Синтия Озик - Учеба

• Название: Учеба
• Автор: Синтия Озик
• Жанр: Современная проза

---

Юна говорит, что она и не волнуется: у нее пока что есть деньги в банке — бабушка два года назад открыла на ее имя счет, и каждый год в Юнин день рождения и на праздники клала на него по семьдесят пять долларов. Мэри говорит, что Юнина бабушка умерла как нельзя более некстати.

— Бабушки больше не нужны, — говорит Клемент, — их заменили стипендии.

— Получай Юна сейчас свои фулбрайтовские деньги, они бы очень пригодились, — говорит Мэри несколько более нервно, чем обычно.

— Получай Юна фулбрайтовские деньги, — говорит Клемент, — она сейчас была бы в Турции, и где были бы мы? Послушай, Юна, я их как-нибудь да дожму, так что ты не беспокойся из-за пети-мети.

Стоит Чаймсам упомянуть об утраченной стипендии — а упоминают они о ней, как кажется Юне, часто, хотя на самом деле не так уж и часто, — и ее пронзает чувство вины. Стипендию, как она и опасалась, ей дали, и ее руководитель, вернувшись с Мартас-Виньярд с женой и сыновьями, пришел в ярость. Обозвал Юну дурой и дезертиршей, когда она сказала, что откажется от стипендии — и какой стипендии! — и добро б еще было ради чего. Но речь-то идет не о жизни, а всего лишь об оценке успехов, сказала Юна. Он справился: не в том ли дело, что она, как и все прочие, собралась замуж? Сказал, что он и вообще против женщин в университетах: они ничего не могут довести до конца — им нельзя доверять. Ее беда, просветил он Юну, в том, что ей слабо налечь на работу всерьез. Порой Юна задумывается: а что, если в чем-то он и прав? Она занимается хозяйством — стирает, стелет постели, нянчит ребенка (но это же не обычный ребенок), точь-в-точь как если бы вышла замуж. И хотя она вдрызг выматывается, потому что сверх всего помогает Клементу, все равно работой это не назовешь: ведь она толком не понимает, к чему Клемент ведет. Он уже объяснил, что ему просто некогда растолковывать ей глубинную сущность своего проекта: для человека, не сведущего в философии, она слишком сложна, а без этого Юне нечего и надеяться понять, в чем стержень его замысла. Вот почему Юна может рассчитывать лишь на самую малую толику той суммы, которую он выбивает из семинарии.

Но однажды после поездки в Нью-Йорк Клемент вихрем врывается в дом и говорит, что больше он в семинарию ни ногой. Его временно отстранили.

— Но почему? — негодует Юна. Первым делом ей приходит в голову, что Клемент слишком уж рьяно ратовал за нее. — Это потому, что ты их все время доставал? Из-за денег, я имею в виду, — казнится она.

— Не мели чушь, никакого отношения к тебе это не имеет, с чего ты взяла?

— Юна, разве ты не заметила? — говорит Мэри. Она ничуть не расстроена. — Клемент мало-помалу терял веру. Он слишком много умствовал, а это первый признак.

— В конце концов, я не мог не высказаться в Систематической догматике начистоту. — Клемент с трудом скрывает гордость. — И сегодня я довел до сведения старика Ходжеса, что, на мой взгляд, ни он, да и никто из них представления не имеют о том, на какие вопросы искали ответ гностики[21]. А он возьми да и передай наш разговор декану, ну, декан вызвал меня и спросил: уж не на пути ли я в Дамаск[22]. «Дело в том, сэр, что современное духовенство, — так я ему ответил, — на мой взгляд, даже не подступилось к проблеме Троицы». И знаете, что ответил мне этот старый хамлет? «А что, если мы дадим вам годик-другой, мистер Чаймс, чтобы вы разобрались в себе? Ну а если к тому времени вы по-прежнему будете не в ладах с гностиками, не исключено, что вам будет привольнее среди агностиков». Смех, да и только. Я не сходя с места подал в отставку.

— Самое время, — говорит Мэри.

— Какое унижение! — причитает Юна. — Какой ужас!

Клемент, однако, темнеет от обиды, и до нее доходит, что она оплошала. Он уязвлен, сомнений нет.

— Ты придаешь чрезмерно большое значение статусу. Общество может почитать духовенство, но я не могу почитать общество — вот какой вывод я сделал из этой истории.

— В этом мире нельзя стоять на месте, — замечает Мэри. — Время от времени надо сбрасывать кожу.

Юна устыжается. Понимает, что жизнь с Чаймсами ничему ее не научила. Какой она была, такой и осталась. Делает все такие же скороспелые, все такие же неверные выводы, все так же нуждается в руководстве: без него ей не постичь, в чем истинные ценности.

— Да нет, Клемент, конечно же, поступил совершенно правильно, — жалко оправдывается она и видит, что зубы Мэри сверкнули: она ее простила. Какая она хорошая! Практически святая! Иногда кажется — сейчас она с тебя снимет голову, ан нет, она дает тебе шанс: подумай еще, ты просто сморозила глупость, а вообще-то думаешь вполне здраво.

— Надо признать, — говорит Клемент, — что я не могу быть частью Системы. Но я избегал смотреть правде в глаза. На самом деле я — анархист.

— Поосторожней, — смеется Мэри. — Не то Юна решит, что ты тайком мастеришь бомбы в ванной.

А смеется она потому, что в квартире нет места, менее потаенного, чем ванная: из ее двери Клемент сладил письменный стол для Мэри.

— Пусть себе думает, что именно это я и собираюсь делать.

— Мастерить бомбу? — взвизгивает Юна, хотя ничего особо смешного в словах Клемента не усмотрела. Она порой строит из себя дурочку, только чтобы им подыграть.

— Вот именно. Бомбу под названием «Рак общества».

— А-а, так это книга, — говорит Юна, она знает: надо изобразить, что у нее отлегло от сердца — Клемент на это рассчитывает.

Тем не менее его поступок производит на нее сильное впечатление.

— Я намерен пригвоздить общество сверху донизу к позорному столбу белым стихом. Разоблачение богатых и бедных, обывателей и интеллигенции — вот что это будет, ну и плюс к тому произведение искусства. Со времен «Дунсиады»[23] Александра Попа никто ничего подобного не создавал, — поясняет Клемент, — да и концепция Попа была далеко не такой всеобъемлющей.

Этим вечером они устраивают праздник в честь новой книги Клемента — он намеревается приступить к ней завтра же, с утра пораньше. Они отвозят Кристину в парк и разжигают у ее коляски костер из библиографического указателя. Клемент и Мэри одну за другой швыряют тетради в огонь, и Юне становится грустно: сколько трудов месяц за месяцем на них положено. Юна видит, как сворачиваются и обугливаются испещренные ее почерком страницы — бесконечные выписки из Бубера[24], Нибура[25] и Бультмана[26], Карла Ясперса[27] и Кьеркегора[28], которые она делала для Клемента. Она проштудировала всех этих головоломных философов — а зачем спрашивается?

— Ведь и с тобой было то же самое — разве нет? — а ты меж тем склонна забывать об этом, — говорит Мэри.

От Мэри ничего не укроется. Она всегда знает, когда Юнины мысли утекают куда-то не туда.

— Надо учиться расставаться с прошлым, пусть даже тебе и говорят, что это признак неустойчивости характера. Помнишь тот вечер, когда мы пили за тебя? Когда ты с ходу отказалась от Фулбрайта, — говорит Мэри, — и стала для нас и впрямь своим человеком.

Юна не верит своим ушам. Никогда еще Мэри не хвалила ее так. Заслужить у нее похвалу нелегко.

— Но это же совсем другое, — возражает Юна, она прикидывает: не означает ли похвала, что в ней произошел перелом к лучшему, и в то же время опасается — не подозревает ли Мэри, что она считает Клемента неустойчивым. Если так оно и есть, то это клевета, притом постыдная, и Юне ее не спустят. — Я-то ведь ничего не сжигала, — пищит Юна.

— А вот и нет, ты сожгла за собой корабли, — говорит Клемент: он за словом в карман не лезет.

Она, пожалуй, еще не видела, чтобы он так ликовал: все происходит совершенно неожиданно, и даже Юне понятно, как он рад свалить с себя эту теологическую тягомотину, к тому же — а это было ясно всем, кроме Юны, — совершенно никчемную. На следующий день за завтраком Клемент колбасится вовсю: за кофе сыплет шутками, придвинув лицо к Кристине, провозглашает «Сокрушим растленную республику» визгливым фальцетом, пока та не ударяется в рев.

— Что бы тебе не увезти ее погулять, а, Юн? Поганка и мертвого подымет!

— Мэри сказала — не раньше трех.

Мэри ушла в библиотеку в десять. Она готовит работу по судебной практике семейных отношений. Эпиграфом к ней она поставила отрывок из Руссо, тот, где он убеждает французских матерей кормить детей грудью, но из всей работы Юна смогла уразуметь только эпиграф: в остальном работу составляли дебри сносок из далеких областей, постичь которые она не в состоянии.

— Кристина может простудиться, — говорит Юна. — Она раза два чихнула, и Мэри велела подольше подержать ее дома.

Мэри утверждает, что врожденного материнского инстинкта не существует, Юна с ней не согласна — ведь сама Мэри прекрасное его воплощение, — но держит свое мнение при себе. Мэри всегда точно знает, что нужно Кристине.

— Брось, — говорит Клемент. — Должна она дышать свежим воздухом или не должна? Юна, сейчас я тебе все объясню: в тебе говорит сверхпротекционизм вкупе с материнским комплексом, а комплекс для Кристины куда вреднее простуды. — Он делает паузу, чтобы Юна успела оценить его остроту. — Ну-ка, увези ее да побыстрее, будь добра. От ее воплей у меня мыслительный процесс стопорится.