Николай Глебов - Ночная радуга

• Название: Ночная радуга
• Автор: Николай Глебов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1982

Эта книга — о благодарной любви человека к природе, об удивительных встречах с ней, о ее красоте и богатстве. Герои многих рассказав — дети. Авторы сборника — писатели Урала.

---

Люди Илко успокаивают и понять ничего не могут. Так и привели его в интернат, но и там Илко все не мог успокоиться, отца звал. Только учительница все поняла, погладила, приласкала. А ребята постарше долго вспоминали, как Илко всех напугал.

Но это уже давно было. Илко в интернате нравится все больше. Учиться нравится, в разные игры играть нравится. А еще Новый год скоро, праздник елки, на котором он, Илко, будет стихи рассказывать. И вовсе ничего, что он пока не знает, что такое Новый год, но ведь этот праздник всем ребятам нравится, а значит, и ему, Илко, по душе будет. А еще важно, что за Новым годом каникулы наступят. Каникулы это... когда к ребятишкам в гости родители приезжают, а кто близко живет, и домой с отцом может поехать на несколько дней.

С отцом встречи Илко очень ждет. Ему теперь есть что рассказать ему. И как учится, в как в столовую ходит, и про то, как заблудился в поселке, когда в самый первый раз гулять пошел один. Дома́ ведь совсем не то, что деревья и кусты в тундре. Все одинаковые и не понять сразу ничего. Только и сумел Илко дорогу найти по красному флагу, что на доме рядом со школой ветер развевал.

Скорее бы Новый год!

* * *

Была елка, был пирог с брусникой, концерт был! Весело было! Но еще веселее стало, когда в дорогу Илко собрался. Отец новую малицу привез, нарядную. Кисы расшитые узорами-орнаментами, такими знакомыми. Мама делала. Морозно, но Илко совсем не холодно. Скорее бы доехать. Илко в чуме все ждут. Мама и Авка, Лекапче.

Ничего, что теперь Илко чуть больше места на нарте надо. Все равно они с отцом помещаются.

А каким Илко до весны будет? Ведь совсем немного зимы осталось, весна, лето, а осенью Илко уже не в нулевом классе будет, а в первом. Ведь все дети из тундры сначала в нулевом классе учатся, а потом в первый поступают.

Как Илко хочется побыстрее до чума доехать. И отец, кажется, это понимает, поворачивает нарту с наезженной тропы. Медленнее идут олени, зато и путь намного короче.

Какая тундра белая! Недолго и заблудиться. Но это только кажется. Настоящий человек тундры всегда и везде дорогу найдет. Дерево, что на пути встретится, веткой дорогу укажет, Нумги — звезда Полярная улыбнется, приободрит в ночи.

А чум уже вдалеке виден. С пригорка. Дым над ним. Видно, готовится хозяйка к приезду дорогого гостя, вкусную еду готовит.

Быстрее пошли олени.

Вдруг снег перед упряжкой белыми брызгами в стороны разлетелся, что-то страшно зафырчало, захлопало. Вздрогнул Илко, к отцу прижался покрепче. Смеется отец.

Так это же куропатки из-под снега выпорхнули. Хитрые! Где чум себе устроили! Тепло им там в самый лютый мороз. А вот шелеста нарты испугались и выпорхнули. Сели на сугроб, неподалеку и давай ругаться:, «кто и зачем нас потревожил?!»

Вот он, чум, наконец! Мама сына встречает. Важно Илко с нарты спрыгнул, важно в чум вошел, важно за стол садится, что сам к ногам пришел, как в тундре говорят. Вот уж гость так гость. Все на него смотрят. Лекапче, чтоб удостовериться, что это Илко, носом в локоть потыкался. И тут Илко вдруг растерялся. Заплакал громко. А каким поначалу важным был? А ведь и растерялся Илко от внимания, от того, что, наконец, все знакомое наяву увидал. Сколько раз в интернате снилось! Чуть не каждую ночь.

Чай пьет Илко — рассказывает. Обедает — рассказывает. Ужинать надо, а Илко сладко спит под теплой маминой ягушкой, такая одежда женская, от малицы отличается тем, что распахивается спереди.

Спит Илко и снится ему школа, друзья снятся, учительница, что так хорошо его понимает, Весна снится, Лето снится, как он в первый класс пойдет, как над облаками летает — растет.

Спит Илко, спит тундра. Зайцы спят, лисы и горностаи. Ждет тундра Солнца, его первого луча, с которого начнется новый день на просторах Ямала и острова Белого, во льдах океана. Новый день и новое время, а значит, и новые дела.

Спит Илко, спит океан, море Карское, земля неведомая, остров Белый...

— Я мал, — говорит полуостров своему брату Белому.

Ямал — земля такая белая...

ГЕННАДИЙ СОЛОДНИКОВ

РАННИЕ КУКУШКИ

РАННИЕ КУКУШКИ

Я еще не ходил в школу, и зима для меня тянулась тоскливо и долго. Из избы не выйдешь: не в чем да и некуда. Сразу за огородом начиналась тайга, тихий лесной кордон по самые окна утопал в стылых сугробах. Дни были короткие и тусклые. Сквозь заледенелые стекла зимний свет пробивался с трудом, и в комнатах всегда стоял полумрак. Даже десятилинейная керосиновая лампа по вечерам не могла разогнать его. Он прятался в углах, на полатях, за печью. Помню разбухшие от влаги обитые войлоком двери. Они открывались с громким чмоканьем и впускали холод. Пол долго курился морозным паром. Из-за этого мне большую часть времени приходилось проводить на полатях. Здесь я выстраивал свое войско из бабок и во главе с командирами водил его в атаки.

И еще мне запомнился черный круг репродуктора и мягкий голос Ольги Ковалевой, популярной в то время исполнительницы русских песен. И сейчас даже, когда вдруг прозвучит в радиопередаче этот голос, я вспоминаю лесной кордон, полати и зимние одноцветные дни... Зато каким ярким и многошумным было для нас, истосковавшихся по солнцу ребятишек, долгожданное лето. Стоило лишь выйти в огород и пробежать по борозде меж высокими грядами, как мы попадали в сказочный мир. Огород упирался в заросший ивняком и ольховником берег курьи — одним концом своим соединявшейся с рекой старицы. Вдоль курьи, перед кустарником, широкой полосой лежала луговина, вся в цветущих и пахучих травах. В тени нависших деревьев стояли замшелые мостки. Прямо с них, пока не мелела река, можно было удить серебристых с чернью чебаков и красноперых окуней.

И уж совсем таинственный мир обнимал нас сразу за огородными пряслами. Тропинка петляла вначале по молоденькому березняку, проскальзывала мимо пушистых сосенок и выбегала на поляну, опоясанную по дальнему краю леском. За ним начинался сосновый бор, засыпанный понизу слоем упругой хвои. Что там, за этим бором, мы еще не знали. Но где-то далеко-далеко в том краю звонко куковали кукушки.

— Кукушка — птица, потаенная, вещая, — говорила мне бабушка. — Человеку на глаз не кажется. Если покликать ее по-доброму да спросить, как на духу скажет, сколь тебе жить...

Однажды, сверкающим днем, когда ярко пламенели сосновые стволы и весь бор был густо прошит звонкими лучами, я впервые спросил об этом свою кукушку. Раскатистое щедрое «ку-ку» долго летало над лесом. Негромкое эхо металось в гулком бору. И было непонятно, одна ли это кукушка сулит мне необыкновенное долголетие или несколько их устроили перекличку.

Я не знал еще да и не понимал, много ли это — прожить двадцать, тридцать, пятьдесят лет. За долгим кукованием для меня была не просто бесконечная череда предсказанных дней, а нечто другое, еще совсем неосознанное.

Где-то внутри души росла догадка о множестве предстоящих путей, о длинном путешествии в неведомую жизнь. А сердчишко замирало даже от простейшей мысли — взять однажды да и пройти насквозь сосновый бор и посмотреть, а что же такое интересное лежит за его краем.

Пришло время, и я сделал это. Но только еще больше разбередил душу, увидев, что никакого края нет.

До сих пор бывает это со мной. В закатную ли июльскую пору, в часы, окутанные задумчивыми сумерками, в сентябрьские ли дни, дни лёта серебристой паутины и обнажения лесов; зимней ли ночью, когда в бессонные минуты слушаешь метельные посвисты, — меня вдруг потянет сняться с места и отправиться по вольным просторам земли. Честно говоря, редко выпадает мне такое счастье, желание так и остается желанием.

Весной, когда сочится капель, когда парит сбросившая снег земля, когда кропят ее первые дождички и только-только начинают трескаться почки, я еще терплю, сдерживаю себя. Но приходит время, загудят по лесам кукушки, и тогда уж меня ничем не удержишь в городе. Хоть на день, а вырвусь послушать их и лишний раз увериться: ни за ближним, ни за дальним бором нет конца-краю ни земле, ни жизни.

ЛЕБЕДИНЫЙ КЛИК

Машка — молоденькая мосластая лошадь. Обычная трудяга, каких тысячи. Масти она вообще-то грязно-белой, но от долгого зимнего стояния в тесной конюшне сильно пожелтела, солнце и дожди еще не успели выбелить ее.

Держать Машку бакенщику Сергею не в тягость. Покосов вокруг, по реке да озерам — коси не перекосишь. Работы же для нее невпроворот. И летом и зимой с утра до вечера она вздрагивает от окрика: «Н-но, милая! Шевелись!» И напрягается всем телом до последней жилки. Зимой еще ничего — сани идут полегче. А летом — все на волокуше: и копны сена, и другая кладь.

Лишь с середины апреля, когда солнце и вода источат лед на реке, до конца мая у Машки курортный сезон. Делать нечего и никуда не выедешь: полное бездорожье. Речной путевой пост с трех сторон окружает полая вода, с четвертой — леса и леса.