Дмитрий Засосов - Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX— XX веков; Записки очевидцев

• Название: Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX— XX веков; Записки очевидцев
• Автор: Дмитрий Засосов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2003
• ISBN: 5-235-02395-1

Авторы книги — юрист Д. А. Засосов и инженер-путеец В. И. Пызин — принадлежали к последнему поколению истинных петербуржцев. В их воспоминаниях о жизни, быте и нравах столичного города конца XIX — начала XX века нашел отражение взгляд на Петербург представителей демократической интеллигенции России. Авторы, одаренные наблюдательностью и чувством юмора, увлекательно рассказывают о жизни петербуржцев различных сословий предреволюционной поры.

Книгу дополняют обширные комментарии, которые содержат любопытные сведения из истории Петербурга, и многочисленные иллюстрации.

---

Военный фельдшер, с утра до вечера принимая больных, лечил от всех болезней главным образом приказчиков Сенного рынка. Был весьма самоуверен и, в душе завидуя врачам с образованием, говорил, что основное в медицине практика, а не теоретические знания, за которые профессора «зря дерут с больных большие деньги». Тем не менее он не запрещал своим пациентам называть себя профессором. Жили они с женой скучно и копили деньги.

Самым многосемейным и приятным в общении был третий жилец, портной. Скромный, работящий человек, очень начитанный и по убеждению толстовец. Он шил на дому верхние дамские вещи от магазина-ателье Страубе, помещавшегося на Морской[211]. Ателье было модное, заказчицы состоятельные и капризные. Из магазина ему приносили выкроенные заготовки с рисунками фасонов. Заказы он выполнял точно в срок, и в этом часто ему помогали дети, ученики школ. Рабочий день этого труженика начинался рано — уже в 6 часов он сидел на своем громадном портновском столе[212] и что-то напевал себе под нос. Можно было иногда различить какую-нибудь арию из оперы. Он шутил, слезая в 12 часов ночи со стола: «Да здравствует 18-часовой рабочий день!» Он считал необходимым летом вывозить семью на дачу, сам же оставался в городе и работал. Иногда ходил слушать оперетту в сад «Буфф». Собеседник он был интересный, со своеобразными взглядами — считал, например, что думать можно только при шитье. Все эти три семьи меж собой почти не общались.

Этажом ниже мещанская семья из пяти человек снимала квартиру за 40 рублей, явно не по средствам: глава семьи, мелкий служащий, получал маленькое жалованье. Приходилось экономить каждую копейку, чтобы дети были одеты «не хуже других». Как «другие», родители хотели отдать детей в гимназию — значит, платить 60 рублей; возникало много неразрешимых вопросов. Приходилось унижаться, где-то выискивать дополнительные заработки, идти на всякие ухищрения, только бы не отстать от каких-нибудь Н. Н., которые сами-то тянулись за более состоятельными. Мать рыскала по городу по дешевым распродажам, переделывала, перелицовывала старое. Для поддержания необходимого знакомства надо было иногда принимать гостей; старались и здесь с угощением не ударить в грязь лицом, выходя при этом из возможностей бюджета. А главное — скрыть свое недостаточное состояние от взоров других. Внушали лицемерие и детям: не брать при гостях лишнее яблочко, при этом делать вид, что сыты и ничего не хотят. Неотступно головы этих людей сверлила мысль скрыть прорехи. Старшей дочери, «на выданье», внушалась мысль, что от ее брака зависит возможность исправить материальное положение семьи. Девушка привыкала к этой мысли и сама искала себе «подходящего», т. е. пусть старого и нелюбимого, но побогаче. Так возникали несчастные браки.

* * *

Руки в боки: ей, лебедки,

Нам плясать пора.

Наливай в стакан мне водки —

Приголубь, сестра!

А. Белый

Без зависти и лжи протекала жизнь другой семьи, ютившейся в невзрачной квартирке во дворе, состоявшей из комнаты и кухни. Отец семьи, слесарь на Варшавском вокзале, зарабатывал примерно столько же, сколько глава только что описанной семьи, но его девиз был: «По одежке протягивай ножки». Добросовестный мастер и серьезный человек. Его дочь, работница на заводе «Треугольник» (отчего от нее попахивало резиной), приучилась в рабочей среде держаться независимо и, несмотря на протест родителей, вышла замуж за полюбившегося ей парикмахера. Отец не благоволил к будущему зятю: с его точки зрения, занятие парикмахера не настоящая работа и вообще это народ ненадежный. Друзья его утешали: «Ничего, дочка твоя в обиду себя не даст, она его еще скрутит».

Венчались они в церкви — это было обязательно, так как оформление брака совершалось по церковным книгам[213]. В церковь и из церкви ехали на извозчике. А свадьбу справляли в парикмахерской, которую держал товарищ жениха. Сам жених только еще мечтал о таковой. В задней комнате парикмахерской был накрыт стол. Туда же были втащены кресла для клиентов, на которых восседали жених и невеста, на другой паре кресел — посажёный отец жениха и отец невесты — кумовья. Остальная публика сидела на притащенных из домов табуретках, стульях, скамейках. На столе водка, пиво, вино. Закуска — студень, селедка, разная колбаса, окорок ветчины, из сладостей — карамель, пряники, яблоки. Громко поздравляли, кричали «горько». Молодые целовались. После того как все порядочно выпили, лица одних покраснели, а других побледнели, хозяйка подала куриный суп с лапшой и пироги с саго. Теперь выпивать начали под обед, в комнате становилось все жарче и шумней. Молодые разломили «дужку» — куриную косточку от грудки — и начали сравнивать обломки: у кого кончик больше, тот дольше проживет — такова была традиция в простых семьях. Оказалось, что обломок косточки у жениха короче, чем у невесты, — значит, он умрет раньше. Молодой расстроился и для успокоения «хлопнул» стакан водки. Когда пришел опоздавший гармонист, жених спьяну стал его ругать и хотел выгнать вон. Но с мест сорвались женщины, вцепились в гармониста, не пустили его и посадили за стол, набросились на жениха за его грубость. Тут вмешался посажёный отец и звучным голосом перекрыл начинавшийся скандал, предложив за гармониста выпить, что гостей воодушевило. Конфликт был погашен. Подоспели еще опоздавшие, которых посадили на тумбочки против зеркал. Один из них, быстро «догнавший» пирующих, стал строить в зеркале страшные рожи, пугая девиц, — визг, хохот. Наконец гармонист приступил к своим обязанностям. Мастер своего дела, он играл не только руками, но и ногами. Да, да! Не удивляйтесь. В руках у него большая гармонь, а под ногами (босыми!) — особая басовая гармонь-мех. На крышке этого инструмента располагались костяные кнопки-клапаны. Одной ногой он раздувал мех, а другой нажимал на кнопки-клапаны, получалось, во всяком случае, громко, да и мелодия звучала неплохо. Начал он с марша «Варяг», затем перешел на марш «Тоска по родине», что вызвало неуместные в данном случае вздохи и всхлипывания. Но тут женщины потребовали «Русскую», и настроение резко изменилось к лучшему: кто подпевал, кто пустился в веселый пляс — излюбленную кадриль[214] в четыре пары с пристуком каблучками. Молодой «вышел из строя», а молодая была очень оживленной и плясала то с тем, то с другим кавалером. В порыве пляски молодая не заметила, что туфелька, купленная по дешевке на Александровском рынке, лопнула по швам, не выдержав жестких плиток пола и бурного пляса. Пока молодежь плясала, пела, старшие сидели за столом, пили чай и разговаривали о делах. Отец молодой принялся опять ворчать на нерадивость молодого, выбравшего ненадежную специальность; его утешали, а мать загрустила, что «не будет дочки, остались одни мальчишки». А мальчишки сидели дома, хоть младший и нес среди шествия, как полагалось, икону. Их отправили домой.

Гости разошлись часа в три ночи. Молодожены поехали в скромную комнату мужа, которую он снял поблизости. Эти простодушные, искренние люди веселились от души, не жалея каблуков и сапог. Ни за кем они не тянулись, ничего не скрывали, не лицемерили.

Слова некоторых гостей, что молодуха заберет мужа в руки, полностью оправдались. Парикмахер перестал много пить, вел себя исправно и через некоторое время вошел в пай к своему товарищу и стал одним из хозяев парикмахерской, в которой справлял свою свадьбу.

* * *

Владельцами средних этажей с большими, благоустроенными квартирами были главным образом купцы.

В Петербурге купечество[215], куда входили владельцы домов, торговых заведений, фирм, подрядчики, всякого рода поставщики, было большой силой. «Серых» купцов в наше время уже было мало, времена героев Островского миновали. Купцы были теперь в большинстве случаев образованными людьми в своей области, кончали коммерческие училища — Екатерининское, Петровское, а дети их поступали уже в университеты, в институты, учились музыке, языкам. Родители старались выдать замуж своих дочерей за чиновников, офицеров, роднились таким образом с дворянами.

Быт в этих семьях был своеобразным — терял постепенно черты прежнего купечества, но и не получил еще внешнего лоска аристократии, к которой тянулись.

Типичным образцом такой семьи была семья подрядчика О.[216], жившего в нашем доме на третьем этаже. (Вскоре он переехал в фешенебельный район — на Сергиевскую, — в свой собственный дом, заняв целый этаж.)

Крупный подрядчик О. вел большие строительные работы и имел несколько домов в Петербурге. Семья большая, но прислуги он держал немного, часть работ по дому выполняли дочери и разные приживалки. Обстановка в квартире была солидная, добротная, уже без всяких модных вывертов и купеческих архаизмов вроде золоченой мебели. В кабинете хозяина в стену был вделан несгораемый шкаф, который говорил о том, что О. ворочал крупными делами. Он был большого роста, с бородой, дородный, осанистый, в свое время кончил Екатерининское коммерческое училище и имел звание коммерции советника и почетного гражданина Петербурга[217]. Два старших сына учились в университете на математическом факультете, третий после окончания гимназии пошел в драгунский полк вольноопределяющимся[218]. Обе дочери кончили гимназию. Жизнь в доме шла размеренно, по-деловому. Сам О. был очень занят, ездил по работам, в банки, заключал сделки, проверял рядчиков, десятников, составлял счета, проверял сметы. Дома ему приходилось подолгу сидеть у себя в кабинете и работать. В обычные будние дни в доме было тихо, скучновато, все занимались своими делами. Стол у них был самый простой, без всяких деликатесов. Молодежь в церковь не ходила, самому О. приходилось, так как он был старостой в одной из близлежащих церквей[219]. Молодежь интересовалась театрами, концертами, ходила на балы, не отставала от обычной столичной молодежи зажиточного слоя. Одному из авторов довелось побывать в этом доме. Когда наступали праздники и семейные торжества, собиралось много гостей, хозяева умели их принять богато и радушно. Гости говорили о делах и политике. Люди были солидные, что называется — «с весом», в прямом и переносном смысле. Фраков было мало, большинство сюртуков[220]. «Матроны» купеческого звания, разодетые по случаю праздника, несли на своих дородных шеях тяжелые золотые цепи с громадными кулонами и медальонами с драгоценными каменьями. Золото и дорогие камни выставлялись напоказ, подчеркивая благосостояние семьи. Собиралась молодежь, в большинстве учащиеся — студенты, товарищи сыновей хозяина, барышни — подруги дочек. Курсисток среди них почти не было — в этом кругу считалось, что удел девушки — выйти замуж за «хорошего» человека, иметь свой дом и семью. Под словом «хороший» разумелось, что этот человек должен быть, в первую очередь, состоятелен, деловит, иметь связи в обществе, служебное положение. Среди гостей были и люди с малым достатком, зависимые от хозяина, некоторые даже и незваные, считавшие своим долгом прийти с поздравлением. Хотелось им покушать и выпить. Держали себя эти гости скромно, в разговор сами не вступали, больше поддакивали и соглашались с мнениями «солидных» людей. Когда все гости собрались и попили чайку, начиналась отчаянная игра в карты; игры были только азартные, процветали «железка», польский банчок, «двадцать одно», знаменитая «стукалка» с ее тремя ремизами. За дамскими столами играли в «девятый вал», менее азартную игру.