Вержилио Ферейра - Во имя земли

• Название: Во имя земли
• Автор: Вержилио Ферейра
• Издательство: Б.С.Г.-Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-93381-110-6

Вержилио Ферейра (1916–1997) — крупнейший португальский прозаик XX столетия, писатель с мировым именем, автор десятков романов, повестей, рассказов. Роман «Во имя земли» увидел свет в 1989 году. Герой книги, оказавшись в конце жизненного пути в приюте для престарелых, вспоминает прожитые годы. Избавленный от бытовых забот, он неторопливо восстанавливает в памяти каждый прожитый день. Размышления его сосредоточены не только на реальных событиях, но и на поисках истины и философском ее осмыслении.

---

— В руке Божьей.

— Не говори, не говори.

В твоей руке. В руке жизни, земли, со всей красотой и дерьмом, которое тоже имеет право существовать. И в руке смерти, как видно. Но сейчас, когда мы здесь, омытые и чистые, ты, может, расскажешь мне, наконец, эту твою историю с коллегой по гимнастическому клубу.

— По физическому воспитанию.

— Пусть так.

Чтобы я понял. Возможно, это было способом простить тебя. Или унизить себя. Когда какой-нибудь подсудимый признается в содеянном и рассказывает, объясняет, как все было, с полной откровенностью, закон предусматривает смягчение вины. Я тоже смягчу твою вину. Потому что рассказать все откровенно — означает разрушить неизвестность. Религии ужасны потому, что не объясняют ничего. Но ты запомни, что расскажешь мне потом, потому что вначале я хочу рассказать тебе о Клотилде. Словоохотливость Клотилды невероятна. Она не просто говорит, а набрасывается на тебя со словами, норовя наговорить скабрезностей, и я подумал — пошлость должна быть на чем-то основана. Она не оправдывала всякие мерзости, о которых говорила, но было ясно, что она знает их досконально. Сейчас я не буду вдаваться в подробности, мне бы хотелось, чтобы ты прочла все письмо целиком. А теперь она молилась. Молилась весь день, по моим подсчетам раз восемь, выполняя намеченную на день работу. Историю Клотилды сухо и коротко мне рассказала дона Фелисидаде. Она со мной иногда по-дружески доверительно беседует, хотя я — ее безногий подопечный. Так вот, Клотилда поступила сюда несколько лет назад, появилась в сопровождении всего семейного клана, впечатление было такое, что ее выдавали замуж в присутствии детей, внуков и друзей.

— Такого, как правило, не бывает, — сказала мне дона Фелисидаде. — Сопровождают один или двое, это естественно.

Потому что, как известно, несчастья напоказ не выставляют, именно поэтому существуют… Подожди, я на минутку исчезну…

Ну вот, застрял дольше, чем думал. Очень у меня нервозное состояние, депрессивное, думаю, от лекарств, которые навыписывал врач, а может, и не от них… В состав одного входит mesilato de co-dergoorine (в равных пропорциях mesilato de dihidroergocomina е dihidroergocristina е dihidroergocriptina — dihidro-a-ergocriptina с dihidro-B-ergocriptina в пропорции 2:1). Вроде бы ничего плохого, и Тео так думает. Но я тебе сказал, что застрял дольше, чем думал. Но не из-за своих проблем. Возвращаясь обратно и проходя мимо двери, ведущей в приемную, я услышал, Моника, страшный шум. Не мог понять, что случилось, и заглянул в дверь. Но дона Фелисидаде жестом пригласила меня войти, должно быть, хотела иметь свидетеля, не иначе, и я вошел. В приемной была она и взбешенный мужчина, косматый, бровастый и с усами. Увидев меня, он взъярился еще больше и набросился на меня с криком: «Вот вам, пожалуйста, пример! Что здесь делает этот сеньор с ампутированной ногой и пристегнутой брючиной? разве это не смешно? Почему это общество должно содержать живущих здесь паразитов?» Я подумал, что он сумасшедший. Равнодушно отнесся к его словам, но продолжал слушать его, пытаясь понять смысл. Еще больше разозлившись, он наступал на дону Фелисидаде:

— Ведь, моя дорогая сеньора, проблема-то в том, что из двоих португальцев работает один, чтобы содержать их, а завтра — на троих, а потом и один — на всех. Это — проблема серьезная, сегодня такой переизбыток стариков, известна ли синьоре более серьезная проблема, чем эта? Лично я более серьезной не знаю. Хотя есть и посерьезнее.

Он кричал все громче и громче, проходя мимо, многие старики заглядывали в дверь, заходили. Заходили, заполняли приемную и коридор. Сходились из всех отделений приюта, отовсюду: с улиц города, со всего мира — так мне казалось. Они несли с собой страх, вызывали отвращение, ненависть, презрение, пахли потом и мочой. Хромые, кривоногие, кривошеие, со слюнявыми перекошенными ртами. Старые-престарые, мусор, отбросы общества, которым заказано быть людьми. Одноглазые, все время что-то болтающие, распространяющие невыносимый запах испражнений, сходились, чтобы послушать то, что говорил пришедший. И улыбались, улыбались все время, полные внимания и нежности.

Теперь мужчина обращался ко всем старикам:

— Есть еще более серьезная проблема! — говорил он громче прежнего. — Все меньше и меньше рождается детей и почему бы вы думали, сеньоры? Излишества, эгоизм, как говорится, спасайся кто может, — все это грехи нашего времени…

И старики переглядывались с изумлением и состраданием.

— Детей все меньше и меньше, — продолжал он, страна не молодеет, нет. Обратите внимание: если семья имеет двоих детей, получается вроде бы так на так, но если одного, то на одного меньше. А необходимо — троих, чтобы на одного стало больше. Между тем сколько семей не имеют детей вообще?! А сколько молодежи не только не рожает детей, но и не женятся? Однако при всем том население страны все-таки растет. За счет кого? Уж не за счет ли стариков, которым восставшая против несправедливости природа не дает умереть?

Эхом в голове у каждого отдавались его слова. «Старики, старики, старики», — в удивлении шептали беззубые рты и мигали студенистые невидящие глаза.

— Я вам предрекаю, моя дорогая сеньора, я предрекаю государству, что однажды оно окажется приютом для паразитов.

— А сколько детей у вас, сеньор? — спросил я, чтобы поддержать разговор.

— Шестеро, — прорычал он, явно беря надо мной верх. — Шестеро, чтобы покрыть недостачу у других. А у вас?

— Трое, — ответил я.

— Прирост — один человек. А у меня четверо. Теперь, что касается стариков, почему это те, что живут здесь, никак не умирают, а? Почему старуха, которую я поместил сюда, не умирает? Почему она не выполняет свой долг, будучи смертной? Она ведь мне уже даже не теща, потому что моя жена умерла.

— А дети? — спросил я.

И он, склонившись ко мне и обдав меня дурным запахом изо рта, сказал:

— Мои дети безразличны к ней, дают мне деньги на ее содержание, но видеть не хотят. И вполне понятно, им надоело ее настойчивое желание жить, ее ничто не берет.

И я сказал:

— Но обратите внимание на то, что ни черная, ни желтая раса не перестают плодиться, и планета того и гляди просто лопнет по швам.

— Эта проблема вне пределов моей компетенции, — ответил он. — Меня волнует следующее: здесь, в приюте, находится никому не нужная старуха, и нет никакой надежды…

И тут дона Фелисидаде сказала, когда этот тип умолк:

— Она умерла сегодня. В шесть утра. Находится в морге.

Мужчина ответил, что это хорошо. Но переспросил: уверена ли она? Дона Фелисидаде подсчитала долг за прожитые дни и сказала, что надо связаться с похоронным бюро, которое займется похоронами, и что она ему звонила утром, но дома не застала. Тут все старики вышли. И я вернулся в свою комнату, но я забыл, о чем говорил с тобой. A-а, о том, что Клотилда читает восемь раз в день молитвы.

Одни четки у нее такие длинные, что достают до пола. И еще о ее семье, что отправила ее сюда. И хоть редко, но все же приходит навещать, не помню, может, о чем еще? не знаю.

Знаю только, что хочу любить тебя, очень хочу.

Любить тебя в неведомом, которое там… Любить тебя там, где ничего нет реального. В совершенном мире. Где нет нищеты, деградации, запущенности и дурных запахов. Нет человеческой дряхлости и безнадежности. Нет безумия. Нет смерти.

XVII

Эта история с падением рождаемости в нашей стране заставила меня задуматься о наших детях. И я спросил себя: кто же из наших детей может сбалансировать прирост народонаселения или способствовать ему? Ты, естественно, скажешь — Андре. Так ли это? подумаю. Даже принимая во внимание, что он неизвестно где, предположим, в Австралии, он, если бы и увеличил человеческий род, то именно там, короче, на планете. Но я-то, Моника, думал о другом. Думал об приумножении человеческого рода, но не количественно, а качественно. Одним человеком больше, зачем? Еще один желудок, еще внутренние органы и все остальное, что ниже живота и способно увеличивать народонаселение, зачем? Так и я со своим увечным телом могу увеличить народонаселение, но я не хочу сейчас об этом думать. Кроме того, по коридору взад и вперед ходит какой-то тип, и это начинает меня раздражать. Пойду посмотрю, кто это, потом продолжим беседу. A-а, знаю. Даже не нужно идти смотреть. Это — революционер Салус. Я ведь так тебе и не сказал, что в конце концов я его оправдал. Да. Мы говорили, это так, но думаю, ты забыла, да и я, выходит, тоже. Обычно всегда что-то остается недосказанным, даже когда вроде бы сказано все, что должно быть сказано. И это что-то делает историю. Потому что история, моя дорогая, творится всегда между делом, никого не принимая в расчет. Такова жизнь. Да. Салус. И все-таки пойду посмотрю. Он скажет мне: «Ола,[24] доктор», но я не уверен, узнает ли он меня, ведь он называет меня доктором только потому, что так называют меня другие. Пошел, посмотрел. Это он. Помнишь, я как-то тебе рассказывал, что однажды он подстерег в коридоре старушку, шедшую в уборную? Я предполагаю, что он изучил расписание потребностей ее организма, потому что я уже много раз замечал его в коридоре в одно и то же время. Поджидает, пока она появится в коридоре, движимая своими естественными потребностями, берет под руку и ведет туда, куда ей необходимо. Там спускает ей штаны, усаживает на стульчак и ждет. Потом подтирает, поднимает штаны и провожает до комнаты. Я внимательно посмотрел на нее. Она шла, опустив голову, очень довольная. Салус же, выполнив взятые на себя обязанности, возвращался к себе. Я ничего не знаю ни о старушке, ни о нем. Посмотрим, может, что-нибудь о них мне расскажет дона Фелисидаде. Или Антония, когда будет мыть меня. Да, да, об Антонии я хочу тебе рассказать нечто важное. Это было один-единственный раз. Но было. Я тебе расскажу о своих возможностях увеличить народонаселение, будучи увечным. Или о возможностях детей? Вероятнее всего, Андре. И совсем не потому, чтобы увеличить прирост человечества, а потому, что, не задерживаясь на одном месте, он везде оставляет свой след. Будучи один, он заменяет множество, но и он вряд ли заполнит пространство или увеличит свой удельный вес в нем. Моника, дорогая, не знаю можешь ли ты там в могиле поддерживать со мной разговор о происшедшем. Я — да. Это мой способ повторить жизнь, я оживляю прошлое, снимаю с прошлого копию, но копия получается нечеткая. Это мой способ заполнить одну пустоту другой, призрачной, с некоторыми уточнениями. Теперь, что касается истории с тем косматым, что выступал против настойчивого желания стариков считать себя живыми. Я стал думать о детях, об их человеческом пути. И, похоже, ничего не могу вспомнить. Но так обычно и бывает. В памяти застревает какая-то ерунда, вырастает, становится значительной — с тобой такого не случалось? Она растет с нами, как вцепившийся в нас клеш, появления которого мы даже не заметили. Или как маленькие иголки, которые врачи забывают в нашем теле, когда оперируют. Мы их не замечаем долго, пока, наконец, они себя не обнаруживают болью. И какого черта эти крохотные вещички от нас не отцепляются, а другие, большие и вполне жизнеспособные, оставляют нас по дороге? Кто же отбирает для нас, что важно, а что неважно? Человек — существо невероятное. Наше бытие непостижимо, и непостижима суть вещей, принадлежащих этому бытию. Каждый день мы, Моника, что-нибудь кладем в карман. И время от времени лезем в карман за тем, что положили, но в большинстве случаев не находим там ничего, кроме комочков пыли. Или каких-нибудь пустяков, не имеющих большого значения, обрывков фраз, с помощью которых мы и сами уже не знаем, что хотим выразить, засевшие навеки шуточки для умственно отсталых, следы непонятных обид и радостей, кусочки чего-то, что никак не складывается в целое, потому что утрачен основной план, его место и время в прожитой жизни — кто же нам создает эту изодранную в клочья карту?