Елена Тренина - “С той стороны зеркального стекла…” Из воспоминаний

• Название: “С той стороны зеркального стекла…” Из воспоминаний
• Автор: Елена Тренина
• Издательство: Журнал "Знамя" 2011 № 11
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011

---

Арсению при отъезде из Грозного подарили кинжал в красивых ножнах, отделанных серебром. Подарил секретарь правления Союза писателей Чечено-Ингушетии — Джемалдин Яндиев. Позже этим кинжалом рубили дрова для растопки на мелкие полешки для голландской печки в нашей квартире.

Наконец, все дела закончены, и с подарками (Арсений с кинжалом, я с собакой) мы едем в Москву. Арсений заплатил за все купе, чтобы никого не подселяли. Барбука вела себя прилично, и даже проводница прониклась к ней чувствами. К концу зимы она превратилась в огромную, сильную собаку. Мы «запрягали» ее в большие деревянные сани, и она нас, человек трех-четырех детей, возила по двору. Конечно, такая собака не могла жить в городской квартире, ей нужен был простор. Позже пришлось отдать ее на дачу Лебедеву-Кумачу, известному в те времена поэту-песеннику.

В память о Барбуке осталось название супа-каши из геркулеса с мясом, который ей варили. Его называли «суп-пюре а-ля Барбука». Потом мы называли так любой суп-«размазню».

После Барбуки появилась дворняжка, которая однажды пошла за мной до самого дома. Я привела ее в квартиру. Ее накормили, выставлять на улицу было жалко. Было начало зимы и очень холодно, в Москве стояли сильные морозы — период войны с финнами 1939 года, и школы помногу дней не работали, к нашему ликованию. Собака была черная, лохматая, как медвежонок, довольно крупная. Арсений назвал ее Чангом (медвежонок). Во дворе ее звали Чайником, т. к. Чанг было непонятно. Летом мы уехали — я в детский писательский пионерлагерь, а мама с Арсением в очередную его командировку, — всего на месяц. Арсений попросил Марию Ивановну Чанга подержать у себя. Когда мы вернулись, Чанга не было. Мария Ивановна его кому-то отдала, пришел какой-то дядька и увел его.

Через какое-то время у нас снова появился щеночек. Я увидела его в нашем дворе, он ползал по обледенелому крыльцу, кто-то его выкинул. Я его подхватила и принесла домой. Был он серенький, как мышка, с гладкой шерстью и совершенно «замороженный». Поэтому он ползал, опираясь на передние лапки, а задние волочились. Мы решили, что они отморожены, парализованы, и это так и останется. Но произошло чудо, его, как наседка цыпленка, выходил Арсений. Произошло это так. Когда Арсений работал, он ходил по комнате в своем туркменском халате с курительной трубкой в руке. Взмахивал этой рукой, как будто рассекал воздух, в такт рифмам, произнося их вслух, подбирая оптимальный вариант по смыслу и звучанию. Щенок лежал в рукаве, согреваясь и покачиваясь в «пройме», как в гамаке, и, посапывая, засыпал. Так Арсений «отогрел» его. Щенок встал на лапки. Назвали его Бунькой (это была дама).

Бунькой назвали в честь Барбуки, которую мы ласково называли Барбунькой. Мы очень скучали по Барбуке. Мама и Арсений съездили на дачу к Лебедеву-Кумачу навестить Барбуку, потом мама сказала, что впечатление было тяжелое. Барбука так к ним кидалась, так ласкалась, так скулила, пытаясь облизать их лица, что выдержать это было трудно. Но и обратно взять невозможно, эти собаки не приспособлены к городской жизни.

Когда Бунька подросла и могла забраться на диван, то влезала в рукав халата, если он лежал на диване, и там спала, наверное, помнила свое «гнездо». Перед войной Бунька родила двух щенят. Когда на Москву шел налет немецких самолетов, Бунька чувствовала это часа за два. Она начинала таскать щенков по квартире, прятала их под диван и в труднодоступные места. Если она этого не делала, то можно было не беспокоиться, — налета не будет. Ни разу собачка не ошиблась. Как могла она это чувствовать?

Еще у нас в доме было две кошки — Мэри и Мур. Мэри была чистокровная «ангорка». Абсолютно белая с длинной пушистой шерстью. С разными глазами — один желтый, другой голубой — признак породистости. Была красивая и очень умная. Мур был ее сыном. Тоже абсолютно белый, но с гладкой шерстью и глазами зелеными. Видимо, папаша был не ангорским котом. Арсений назвал котенка Муром в честь гофмановского Мура — сочинителя сказок.

Вспоминаю эпизод. Зимний морозный день. Жарко натопленные печи. В квартире душно. Хочу выйти во двор, там бегают ребята. Мама не пускает. Во-первых, могу простудиться, а во-вторых, снова буду кататься, цепляясь за легковые машины крючком из железного прута, — любимое занятие ребятни нашего двора. По переулку между нашим домом и «Ленинским» сквером машины ехали не быстро, водители знали наши забавы. Мы на коньках, а иногда в валенках с калошами цеплялись за машины, коньки хорошо скользили по накатанной дороге. За этим занятием меня поймал как-то папа. Дернул больно за руку, привел домой. Втроем папа, мама и Арсений долго объясняли, как это опасно. Да, я больше так не каталась. На скверике нам залили небольшой каток, и мы туда переместились. Помню, какой был праздник, когда мои «снегурочки» отдали в мастерскую приклепать к ботинкам. До этого мы катались, привязывая коньки к валенкам, хитро прикручивая их веревками с деревянной полочкой. Был холодный день, но во дворе гуляли. Мне очень хотелось погулять, я долго хныкала, мама не отпускала. Тогда Арсений сказал, что он пойдет со мной, и стал одеваться. У него была американская кепка с «ушками». Эти ушки застегивались на кнопку наверху, а при холоде — застегивались на подбородке. Теперь такая кепка была бы «верхом моды» и «крутой», а мне показалась очень смешной, напоминала детский капор, когда ушки были под подбородком. И мне было неловко идти гулять с Арсением в таком виде, казалось, что над нами дети будут смеяться. Я перестала плакать, но и одеваться не стала. Мама сказала, обращаясь к Арсению: «Вот, видишь, она не очень-то хотела идти гулять, просто капризничала». Я не могла сказать причину, почему не пошла с Арсением, боялась их обидеть.

Вот стихи Арсения о нашем доме, о зимнем дне, о вещах, которые связали, когда он привез верблюжью шерсть из Туркмении, о собаке Чанге, которая пришла за мной в квартиру и осталась. Собака Чанг, в стихах Барбос Полканыч (Барбос — так, напомню, я называла нашу первую собаку, которая оказалась дамой — Барбукой).

Пес дворовый с улицы глядит в окошко, —
Ну и холод, ветер поземный, холод лютый!
Дома печки натоплены, мурлычет кошка,
Хорошо нам дома: сыты, одеты и обуты.

Меху-то сколько, платков оренбургских, чулок да шалей, —
Понапряли верблюжьего пуху, навязали фуфаек,
Посидели возле печки, чаю попили, друг другу сказали:
— Вот оно как ведется в декабре у хозяек!

Подумали, пса позвали: — Оставайся на ночь,
Худо в тридцать градусов — неодету, необуту.
С кошкой не ссорься, грейся у печки, Барбос Полканыч:
В будке твоей собачьей хвост отморозишь в одну минуту.

1940

Хочу вернуться снова в Чечено-Ингушетию, чтобы были понятны дальнейшие события. Перед отъездом из Ведено в Грозный между Арсением и мамой произошла очень серьезная ссора, которая грозила полным разрывом. Видимо, терпение мамы уже кончилось. Причина все та же — ревность.

Я думаю о том, как надо любить Арсения, чтобы столько вытерпеть из-за его невоздержанного характера. Вытерпеть его перепады от сумасшедшей нежности до неукротимой ревности. При его безумной любви такой же безумной была и ревность. Мама всегда отличалась терпимостью к людям и доброжелательностью, считая, что даже «худой мир лучше доброй ссоры». На маму обращали внимание мужчины и женщины, где бы она ни находилась. И не только потому, что она была красива, в ней был особый шарм. Арсению это льстило, но и вызывало беспокойство, «ревность», он становился неуправляемым — неврастеником, истериком. Сам тяжело переживал такие моменты. От мамы ничего не зависело. Реально для ревности не было никаких оснований.

Арсений о том эпизоде напишет позже в стихотворении. Эти стихи Арсений не давал для публикации, они напечатаны уже после его смерти Т.А. Озерской.

Проклятые, сдвинутые брови,
Бирюзы разорванная нить…
Малой капли сумасшедшей крови
Хватит, чтобы разум помутить.

Но не так на женской половине,
Ослепляя дикие глаза,
Прыгала по вытоптанной глине
Крупная большая бирюза.

Девочку зарезали в ауле,
Чтобы улыбнуться не могла,
В дагестанский коврик завернули,
Положили поперек седла.

Разве, на пол бирюзу швыряя,
В серые глаза не загляну,
Разве, камни с пола подбирая,
Рук моих тебе не протяну?

Разве ты напрасно ждешь ответа
На скупые жалобы свои,
И не растворилась капля эта
В равнодушной северной крови?

Разве так она горела, зная
В тот безумный безымянный год,
Разве ангел ревности, сияя,
Азраила шепотом зовет?

Ходит ангел ревности по дому,
Ищет утешения в словах,
Чтобы я терзался по-иному,
А тебя не мучил древний страх.

Иль от поколенья к поколенью
Выродились ангелы страстей,
Ангел смерти встанет нашей тенью —
Ровня, слепок ревности моей?

Позже в письмах с фронта, вспоминая о своей беспочвенной ревности, Арсений пишет: «…А старые обиды — прости меня, не надо вспоминать, забудем о них, солнышко мое. Мне ведь твои обиды бывали больней, чем бывают больны свои. Они перегорели — и осталась любовь к тебе, а от всего, что было с нею — твой свет, ровный и мягкий…» (29.6.43). «Я не знаю, что бы я делал, если бы мы не поженились с тобой? Как одинок я был бы на свете» (6.7.43).