Борис Краевский - Повесть об одном эскадроне

• Название: Повесть об одном эскадроне
• Автор: Борис Краевский
• Издательство: Военное издательство Министерства обороны СССР
• Жанр: О войне
• Год: 1960

О славных боевых делах маленького отряда, о полных опасностей приключениях разведчиков в тылу врага, о судьбах трех друзей и их товарищей по оружию рассказывает повесть.

---

Костя еще раз осмотрелся, оценивая домик с точки зрения обороны. В окошко никто не пролезет: оно слишком узко даже для мальчишки. Если устроиться с левой стороны двери, то печка надежно загородит его сзади от тех, кто попытается стрелять через окно. Воронцов сунул за пазуху гранаты, достал запасные патроны к маузеру, проверил обойму и пополз к двери.

За стеной избушки послышались чьи-то торопливые шаги. Костя прижался к бревнам.

— Начинается, — подумал он.

Из-за угла выпрыгнул старый знакомый — песик Джерри. За ним шла девушка. В руках у нее был небольшой сверток, она торопливо дышала, раскрасневшись, словно после быстрого бега. Увидела в дверях Костю, вооруженного. Остановилась. В глазах отразились удивление, испуг, смущение. Она покраснела еще сильней и возмущенно заговорила:

— Вы мне не поверили? Вы думали, что я способна вас предать? Как вам не стыдно! А я так торопилась. — Наташа повернулась, чтобы уйти.

— Постойте! Да, я не поверил, в моем положении это более чем понятно — и все же простите меня. Ведь я вас совершенно не знаю. Простите… — Воронцов неловко спрятал маузер за пазуху. Гримаса боли скривила его губы.

— Подождите, я помогу.

Заботливые руки подхватили его.

— Вот так. А теперь мы будем умными и сделаем перевязку.

Наташа явно копировала когда-то знакомого врача. Воронцов с удивлением посмотрел на нее.

— Я была на медицинских курсах. — Говоря это, Наташа быстро разворачивала сверток. В нем оказались бинты, вата, йод, чистая мужская рубашка, термос и еще что-то завернутое в промасленную бумагу.

— А как вас зовут?

— Константин, попросту — Костя.

— А меня — Наташа… Теперь снимем рубашку. Придется потерпеть, пока отмокнут бинты.

Через полчаса Воронцов, перебинтованный умелыми руками, в чистой, белой, немного короткой ему рубахе, лежал на взбитом сене и пил горячий кофе из термоса.

— Спасибо, Наташа, — весело сказал он, возвращая ей термос. — Скажите, вас никто не видел, когда вы собирали все это и несли сюда?

— Нет. — Девушка ласково прикоснулась рукой ко лбу раненого, поправила сено у него под головой и села рядом, подперев подбородок руками, с любопытством разглядывая юношу, так неожиданно вторгшегося в ее жизнь.

— Объясните мне, — заговорила Наташа, — что происходит? Я не понимаю, зачем русским людям понадобилось убивать друг друга. Неужели нельзя договориться? Ведь царя теперь нет. Мне просто страшно, когда я вижу бессмысленную братоубийственную войну. Я читала книги, даже Плеханова и Тулина, хотела разобраться…

— Так это ваши? — удивился Воронцов.

— Вы нашли?

— Да, случайно, в печке, и страшно удивился.

— Я спрятала их, когда пришли добровольцы.

— Значит, вы понимали, что, с точки зрения белых, — это крамола?

— Конечно.

— Расскажите мне о себе.

— А что рассказать? — Наташа задумалась.

Детство ее было чистым и светлым: заброшенная усадьба, гувернантка, сухая и строгая мисс Симеон, которая за тридцать лет жизни в России так и не научилась говорить по-русски… Отец, разорившийся помещик, неудачник, безвольный человек, и трогательно-беспомощная мать. С Наташиным рождением в семье начались разлады. Но маленькая Талли узнала об этом потом. Позже — Москва, гимназия на самом берегу реки.

— Так вы москвичка? — обрадовался Костя.

* * *

Да, скорее всего, Наташа была москвичкой, хотя жила она здесь, в имении отца.

Наташа любила старый дом и запущенный парк, бегала купаться по утрам к пруду, а вечерами — в деревню играть в горелки. Мисс Симеон поджимала губы, а отец снисходительно разрешал. Пусть общается с народом. Потеряв землю, Краснинские, особенно дядюшка, стали либералами.

— Дядя? — спросил Костя.

Дядя, младший брат Краснинского, даже в их либеральной семье слыл вольнодумцем и оппозиционером. Впрочем, отец желчно говорил, что дай брату сто тысяч — он всю свою оппозицию с потрохами продаст…

Дядя давал племяннице читать запрещенные книги и посмеивался, глядя, как шушукаются гимназистки частной привилегированной гимназии, дочери солидных отцов, над нелегальной литературой. Зачем он это делал — Наташа ее знала. Но некоторые книжки запомнила и в февральские дни блистала в московских салонах недюжинной эрудицией, то есть бойко определяла политическую принадлежность соратников Керенского и даже что-то помнила из программы левых партий. Вскоре отец эмигрировал во Францию, просто удрал от матери и Наташи с любовницей. Оказалось, что благополучие в семье было только внешнее. Мать плакала втихомолку и работала в госпитале Союза городов. Наташа пошла на фельдшерские курсы и по вечерам вела с матерью умные профессиональные разговоры. После Октября обе женщины, непонимающие и растерянные, уехали в глухую Краснинку. Наташа пыталась разобраться в событиях по газетам, опять читала дядюшкины книги, да так ничего и не поняла.

Она часто ходила в деревню, помогала больным и даже однажды переписала протокол деревенской сходки…

С приходом белых появился в усадьбе и дядюшка — взъерошенный, начиненный какими-то планами, касающимися их бывших владений, Наташа в эти дела не вникала.

— А что это за белый отряд остановился у вас? — спросил Воронцов, когда она кончила рассказывать.

Наташа потупилась и замолчала. Ей опять вспомнился Покатилов, страшные, избитые пленные, короткие выстрелы за углом.

— Карательный это отряд. Я не хотела говорить мм. Понимаете, я его по Москве помню, такой милый…

— Кого? Не понимаю. — У Воронцова пересохло во рту.

— Покатилова, командира карателей… Милый был, воспитанный, адъютант… Из юристов, даже либерал… И вдруг встречаемся здесь, в этой глуши, совершенно случайно. Я не понимаю, Костя, неужели люди могут так меняться? Или он все время носил маску? Его отряд сопровождает группу арестованных, человек пятьдесят. Одного я знала — так его прямо перед нашими окнами расстреляли за то, что просил для раненых воды. И еще двоих. Сам Покатилов бил, вы понимаете, Костя? Человек, которого я знала в Москве, умер. И родился другой — страшный, жестокий, пошлый. Человек, которого я знала, на моих глазах убил другого человека, которого я тоже знала. За что?

Костя не отвечал. Он напряженно думал, что его пребывание в избушке лесника тоже не прошло без пользы для отряда.

— Куда их везут? — спросил он, не отвечая на вопросы девушки, Да она и не ждала ответа — она сама многое начала понимать за один короткий день…

— Что «куда»?.. А, везут? Я слышала, что в контрразведку дивизии. Какой — не знаю…

Костя опять задумался.

Если бы удалось сообщить отряду о том, что тут, под боком, томятся наши люди, наверное, лучшие из тех, кто остался работать в тылу, — можно было бы сделать налет на карателей и попытаться освободить товарищей. Только где сейчас эскадрон?

— Наташа, вы не слыхали ни о какой красной части?

— Кажется, утром был бой. Их разбили.

Глава восьмая

Яшка Швах шел ночь и весь день. По его расчетам, до линии фронта осталось не больше двадцати верст. Мысленно похвалив себя за «суворовский переход», он решил отдохнуть.

Дорога, раскисшая, грязная, разбитая армейскими обозами и артиллерийскими упряжками, извивалась среди полей. Швах устало шагал по обочине. От непривычки к длительному пешему хождению ломило спину, горели натруженные ноги, и он начал уже поглядывать по сторонам — не заночевать ли в кустах. Но в это время впереди замаячили крыши хат, и Яшка прибавил шагу.

Деревня-десятидворка стояла среди полей, одинокая, заброшенная и словно испуганная. Людей не видно, крохотные окошки забраны тесовыми ставнями, даже собаки не брешут из-под ворот на случайного путника.

Крайняя хата показалась Шваху почему-то приветливей других. Он перешагнул через низко прибитую к кольям слегу — остаток сломанной ограды, — поднялся на скрипучее крыльцо и постучал. Никто не откликнулся. Яков стукнул громче, дверь приоткрылась. Он подумал, что молодайка, отворившая дверь, наверное, все время стояла там и ждала, не уйдет ли незваный гость.

— Вечер добрый, хозяюшка, — улыбнулся Швах, заметив настороженность в глазах молодой женщины. — Пусти переночевать. Я человек смирный. Лягу, где скажешь. Моту в хате, могу в сарае. Да поесть бы чего-нибудь.

Женщина, придерживая дверь, внимательно рассматривала Яшку, а он стоял перед ней и молча ждал. Наконец дверь открылась шире.

— Проходи, что ли, — сказала женщина. — Только есть у нас особо-то нечего. А переночевать можно.

Когда Яшка разделся и сел к столу, на котором остывал маленький закопченный чугунок с картошкой, на печи раздалось кряхтенье, возня, и с лежанки медленно слез глубокий старик. Увидев Якова, он пожевал беззубым ртом и неожиданно тонким голосом сказал: