Дмитрий Калюжный - Житие Одинокова

• Название: Житие Одинокова
• Автор: Дмитрий Калюжный
• Издательство: Живое время
• Жанр: О войне
• Год: 2011

Это роман о войне — но показанной с необычной стороны. Малоизвестно, что согласно переписи населения, проведённой перед войной, верующими была половина сельского населения и четверть городского. В ходе войны, под угрозой близкой смерти, к вере обратилось большое количество красноармейцев. Документально подтверждено, что Сталин получал с фронта письма от командиров с просьбой разрешить в войсках проведение православных служб. Воистину, наша Армия, как и всегда, воевала за веру, царя и Отечество, только царь назывался в то время Сталиным.

Главы про основного героя, красноармейца (позже лейтенанта) Василия Одинокова, в ходе боёв проделавший духовный путь от убеждённого комсомольства до православия, перемежаются с главами о событиях в Ставке Верховного главнокомандования. Имеются литературные вставки от имени якобы «автора романа», фронтового корреспондента Мирона Семёнова, и документальные вставки (приказы, переписка Сталина с Черчиллем и Рузвельтом, статьи из газет военного времени).

Роман заканчивается событиями сентября 1943 года, когда Сталин — единственный за всю историю глава государства с семинарским образованием — вернул отношения светской власти и Церкви в нормальное русло, помог в проведении церковного Собора, после длительного перерыва избравшего Патриарха Московского и всея Руси.

---

Анна Прокофьевна обернулась на крики, поняла, что возвращаться им дальше, чем добежать до убежища, махнула рукой и продолжила путь.

После бомбёжки они с Надей вышли на улицу — а их дома-то и нет. В него попала бомба. Те, кто прятался в подворотне, все погибли.

Моссовет выделил ей с мужем новую квартиру в Замоскворечье, и девочку, оставшуюся сиротой, она взяла себе и вырастила её. Я видел Надю, говорил с ней. Она заменила Анне Прокофьевне сына Василия.

Как жаль, что я лишь со временем понял, с каким удивительным человеком свела меня судьба. Да и представлял ли он собою только человека, в обыденном смысле слова?..

На мой вопрос, знает ли она, когда и как Вася погиб, и где его могила, Анна Прокофьевна ответила, что Вася жив, но искать его не надо. «Всё равно не найдёте», — сказала она. Действительно, мои поиски в военных структурах ни к чему не привели. Может быть, он ушёл в священники? Мне трудно выяснить это, а вы, как священнослужитель, могли бы.

С нетерпением жду Вашего ответа.

С уважением, Ваш Мир. В. Сем.

— …Из немецких лагерей освободили наших пленных, — доложил Одиноков полковнику Трифонову. — Три тысячи двести двадцать семь. Они пока у нас отъедаются.

— У вас три тысячи, да у Мирошниченко пять, да у меня здесь четыре.

— Что с ними делать, Иван Иванович?

— Как «что делать»? Хорошо одеть, обуть, подлечить, накормить. Дать им отдых 10–15 дней, а затем направим в тыл.

— Многие готовы хоть сейчас в боевые части, бить немцев.

— Знаю. Меня тоже замучили рапортами. Я доложил командующему, он по итогам медосмотров отберёт годных. Из них будем формировать батальоны. Остальных — в тыл…

* * *

Мирон Семёнов свалился на Василия совершенно неожиданно. Сказал, что был в штабе, и ему объяснили, где лагерь, в котором Вася комендантом.

— Здесь, на Волге, решается судьба войны и мира, происходят важнейшие события, — так пафосно объяснил он свой приезд на фронт.

— Вы, журналисты, странные люди, — ответил Одиноков. — Похоже, вы всерьёз верите, что события происходят для вашего появления.

Так они пикировались, а на деле были рады встрече.

— Извини, чая нет, — сказал Василий. Он сомневался, что сможет уделить другу много времени. Он даже на сон вырывал три-четыре часа в сутки. — Во всей комендатуре чая не осталось. Всё пленным ушло.

Мирон демонстративно скинул полушубок.

— Что это на тебе? — удивился Василий.

— Нравится? — спросил Мирон, крутясь во все стороны. — Это называется «погоны».

— Я знаю, что такое погоны. Чего ты их нацепил? С ума спрыгнул?

— Понятно, газеты тебе читать некогда. В армии введена новая форма! В штабе, когда увидели, просто ахнули! — Мирон приосанился, ожидая восторгов, но не дождался.

— Почему сейчас? — только и спросил Василий. — Мало, что ли, других забот?

— Вася, товарищу Сталину виднее… Впрочем, раскрою тебе государственную тайну.

— Не надо, — мгновенно отозвался Одиноков, закрывая и глаза, и уши.

— Ты тут совсем забурел, — огорчился Мирон. — Был весёлый парень, юмор понимал.

— А, это юмор.

— Да… В общем, слушай. Начались перемены. Ликвидировано комиссарство, ну это ты знаешь. Идут подвижки в руководстве. Коминтерн и другие символы пролетарской диктатуры уступают место…

Голос его вкрадчиво журчал. Василий и слушал, и не слушал. В последнее время, от недосыпа наверное, ему начинало казаться, что он видит изнанку мира. На ту реальность, которая дана нам в ощущениях, наслаивалась какая-то другая, непонятная и сумбурная — то ли реальность, то ли нереальность. Если закрыть глаза, то материальный мир скрывался, но «нереальный» продолжал переливаться перед его внутренним взором! Свет и тьма, трассы движения неизвестно чего и куда то и дело выдавливали неведомо откуда образы людей. Однажды целый день его преследовал дед Феррон. Грозил сухим пальцем, проваленным ртом неслышно упрашивал о чём-то. Опять, наверное, мост построил не там. Лицо его было чёрным. Зато лик погибшего в Перемилове красноармейца Петрова был светел и тих… Однажды чёрным проблеском пронёсся комиссар третьего ранга, расстрелянный на Дмитровской дороге, со шлейфом опрокинутых фигур за спиной…

— …Теперь новую форму ввели, — плёл словеса Мирон. — Говорят, Будённому гимнастёрки не понравились, а Жуков возражал против погон. Но товарищ Сталин сказал: надо, и всё. В общем, колхозно-пролетарская армия потихоньку преобразуется в народную, Советскую армию! Эй! Ты, что ли, спишь?

— Нет-нет, — встряхнул головой Василий. — Продолжай.

— Но ты же спишь стоя. Айда, где тут можно чайку испить?

— Не знаю… На вахте должен быть.

— Через лагерь пойдём? — с жадным любопытством спросил Мирон. В нём взыграл журналистский интерес.

— Нет, вокруг.

…Они шли вдоль проволоки, огораживающей территорию лагеря военнопленных. Все обитатели попрятались от холода в бараки, лишь один стоял у проволоки, замотанный в одеяло. При виде советских офицеров закричал: «Гитлер капут! Рот фронт!», замахал руками, уронил одеяло. Они, не глядя на него, прошли мимо. Волоча за собой одеяло, немец бежал за ними вдоль проволоки, кричал по-немецки, что он пролетарий, что Антихрист бродит по Европе, и снова: «Гитлер капут! Капут!»

— Все они теперь пролетарии, — усмехнулся Мирон.

— Первые дни, да, — согласился Василий. — Пока заполняются формуляры и они думают, что это важно. Потом обнаруживают, что нам наплевать на их социальное происхождение, и успокаиваются. Но этот, — он махнул рукой в сторону завывающего немца с одеялом, — особый случай.

— А что с ним?

— Спятил полностью. Зовут Курт Зандлер. Считает Гитлера Антихристом. За это одни немцы выгоняют его из барака, а другие защищают. К понедельнику помрёт…

— Ах, да, — спохватился Мирон. — Ты же этот, блаженный. Извини. Давно тебя не видел, подзабыл. Так что с этим Куртом?..

Василий, хрустя снегом, шагал молча. Не хотел он говорить про Курта Зандлера. Вечно опускающаяся подошва сапога, размером с небо, вот что несла в видения Одинокова душа сумасшедшего солдата Вермахта, даже когда его не было видно, даже когда он тихо спал в бараке…

— С ними вообще как, трудно? — не унимался Мирон.

— С солдатами проблем меньше, чем с генералами, — ответил Василий.

— Серьёзно? Почему?

— Солдаты терпеливые. Ждут, в карты играют, на губных гармошках пиликают. А генералы собачились. Слава Господу, их увезли первыми. Мы их так хорошо поселили! В отдельных избах. У них личные вещи были — чемоданами. Питались — Мирон, я за всю войну так не ел. И что ты думаешь? Дрались! Румынский генерал побил немецкого. Вроде тот у него украл ножик и вилки. Может, и правда украл… А удивительнее всего, что ни разу ни один их генерал не пришёл и не проверил, как устроены солдаты.

— Вот потому они и проиграют войну.

— Может быть…

— А ты что с пленными делаешь? Стережёшь?

Василий пожал плечами:

— И это тоже. А вообще, бюрократия. Ты на складах бывал? Там с одного конца ввозят, внутри сортируют, с другого конца вывозят. У нас так же. С одного конца, на фронте, армия берёт пленных, с другого — в тылу — сдаёт по описи. Мы составляем списки. Взаимодействуем с госпиталем. Отсеиваем раненых, которых нельзя везти, и выявляем, кого можно. Формируем колонны здоровых, эти пойдут пешком. Сдаём их орлам НКВД. У конвоя графики движения, маршруты, пункты остановок и ночлегов. Ать-два, пошли. А мне сюда подваливают очередную порцию доходяг… Ребятишки, чайком порадуете?

— Товарищ старший лейтенант! Товарищ капитан! — захлопотали на вахте. — Да мы вам и сушек дадим к чаю.

— Что нового? — спросил Василий дежурного, пока чай разливали по кружкам.

— Что тут может быть нового… Приходят, жрать просят. А я помню, мы там у них в обороне, когда выбили оттуда, нашли сваренную дохлую лошадь. Она с голодухи сдохла, одни кости. А они варят. А дров мало. У них, Василий Андреевич, вообще еды не было. Конину ели без соли и перца. А теперь им наш паёк мал!

— Да, народец прожорливый, — добавил второй дежурный. — Европейцы, их мать!

Офицеры присели к столу. Мирон, чтоб согреться, обнял горячую кружку ладонями. Василий из своей отхлебнул, стал пролистывать вахтенный журнал.

— Вы тут как, в курсе последних веяний? — спросил Мирон. — Вы же писаниной занимаетесь, должны знать.

Василий поднял бровь, а первый дежурный, сержант, спросил словами:

— Об чём знать, товарищ капитан? Про погоны ваши?

— Про букву «Ё».

— «Ё»?

— Да. Есть такая буква в русском алфавите.

— А как же. ЁПРСТ. И что?

— А то. В декабре принесли товарищу Сталину очередной список награждённых на утверждение. Он же всегда лично вникает, кого и за что. А там два Селезневых. Оба Иваны Ивановичи. Полковники. С одного фронта. Он возьми да и позвони на фронт. Выясняется, один Иван Иванович и вправду Селезнев, а второй-то — Селезнёв! А почему написано — Селезнев? Смотрит список дальше. Написано: генерал Федоров. Что ещё за Федоров? Не знаю такого. Фёдорова знаю, Федорова — нет. Думает: где у нас город Орёл? Взял карты, а там какой-то Орел. Берёт немецкие карты: написано Орёл. У нас на карте Березовка, у них — Берёзовка. У нас Псел, у них Псёл. Немцы русские названия пишут правильно, мы — нет! Берёт товарищ Сталин газеты. Читает: «Теплые вещи для фронтовиков». «Вперед, к Победе!»