Луи Буссенар - Сын парижанина

• Название: Сын парижанина
• Автор: Луи Буссенар
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1994
• ISBN: 5-86218-035-4

Роман «Сын парижанина», составляющий вместе с «Архипелагом чудовищ» дилогию, повествует о приключениях Тотора — сына популярного героя Буссенара — Виктора Гюйона по прозвищу Фрике — и его друга Гарри Стоуна по прозвищу Меринос.

_{Художник А. Махов}

---

Часть первая

ГЛАВА 1

Юный путешественник. — Без приключений! — Слишком много удобств. — Жертва и палач. — Мститель. — Бал на «Каледонце». — Оскорбление. — Борьба. — Двое за бортом.

«В море. 119 градусов восточной долготы и 20 градусов южной широты, 1 января 1904 г.

Мои дорогие, я очутился по ту сторону шара, который зовется Землей, если только можно говорить о сторонах шара…

Ну да вы понимаете.

Объявленные сегодня в полдень в большом салоне «Каледонца» наши координаты[1], их я гордо обозначил в самом начале письма, докажут, что ваш малыш действительно в стране антиподов[2].

Ты ведь помнишь эти места, папа? Западный берег Австралии, немного выше тропика Козерога[3], и мы движемся на юг, чтобы свернуть затем на восток. Стоянки — в Перте, Кинг-Джордж-Саунде, Аделаиде и Мельбурне[4].

Сегодня 1 января — с Новым годом, но это еще и день моего рождения, с чем я также поздравляю вас обоих.

Несмотря на расстояния, целую и шлю вам, дорогие, горячий сыновний привет.

Сегодня мне стукнуло семнадцать, и я, как и ты в этом возрасте, отец, совершаю кругосветное плавание.

Но какая разница! Путешествие вокруг шарика принесло тебе славу! Чудесные приключения прямо-таки осаждали тебя, они заполнили целые тома и кажутся всего через двадцать пять лет романом из другой эпохи и другой жизни.

А меня приключения ну просто избегают!

Я, твой сын, жаждущий безумных, рискованных предприятий, охваченный тем же энтузиазмом, который сделал из тебя нечто вроде странствующего рыцаря и героя легенд — не более чем тюк! Этот тюк возят по свету, вот и все! Ем, пью, сплю и тем не менее двигаюсь со скоростью шестнадцать узлов[5]. Исправная, хорошо смазанная машина работает без поломок, и это в конце концов выводит из душевного равновесия.

Одно утешение — я избежал чумы почтовых открыток, а это уже кое-что.

К сожалению, еще одна чума свирепствует на борту «Каледонца» — обилие фонографов[6] разных марок! С утра до вечера только и слышны марши, куплеты, монологи, оперные арии, патриотические гимны! Хрипенье, визжанье, вой, грохот… Музыкальная фальшь царствует в салонах, несется из иллюминаторов, прорывается через коридоры, проникает в каюты, даже в машинное отделение! Легко представить, как это выводит из себя моих друзей-механиков. Словом, развлечений хоть отбавляй! И все же, по правде говоря, временами я почти скучаю. Черт возьми! Это совсем не то, о чем мечталось.

Конечно, мимоходом удалось повидать немало красот, но — ничего по-настоящему нового! Все уже было известно по книгам и картинкам, и, как бы вам это сказать, дорогие родители, реальность меня несколько разочаровала. Я ведь жаждал восхищений, живых непосредственных чувств. А тут — извольте созерцать в назначенный день и час заранее объявленные чудеса: с бедекером[7] в руке разделять восторги стада, ведомого агентством Кука[8]; слышать дамский щебет и щелканье кодаков[9], когда хочешь собраться с мыслями! А на стоянках — видеть тех же гидов и те же надоевшие «тройки» на всех мужчинах… Этого, право, достаточно, чтобы испортить любое путешествие.

Вот поэтому, несмотря на долгожданное кругосветное плавание, несмотря на осуществление великой, единственной мечты моей жизни, я разочарован! Хочется то ли лучшего, то ли худшего, уж не знаю чего… Того невыразимого «чего-то», которое никак не появляется, а без него невозможно отдаться очарованию этой длящейся одиссеи![10]

Так что мне почти ненавистен гостиничный комфорт экстра-класса на нашем большом корабле, и я кажусь себе смешным, потому что плыву через океаны ну если не как тюк, то как хрупкий предмет, заботливо обложенный ватой. Однако не обвиняйте меня в пессимизме, дорогие родители. Жизнь хороша, грех утверждать обратное. Ваш сын вовсе не неврастеник, и болезни праздных людей мне не присущи. Но я делюсь с вами своим настроением, потому что считаю: нет настолько незначительной личности, состояние души которой не заслуживает хотя бы описания. После этого, дорогой отец, ты, возможно, подумаешь: «Ах так! Значит, мой отпрыск увлекся бумагомаранием и не до конца осознал свое истинное призвание?» Нет, осознал, да и как иначе, — наследственность сказывается! Так в чем же дело? Да все в том же: я жду любого события, хотя бы и неприятного, лишь бы оно бросило пассажира I класса в пучину приключений. Но, к сожалению, до этого, кажется, далеко!

Мы должны бы различать очертания берегов, но темно — уже одиннадцать ночи. Как быстро проходит время за приятным занятием — писать вам! Я один в каюте, которую занимаю с отплытия из Батавии[11]. Стоит чудесная погода. Теперь здесь лето, но в море мы не задыхаемся от австралийской жары, температура приятная. В открытый иллюминатор врывается легкий ветерок, полный странных благоуханий ванили, лимона, смолы, розы и еще чего-то тонкого, опьяняющего… Эти смешанные ароматы долетают с земли, которую мы увидим завтра на рассвете. Красивый корабль, принадлежащий «Steam steamship Company»[12], мчится по Индийскому океану, без видимых усилий взбираясь на медленно катящиеся огромные валы — шумно, тяжело обрушиваются они вдали на невидимые рифы. Весь в электрических огнях, наш корабль в ночи — как ракета на каком-нибудь фейерверке. Ослепительный свет брызжет из тройного ряда иллюминаторов, из дверей и окон кают на палубе — отовсюду. Да что там ракета! Оргия света, пылающая атмосфера, окружающая корабль, превращают его в метеор. Как всегда, вечером танцы. Пары увлеченно скачут, музыка гремит; скоро подадут ужин. Но что хорошего в этой сутолоке… Вот забавно, до чего я разговорился на бумаге! Словно вызубрил урок краснобайства и шпарю, как по писаному. Получается это само собой и, наверное, из-за одиночества среди толпы. Я здесь всем чужой, и мне это безразлично. Зато есть иная окружающая среда (не правда ли, папа, великолепное выражение?) — вот истинный источник вдохновения. Откровенно говоря, ваш малыш бряцает на поэтической лире, чтобы доставить удовольствие маме, которой нравятся красоты языка, — вот я и позволяю себе чуточку подсиропить слог и расцветить это послание. Вернусь, однако, к нашим баранам, в данном случае к праздным пассажирам. Никого в этой человеческой мешанине я не знаю, всем чужд, но не чувствую себя ущемленным. Этого точно нет. Как бы то ни было, я уже обзавелся и другом и врагом. Друг — славный двенадцатилетний юнга[13], скромный и кроткий, кажется, ирландец. Он подносит курильщикам на палубе просмоленный фитиль, к которому они и тянутся со своими сигарами, трубками и сигаретами. Беднягу преследует один заносчивый пассажир — это прямо деспот какой-то, всеми командует, и никто ему на борту не смеет перечить. Сей диктатор — молодой человек моих лет, одетый по последней моде, будто только что сошел с витрины, да к тому же увешанный драгоценностями. И вот он-то вмешивается во все, сорит деньгами, курит сигары по десять франков[14] штука и корчит из себя миллиардера. Чего не сделают деньги! Он всеобщий любимец, все перед ним раболепствуют, подхалимничают, теряя разум и достоинство. Ладно скроенный, напористый лоботряс. Спортсмен, помешанный на массажах, водных процедурах, тренировках, словом, один из тех, кто навязывает в жизни самую мерзкую из тираний: тиранию мускулов.

Случилось, что во время качки юнга нечаянно обжег ему нос фитилем. Вместо того чтобы рассмеяться, он поколотил мальчишку. И с тех пор мучает его невыносимо, и никто, даже капитан, не решается вмешаться. Но я решился. Ровно шесть часов тому назад я, расхаживая по палубе, услышал голос юного деспота:

— Бой, огня!

Произнес он этак гнусаво в нос, я сразу узнал янки. Дрожащий юнга подошел к нему, глядя так, что и тигр смягчился бы. Подал фитиль. Но на сей раз не он тирану, а тиран ему, бедняге, дал, что называется, прикурить: подставил юнге подножку, да еще насмехается:

— Осторожно, не разбей стеклышка от часов!

Мальчик с трудом встал, но тут — снова подножка, и он вновь — хлоп — задом о палубу! Так, при каждой новой попытке подняться — бесконечные подножки, да такие ловкие, что бедный юнец распластался просто, как оглушенный теленок. И никто не возмутился, никто даже не попробовал заступиться за него!

Я подошел и спокойно сказал:

— То, что вы делаете, недостойно джентльмена. Оставьте в покое ребенка!

Рослый этот янки смерил меня взглядом, усмехнулся:

— А, француз! Должно быть, повар или парикмахер. Ну, милейший, убирайтесь-ка отсюда. Со мной таким тоном не говорят. Придется дать вам пощечину.

Он поднял руку… И вот тогда-то я оттолкнул ее и ответил хорошим ударом под пятую пуговицу его жилета.

Получив свое сполна, американец только ахнул и свалился рядом с юнгой.

Оба поднялись. Мальчик крикнул мне: «Thank you, sir»[15], — и убежал со своим фонарем и фитилем. Янки еще не мог перевести дыхание, а уже бранился: