Максимилиан Кравков - Ассирийская рукопись

• Название: Ассирийская рукопись
• Автор: Максимилиан Кравков
• Издательство: Западно-сибирское книжное издательство
• Жанр: Детектив
• Год: 1970

Из предисловия:

...Сюжет повести приключенческий. Некий авантюрист настойчиво и изобретательно разыскивает в известных ему коллекциях редкую «ассирийскую рукопись», которую Британский музей готов купить за очень большие деньги...

...«Зашифрованный план» — типично приключенческая повесть. Все в ней есть: тайна, поиск, погоня, нежданно-негаданные ходы и выходы...

...Если перечитать все подряд эти «рассказы о золоте», ...то нетрудно заметить, что в сущности мы имеем дело с отдельными главами одной большой повести...

Н.Яновский

---

— Вот какой Тоболяк... Пользуйтесь, граждане!

Белый кварц выступил из пригорка. Струистыми трещинами источились глыбы, и средь жирного блеска камня опять закололи золотые искры.

— Мать честная! Что же это... — в растерянном упоении восклицал Тоболяк. — И тут!..

Схватил кайлу и начал бить по кварцу.

По воде отчетливо докатился удар, и Петрович поднял распаренное лицо. Он уже грубо намыл горсть тяжелого песку и каждую новую порцию прятал прямо в карман, отчего штаны промокли насквозь и было холодно телу. Отдавались удары ровные, частые, сильные. В самом темпе их была уверенная удача, не разведка, не поиск, а настоящая работа.

«Язви!.. На рудное наскочил», — догадался Петрович. И такая заела обида, что жила вздулась на лбу от прилившей крови. Глаза воровато ошарили землю и зажглись на прикладе винтовки.

Жмурясь, тряхнул головой и застыл в тупом столбняке...

— Пи-и!.. Пи-и!.. — пронзительно и тоскливо завопил за спиною голос.

Затрясшись, в испуге вскочил Петрович. На камне сидела желна и дразнилась блестящим глазом.

— У-ух, проклятая!.. — Еле взмахнул он руками — так сразу ослабли мышцы. Птица юркнула в кусты, а Петрович тревожно заметил закат. В муть и в мглу поникал багровый глобус солнца, и беззвучно ждала чего-то вода.

Крохотным показался себе Петрович и голым под высоким, взвившимся над ним небом и от этого оробел и притих.

Отрываясь от скал, опять застучали удары кайлы.

Застрадал Петрович, заметался и решил неожиданно:

— Ехать надо, и баста! Хорошего не дождешься...

Но знал, что пустым Тоболяк не уедет. Поэтому обозлился, захотел подбежать к Михайле и крикнуть:

— Сволочь, буржуй толстомордый! Зарылся в золотище свое... Желна орет к непогоде, солнце на ветер садится, а он и не чует... На погибель меня сюда затащил?.. Бросай все к черту — вертаться надо!..

Думал так, а сделать не смел. И за стыд свой, за страх, за бессилье — еще сильнее ненавидел Тоболяка.

Холодно...

А через кого однорядку[13] свою позабыл, когда привязывал собаку там, за камышами?.. Этот все торопил!..

Вспомнил и зло повеселел. Погоди!.. Положил лопату, отряхнулся, поглядел. И невинно пошел на табор.

Живо, не раздумывая, выволок из-под лодки мешок сухарей, развязал, отсыпал в суму на сегодняшний ужин. Засунул в мешок тяжелый камень, озираясь тащил к обрыву.

Бултыхнула шумно вода, и мешок исчез.

А Петрович, согнувшись, как дергач в травнике, побежал обратно. Нагребал в котелок песок, торопился отмыть и снова черпал — лишь бы больше, больше успеть до ночи... Злорадно и успокоенно между делом думал:

— Другим тебя не отманишь... А тут — небось. Уедешь, как жрать-то нечего станет. Забыл мешок! Я вот однорядку свою и то позабыл... Что ты, язви тебя, — горячо оправдывался он, воображая, — что я, враг себе, што ли, — нарочно оставить?!

Путных дров не достали, на прутьях сварили чай. Михайла даже охрип от своих рассказов.

Так, для порядку, выпил чашку. Какой тут, к лешему, ужин, когда такое богатство нашли!

Петрович вторил, а больше сокрушался о позабытых сухарях.

— Да брось ты скулить... Хрен ли в них, в сухарях-то этих? Зимовать мы тут будем?.. Утром поедем да артель соберем да такое дело откроем...

Петрович не слушал, смотрел на север, на небо. И сказал, как сумел, равнодушно:

— Глянь-ка, Михайла, будто морок хочет собраться?

— Похоже на это... — зевнул Тоболяк и, закурив от костра, развалился добродушный и широкоплечий.

— Спать давай...

«Дьявол ты, дьявол...» — подумал Петрович и молча свернулся.

Громовой удар и холодный ливень. Вскочили оба и враз отрезвели от сна.

«Под лодку!..» — вспомнил Тоболяк, удерживая шапку.

Ахнуло молотом в мрачное зеркало неба, и слепяще мигнула ночь. Запомнилось — остров, как горбик, и кругом белесые языки... Прижались под лодкой, а дождь дробно хлещет в бересту.

— Держись за землю, да лодку держи — сорвет!

— Держу-у, — без мыслей отзывается Петрович и жмется к траве.

Шквал пронесся, остались дождь и тьма и близкие шумные всплески.

Отошел и Петрович: крыша не улетает, значит, не так уж плохо. Даже насчет Ильи-пророка сзубоскалил:

— Чаю он с вечеру, видно, обпился...

— Ага, — охотно соглашается Тоболяк, — сверху-то ему удобно! В тебя наметил...

День проходит в дожде и буре. Облака, бесконечные свитки серых лохмотьев, катятся — расстилаются. Низко и плоско кроют ревущее озеро. Пробор за проборами, длинными грядами чешет ветер пенную ширь.

Треплет, валит траву, свистит вдоль ушей.

В дыме брызг и тумана качаются белые копны. Сотни ладоней выплескиваются из глубин, на тысячи манер хватают, цапают, закидывают слепые лапы. А в версте от острова — хоровод взбесившихся чудищ: пляшут, ныряют, желтые от разболтанной грязи, и пьяно бушуют снежными гривами...

Там мель, там гибель.

Тоскует Петрович. Тоболяк с удивленным любопытством смотрит на бурю.

— Эт-то... да! Крепко берет...

— Михайла... А Михайла? Когда же уедем-то?

И сам боится: а ну-ка ляпнет — сейчас!

— Теперь и на доброй посудине не уедешь! А пошто мы на ветре горчим? Айда-ка работать, там тише...

Вот верно. Все-таки правильный мужик Тоболяк!

И опять ковыряет Петрович лопатой, возится с промывкой. Золотины — чаще вчерашнего. Но сейчас ему золото — как больному обед. Скучное стало золото.

С визгом проносится ветер, волны хватают по берегу — отдаются удары в почве. Всякий раз Петрович робко моргает и плотнее пытается застегнуть на груди свою куртку. Потом швыряет лопатку и плетется к Михайле — все-таки не один.

Тот камней надробил — бело от острых, кварцевых осколков. Скинул азям — лупит кайлой до огненных брызг... Жилу ищет.

Кругом мокро, со всех гор скатился на остров холод... А известно, озябнешь — раззадоришься есть.

— Не замерзнуть бы, Михайла?..

— Раньше смерти не помрем! Бери лопату — грейся...

Отгребал. Сперва, как поденщик — о другом все думалось. Но холод жег, заставлял быть проворным. Расселась в скале змеистая трещина, обросла хрусталями.

Указал Тоболяк:

— В эдакой вот вчера самородки нашел...

Стало занятно. Поднял кайлу, клюнул раз, другой. С пылью, с оскребками отлетели камни и рот раскрыла дыра в пустоту.

— Ага, — бодрит Михаила, —дуй ее, дуй! Беспременно пещера...

Просыпается азарт, яснит в голове, а потом опять все тухнет в позыве голода.

На обед повытрясли из мешков хлебные крошки, прибавили остаток масла и сварили сухарницу. Едва смогли разжечь костерок — чахленький — только пальцы погреешь. Охапку прутьев оставили к ночи — спрятали под лодкой. Поели все, что было, и как будто насытились.

— Должно же к ночи утихнуть! — досадливо рассуждает Михаила, а ветер сыплет в лицо ему дождевую пыль и толкает от берега.

Раздолбил Петрович большую дыру — рука по плечо залезает и глянуть можно. Спичку зажжешь — засияют внутри висящие хрустали. Вспыхнут огнями зелеными, красными, голубыми. Никогда не видел такого.

И Михайла не видел.

— Давай-ка вдвоем, однако, там жила...

— А что нам жила твоя? — вдруг серьезно спрашивает Петрович.

Тоболяк на полувзмахе кайлу задержал, медленно опустил, смотрит — ждет. Петрович улыбался смущенно, но кончил твердо:

— Нешто на дно мы ее унесем? Слышь, как играет. Все пуще! Это, браток, на неделю ненастье... — И прибавил, глядя на землю, глухо: — Через это теперь пропадем... И еще... через...

— Что ты, парень, сдичал? — отшатнулся Тоболяк.

Петрович смеется:

— Увидим, что будет... Ты мне все-таки объясни, для кого мы жилу эту будем стараться?..

— Во-он о чем! Да кто хочет, тот и придет. Всем она на пользу.

— Из-за всех и работать?

— А что же, на пузе лежать?

Покрутил головой Петрович, взялся за кайлу.

Перед утром притихло.

Иззябли под лодкой. Выходили побегать, потопать, разогреться. Больше не шлепают волны в песок, не воет надрывно ветер.

— Сват ты мой, голубые пятки, — трясет товарища Тоболяк, — к утру билет запасай — Москва—Казань, второй звонок!

Раскурили по-братски предпоследнюю цигарку. А со светом проснулась буря и в хмурые лохмы скатала воду.

С винтовкой бродит по берегу Тоболяк — ночью крякали где-то утки. «Хоть бы што-нибудь пофартило, — гадает он, — тоска на пустое-то брюхо!»

Вымер остров, только на отмели прыгала желтая плиска. Равнодушно прошел, а потом вернулся, подобрался к птичке и выстрелил. Промахом вскинула пуля песок, плиска перепорхнула и тут же села.

Стыдно стало стрелять второй раз и смешно, что Петрович так прытко кинулся к нему на выстрел.

День работали здорово, молча. Точно забыться в работе хотели.

Выколупывал из трещин Петрович тягучую желтую проволоку. Любовался фигурными узорами — старый был приискатель.

— Так за всех, говоришь, стараемся, Тоболяк? Правильно это ты! Никому, кроме всех, забота наша не надобна...

— Не теперь, так зимой найдут, — убежден Тоболяк, — карагасы расскажут.