метафизической поверхности и вызывает осуществление бестелесной трещины в самых сокровенных глубинах тела, смешения ее со Spaltung глубины. Кроме того, сексуальность вынуждает мысль коллапсировать в точку ее импотенции или на линию ее эрозии. Но ориентированная в другом направлении сексуальность может проецировать все: кастрация переоформляет метафизическую поверхность, которой она дает начало и к которой она уже принадлежит благодаря высвобождаемой десексуализованной энергии, она проецирует не только сексуальное измерение, но и измерения глубины и высоты на эту новую поверхность, в которую вписаны формы их метаморфоз. Первая ориентация должна быть определена как ориентация психоза, вторая — как ориентация успешной сублимации. Между ними мы обнаруживаем все неврозы двусмысленного характера Эдипа и кастрации. То же самое и со смертью: нарциссическое Я рассматривает ее с двух сторон согласно двум фигурам, описанным Бланшо, — личная и наличная смерть, которая разрушает эго и "противоречит" ему, когда она оставляет его на произвол деструктивных влечений глубины и ударов извне; но кроме того безличная и неопределенная смерть, которая "дистанцирует" эго, вынуждая его высвобождать сингулярности, которые оно содержит, и поднимая его до инстинкта смерти на другой поверхности, где "некто" умирает, и где смерть никогда не наступает и не кончается. Вся биопсихическая жизнь — это вопрос измерений, проекций, осей, вращении и сворачиваний. Какой же путь следовало бы избрать? На какую сторону все собирается упасть, свернуться или развернуться? Эрогенные зоны уже втянуты в сражение на сексуальной поверхности — в сражение, в котором генитальная зона считается арбитром и миротворцем. Но генитальная зона сама служит ареной более широкого контекста на