Симота Сэйдзи - Японский солдат

• Название: Японский солдат
• Автор: Симота Сэйдзи
• Издательство: "Прогресс"
• Жанр: О войне
• Год: 1975

Исторический роман о Второй мировой войне - войне японских солдат с американо-австралийской армией на островах юго-восточной Азии и Тихого океана, о плене. Раскрыт внутренний мир японского солдата, отношение к воинскому долгу.

---

— Я тоже считаю фельдфебеля Такано замечательным человеком. Но как вы можете хвалить его, с вашими-то взглядами? Его точка зрения прямо противоположна вашей, и он, как видно, все еще не простил вас…

— Взгляды взглядами, а человек он прекрасный.

— И я, знаете ли, в последнее время стал думать, что вынужденный плен — это вовсе не бесчестье, как это принято считать в японской армии. Вы, наверно, видели фотографию в журнале — встреча австралийских пленных, вернувшихся из Германии. Хотелось бы мне, чтобы у нас так же относились к пленным. Но, с другой стороны, я хорошо понимаю и фельдфебеля Такано — язык не повернется защищать пленных, если ты сам сдался в плен, когда армия еще сражается. В общем, я совсем запутался.

— Я вот что думаю о господине фельдфебеле, — сказал Кубо. — Он воплощение воинского духа нашей армии, но это совсем не то, что офицеры кадетской школы, такие, как, например, поручик Харадзима, — ходячие образчики воинской дисциплины и верности долгу. Фельдфебель Такано совсем иной человек — у него сильно развито чувство ответственности. Он понимает свой долг как заботу о подчиненных и ответственность за них. А офицеры из кадетской школы возвели воинский долг в догму и стараются навязать эту догму нижним чинам. Так ведь? Они думают лишь о себе, о верности долгу, а о подчиненных забывают. Вот в чем отличие. Я полагаю, вам не нужно говорить о том, что основная заповедь японского солдата — верность императору и абсолютное подчинение вышестоящим. Вот откуда в нашей армии столько напыщенных пустых бахвалов вроде этих офицеров из кадетской школы. Такано и ему подобные составляют исключение. Я думаю, здесь, в лагере, вы особенно ясно осознали, какой закоснелый формализм, какие нелепые порядки царят в японской армии. Не так ли? И мне кажется, фельдфебель Такано — жертва всего этого, по-иному, чем мы, но все-таки жертва.

— Жертва? — прошептал Ёсимура. — Не знаю уж, кем его считать, только фельдфебель — человек, искрение преданный воинскому долгу. А этих надутых офицеров, о которых вы говорите, он всегда недолюбливал. Значит…

— Значит, и вы говорите, что фельдфебель не из тех, кто слепо следует догме, потому что уверовать в эти принципы было бы для него трагедией.

Ёсимура молчал, не совсем понимая, что хочет сказать Кубо. Его раздражало, что разговор все время уходит от проблемы, которая его волновала. Однако он и сам не очень-то хорошо понимал, в чем, собственно, состоит эта проблема. Есть мерзкие офицеры — ходячее воплощение идей, которыми руководствуется японская армия, и их, может быть, действительно немало, но есть и другие.

Ёсимура сразу же отметил все отрицательные явления в японской армии, особенно отчетливо он это увидел после того, как сравнил порядки в японской армии и в армии противника, но не мог решительно осудить эти явления, ибо это означало бы, что он поднял руку и на Такано. Ведь Такано и армия, такая, как есть, неразделимы. Поэтому все эти рассуждения о «жертве», «исключении», «трагедии» Такано были не совсем понятны Ёсимуре. Он немного помолчал, затем постарался перевести разговор на другое.

— А почему вы все-таки решили сдаться в плен? — спросил он. — Мне кажется, ваш побег не похож на обычное дезертирство. Кстати, Исида говорил мне, что вы с самого начала были противником войны. Как это понимать?

— Там, в джунглях, я не мог как следует объяснить это ни вам, господин командир подразделения, ни кому-либо другому, — сказал Кубо просто. — В отделе пропаганды дивизии, где я служил довольно долго, я часто беседовал с людьми, и некоторые из них поняли меня. В роте я не стал никому ничего объяснять: все это не так-то просто понять. Потому-то, я думаю, ни вы, господин командир подразделения, и никто другой за мной не последовали. Я оказался один как перст. Я уже немного рассказывал вам о том, как я бежал. В тот день был сильный ливень. Пробежав метров пятьсот, я остановился. Идти было трудно: я то и дело спотыкался о корни деревьев, меня качало от слабости, болела нога, все тело вдруг обмякло, и в какое-то мгновение я даже подумал: не вернуться ли обратно. Я еще мог бы вернуться, и никто бы ничего не заметил. Но зачем? Ведь это означало бы явную смерть. Я уже и так дошел до точки, все ждал, что со мной пойдет кто-нибудь из вас. И только когда убедился, что ждать больше нечего, что сил хватит только на то, чтобы добраться до расположения австралийских войск, я решился наконец бежать. Так что поворачивать назад не имело смысла, и я пошел вперед. Но меня все более и более охватывало какое-то смутное чувство: то ли тоска, то ли ощущение полного одиночества. Я был совершенно подавлен и почувствовал себя, как бы вам сказать, в абсолютной изоляции, словно я попал куда-то за пределы земли. «А вдруг я ошибся? Вдруг я пошел по неверному пути?» — думал я тогда.

Ёсимура понимающе кивнул. Он уже и раньше слышал рассказ Кубо о его злоключениях, но тогда, в присутствии Такано и Тадзаки, Кубо был немногословен.

— Однако вы все же добрались до австралийцев, не так ли? Должен сказать, я не верил, что вам это удастся.

— Да, мне повезло. Я долго брел по джунглям, словно лунатик, и вдруг вышел на берег реки Преак. Смотрю, прямо передо мной австралийские солдаты.

— И что же? Как вы попали к ним?

— Ливень как раз кончился, ярко светило солнце, и человек пятнадцать солдат купались в реке. У меня не было ни меча, ни другого оружия, только граната — на тот случай, если бы я решил покончить с собой. Я оставил гранату в кустах, поднял над головой австралийскую листовку и вошел в реку.

— И вам не было страшно?

— Нет, я чувствовал себя жалкой мошкой и все время думал о том, не делаю ли я ошибку. Австралийские солдаты, увидев меня, сначала удивились, а потом замахали руками. «Кажется, спасен», — подумал я и сразу успокоился.

Кубо умолк, снова достал пачку американских сигарет, предложил Ёсимуре, закурил и продолжал:

— Да, я чувствовал себя страшно одиноким. С неделю я пролежал в больнице, затем меня привезли в этот лагерь. И все это время я старался привести свои мысли в порядок. Ведь любого на моем месте мучили бы угрызения совести. Чтобы избавиться от этого, обрести какую-то твердость, я брал у австралийских солдат журналы и газеты, пытаясь уяснить, как же относятся союзники к этой войне. И все больше утверждался в том, что правильно поступил, сдавшись в плен. Там, в джунглях, я ни с кем не мог поделиться своими мыслями, здесь же я организовал общество. Мы собираемся и обсуждаем разные проблемы, у нас уже десять человек. Нас интересует проблема искупления вины. Я хотел бы, чтобы и вы, господин командир подразделения, поскорее пришли к нам.

— Да, я слышал о вашем Обществе новой жизни, но, прежде чем вступить в него, решил поговорить с вами.

В это время прозвучал сигнал на ужин — звонкие удары по гильзе от снаряда, подвешенной на проволоке. Однако Кубо, не обращая внимания на сигнал, продолжал говорить:

— Любой человек, попавший в плен, переживает какие-то сомнения. Вот мы и обсуждаем разные проблемы, в том числе и такие, которые тревожат вас, господин командир подразделения. Вот почему я хочу, чтобы вы присоединились к нам. Надо обсудить, что такое война и что такое японская военщина, развязавшая эту войну. А сейчас пойдемте выпьем кофе.

Они встали. В десять утра, в три часа дня и в восемь вечера пленным давали кофе с молоком или чай, а вечером к нему полагалось еще и какое-нибудь печенье.

Пленные потянулись к столовой. Ушли гадальщики, бросив свой треножник и доски. Оставив на траве рассыпанные карты, отправились ужинать картежники.

На столах в столовой стояли большие эмалированные кружки и тарелки. Каждый брал себе кружку и тарелку и подходил к повару. Тот половником разливал по кружкам кофе. К ужину сегодня испекли «бисквиты». Правда, это были не совсем обычные бисквиты, потому что в них не было яиц, просто пирог из сладкого теста, заквашенного на дрожжах, куда добавили изюм. Пленные, держа кружку в одной руке, тарелку — в другой, разбрелись по лагерю.

Кубо и Ёсимура пили кофе вдвоем в столовой. В конце длинного стола одиноко сидел Ямада. Ёсимура и Кубо, захватив с собой кружки и тарелки с «бисквитами», подсели к нему.

— Уже поужинал?

Ямада работал на кухне и, наверно, уже успел поесть — перед ним на столе не было ни тарелки, ни кружки. Осколком бутылочного стекла он обстругивал новые тэта.

— Угу, — отозвался Ямада и, на минуту вскинув глаза на Ёсимуру и Кубо, снова занялся своим делом. Строгал он усердно и сосредоточенно. Эти поделки были давним его увлечением. Но сейчас во всей его фигуре чувствовалось какое-то уныние. В лагере не нашлось работы, где он мог бы проявить свое искусство, к тому же он потерял обретенную в джунглях сноровку. Теперь Ямада, как и Такано, только и делал, что отъедался на лагерных хлебах. В глазах у него погас прежний звериный блеск.