Алексей Евдокимов - ТИК

• Название: ТИК
• Автор: Алексей Евдокимов
• Издательство: Амфора
• Жанр: Триллер
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-367-00370-3

Множество совершенно разных людей, анонимно общаясь на популярном сайте в Рунете, восстанавливают Тайную Историю Кино: расследуют мистические совпадения в судьбах его звезд и зловещие закономерности, связывающие шедевры «важнейшего из искусств» с наиболее жуткими преступлениями XX века. Собственное занятие кажется им игрой — до тех пор, пока сами они не оказываются в ней разменными пешками.

Уверенный дебют в «одиночном катании» молодого рижанина Алексея Евдокимова (известного по написанным в соавторстве с Александром Гарросом романам «[голово]ломка», «Серая слизь», «Фактор фуры») сочетает каноны классического интеллектуального триллера с едкой социальной сатирой.

Многофункциональный киборг-литератор «ГАРРОС-ЕВДОКИМОВ» завершил свою программу, и, когда он размагнитился, оказалось, что им управляли замечательный журналист и замечательный писатель. Судя по их сольным вещам, Евдокимов был тем оператором, который курировал язык, сюжетную моторику и в особенности выработку гормонов социальной ненависти

Лев Данилкин

---

Майорская широкая ладонь, плотно прижимаясь к внутренней стороне ее левого бедра, двинулась вверх, сильные пальцы втиснулись в промежность, почти больно ковырнули сквозь брюки.

Питер

«Алистер Кроули, Зверь 666». Так она и называлась — картина, на сетевую репродукцию которой я сейчас смотрел. Набитая деформированными уродами, написанная швейцарским художником Хансом Руди Гигером. Картинку с пространной сопроводительной телегой и многочисленными линками прислал некий POLTERGEIST-2. Телега утверждала, что Гигер — мистик, мизантроп, видный любитель оккультных символов, член — якобы — тайных обществ, в автобиографии признававшийся в коллекционировании предметов вроде «головы дьявола» (обтянутой человеческой кожей).

(Стоп-кадр: Эйч Ар Гигер. Однажды датская таможня пресекла ввоз в страну его макабрических полотен. Изобилующие изображениями половых органов и изувеченной плоти, картины были исполнены столь реалистично, что простодушные таможенники приняли их за крамольные фотографии, «Где, они думают, я все это снимал? — возмутился Гигер. — В аду?»)

Но более всего он известен, как человек, который придумал и нарисовал Чужого (Alien), инопланетного монстра с кислотной секрецией и двумя парами зубастых челюстей. Монстр впервые появился на киноэкране в одноименном этапном фантастическом хорроре Ридли Скотта 1979 года и породил одну из самых стойких и востребованных жанровых мифологий кино последних десятилетий. Инопланетная сексуально озабоченная людовредительная Особь, Species (одноименный ужастик 1995 года и два его сиквела) — тоже порождение гигеровской кисти.

А еще раньше он нарисовал выдержанные в традиционном для него хоррорном духе эскизы к экранизации космической оперы Фрэнка Херберта «Дюна», которую некогда собирался снимать тот же Ридли Скотт. Тогда проект не выгорел, команду сменили, работа Гигepa оказалась не востребована. Режиссером «Дюны» («Dune», 1984) в итоге стал Дэвид Линч, будущий классик и каннский лауреат, прославившийся (фильмы «Голова-ластик», «Голубой бархат», «Дикие сердцем», «Шоссе в никуда», культовый телесериал «Твин Пикс» и пр.) как создатель одного из самых болезненных, фрейдистских экранных миров, населенного сумасшедшими медиумами, зловещими лилипутами и кровосмесителями-убийцами, где младенцев-мутантов приканчивают ножницами, эмбрионы давят каблуками, на провинциальных лужайках находят отрезанные уши, а «совы — не то, чем они кажутся».

(Стоп-кадр: Дэвид Линч. Многолетняя подруга и постоянная его актриса Изабелла Росселлини ушла от режиссера после того, как, заглянув в холодильник, нашла там… много-много-много отрезанных голов ма-аленьких крокодильчиков.)

…А продюсировал «Дюну» легендарный Дино Де Лаурентис, что позже будет заниматься киносериалом о Ганнибале Лектере. Причем вторую (по времени создания и третью — по сюжетной хронологии) его часть, глубоко патологического «Ганнибала» — свиньи-людоеды заживо съедают калеку, полицейского кормят жареным кусочком его собственного мозга и т. д. — поставит под руководством Де Лаурентиса опять же… Ридли Скотт!

Я отвинтил крышку, отсалютовал сам себе стеклянной флягой и приложился к горлышку. За это стоило дернуть. За неполные две недели — с нуля начав! — я замкнул круг, пройдя от Лектера к Лектеру. И, между прочим, в связи с «Ганнибалом» у меня уже имелась совершенно шикарная статья про разных реальных людоедов — со сплошной расчлененкой и пожиранием (буквально) христианских младенцев…

Учение конспирологов непобедимо, потому что оно верно.

Я зажмурился (устали от экрана глаза), помотал башкой, поднялся. Ноги затекли… Бесцельно оглядел пустую — Шоха еще не возвращался — комнату. Щелястый пол со скопившимися по углам клочьями пылевого войлока… идущий трещинами потолок с остатками лепнины… стены с выцветшими, вытертыми до проплешин некогда сиреневыми веселенькими обоями… По внезапному наитию я уничтожил все это ударом по выключателю. Придвинулась оконная полынья. Там было чуть-чуть стен и снега — в свете единственного фонаря одинаково желтых и одинаково плохо различимых. Окно запотело — может, от этого фонарь обзавелся мертвенной радугой с преобладанием зеленого и оранжевого. Две такие же радуги осторожно, на ощупь приближались вместе с передними фарами какой-то поскальзывающейся на колдобинах тачки.

Я поежился и поковылял в сортир. На обратном пути через коридор услышал: «Э!» Повернул голову на звук — налево, где была полуоткрыта дверь к этому кабану, Валере.

— Иди сюда, — велел Валера, стоявший — мотня вперед, взгляд бычий — сразу за порогом. Позади него на диване маячила еще одна (как минимум) такая же протокольная харя.

Я отвернулся и пошел дальше. Взялся за ручку Шохиной комнаты, когда кабан меня нагнал:

— Я че, не тебе сказал?

Валера был как всегда поддат — сейчас заметно, но не сильно. Цепь на шее, волосатые плечи, глазки выкачены.

— Проблемы? — говорю.

Он оглянулся на пустой коридор. Сделал еще полшага, прижимая меня к стене. От него остро и погано разило.

— Это у тя — проблемы… — Он помолчал, таращась в упор, то ли давая мне вникнуть, то ли собираясь с мыслями. Собрался: — Вот ты тут живешь… у Серого… у нас… У тя че, бабок нет?

— Одолжить хочешь?

Я заметил, что из Валериной комнаты выдавился, остановившись на пороге и глядя на нас, обладатель протокольной хари.

— Ты поговори, бля… Че, я не вижу, какой у тебя этот, ноутбук… Значит, есть у тебя бабло. А че ты тут трешься тогда?

— А ты что — мент?

— Я? Я здесь прописан, по-л? А ты кто? Кто ты такой?

Мне вдруг вспомнился Костя.

— Я, — говорю, — человек с теплыми потребностями.

— Че ты сюда приперся? У тя регистрация есть? Че, нет регистрации? Может, мне в натуре в ментовку сходить? Написать заяву, что живет тут без регистрации непонятно кто, дебоширит, угрожает жильцам? Хочешь? Не хочешь? А хули я должен просто так смотреть, что ты в моей квартире живешь? Хочешь жить в моей квартире — плати аренду, по-л?

— Тебе, что ли?

— Мне, что ли! — Он опять оглянулся и обнаружил свежеобразовавшуюся щель между косяком и дверью тети Ани (семидесятилетней православной активистки, пикетирующей с иконой гей-клубы). — Пошли, — буркнул Валера вполголоса, подпихивая меня в Шохину комнату.

В этот момент замок входной двери загремел и в прихожей, вытирая мокрой «пидоркой» мокрую рожу, нарисовался сам Серый. Да еще вместе с кем-то… с длинным Славутичем. Непонимающе уставился на нас, громко заскворчал носом.

Валера покосился на них, на меня, помедлил, еще больше скосорылился, бросил (с отвращением): «Потом поговорим…» — и медленно, преувеличенно косолапя, похилял к себе.

Москва

По потолку, примерно в полуметре от стены, тянулся параллельно ей небольшой бугорок, точнее, ступенька в пару миллиметров — тщательно заштукатуренная, но все равно заметная. Ксения подумала, что, живя в квартире второй год, на этот дефект обратила внимание впервые. Она тут же забыла собственную мысль.

Ощущение смявшегося покрывала под влажной спиной было неотчетливо-неприятным. Ксения лежала навзничь на неразобранной кровати, не двигаясь, чувствуя, как толкается сердце, как волны мелких мурашек время от времени прокатываются откуда-то из района поясницы до плеч… прислушиваясь к себе и ничего не слыша. Слева, совсем рядом, громоздился тяжеленный Знарок, мощно распространяя запахи секреции и дыма, изредка чуть пошевеливаясь — поднося руку с сигаретой то ко рту, то к пепельнице — и при всяком его шевелении Ксения непроизвольно внутренне поджималась, ожидая, что он ее коснется. Но он не касался.

У кого-то из соседей часто, неравномерно, бесконечно долбили молотком — словно тщились достучаться до окружающих морзянкой. Ухнуло на улице — далеко, глухо, железно. Ни слова так никто и не произнес.

…Нет, все-таки не совсем пусто было внутри нее: что-то все-таки лежало на дне гулкого темного резервуара, тяжелое, холодное и бесформенное, какая-то плотная жидкость — как всякую жидкость, ее можно было почувствовать (ее холод, ее маслянистость), но не ухватить… Ксения вдруг поняла, что у нее дергается правое веко.

Что-то… Страх. Вот что это было такое.

19

Москва — Питер, первая неделя февраля

Разумеется, никакого повода уезжать из Москвы у нее не было, наоборот — этому препятствовала куча мелких незавершенных и назревающих дел… Но когда Ленка обмолвилась, что на следующей неделе линяет на полмесяца к Дэну в Америку, Ксения, не успев ни о чем подумать и ничего взвесить — «прикинуть хрен к носу», как выражался Гоша, — спросила, нельзя ли это время пожить в ее питерской квартире.

Все-таки одна из ценных (для Ксении) льгот ее профессии заключалась в отсутствии места, куда необходимо ежедневно являться к определенному часу и где надлежит неотлучно пребывать в течение восьми часов. А в каком именно городе она будет сидеть за ноутбуком — никого особо не колыхало. Во всяком случае, в течение ближайших недель полутора.