Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 3, 2003

• Название: Новый мир. № 3, 2003
• Автор: Журнал «Новый мир»
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал

---

Действительно, Ортега порицал специалистов за «частичность» их знаний (более того, исповедуя философию жизни, науку в целом называл «бегством от жизни»), но он нисколько не отрицал высокую ценность объективного знания, независимого от «мнения народного», а точка зрения Лэша прямо противоположная: «простой человек» должен опираться на собственное мнение; близь скорее подскажет ему истину, чем умозрительная даль[88].

Небезынтересно было бы сопоставить отстаиваемый Лэшем популизм с нашим «патриотическим» движением, точнее, с определенным направлением внутри его (тем, которое проводит, например, радио «Свободная Россия»): десять отличий, наверное, отыщутся, но в самом главном, именно в избранном ракурсе воззрения на мир, большое сходство — и тут и там опора на домашний кругозор, и тут и там вера, что «простой человек» своим умом способен выпутаться из всех сложностей, созданных путаницей истории.

Вот где Лэш расходится с консерваторами (неоконсерваторами): те полагают, что существует незыблемый круг ценностей, независимый от человеческого воления[89], а Лэш утверждает, что «сегодня уже невозможно воскресить те абсолютные истины, что когда-то, казалось, давали прочные основания для возведения надежных умственных построений». При этом Лэш впадает в противоречие, которое становится особенно заметным там, где дело касается религии.

Известный факт: подавляющее большинство американцев верует в Троичного Бога и в загробную жизнь (процент верующих у них значительно выше, чем у европейских народов, за исключением разве что ирландцев и поляков), а вместе с тем сила воздействия религии в их жизни неуклонно убывает; элиты, те вообще, как правило, с нею не считаются или считаются чисто формально. Лэш правильно объясняет этот парадокс: суть дела в том, что практически все конфессии, какие есть в стране, давно уже встали на путь потакания человеческим слабостям. Бог, в которого верует большинство американцев, — снисходительный, дружески подмигивающий и, так сказать, ласково треплющий за холку; Он как бы нашептывает всем и каждому: прислушайся к велениям своего тела, пойми их правильно, следуй им и будь счастлив, покуда возможно, на этой земле, а там перед тобою раскроет свои врата Царствие Небесное.

Опять же Лэш правильно указывает, что сущность религии не в том, чтобы «соответствовать» земным потребностям человека, а в том, чтобы столкнуть его с высшими реальностями, с какими бы «неудобствами» для него это ни было связано. «Секрет счастья, — пишет он, — кроется в отказе от права быть счастливым». Но как удержать высоту веры? Оказывается, надежды в этом смысле подают «менее образованные», и только они; на «специалистов» (клириков) надеяться нельзя — не потому, что они привыкли гладить прихожан по шерстке, а потому, что им вообще нельзя слишком доверять именно как «специалистам».

Противоречив Лэш и в вопросах образования. С одной стороны, он, подобно неоконсерваторам, скорбит об оскудении багажа «общих знаний» (аллюзии на Шекспира или на Библию подрастающим поколениям непонятны) и о том, что образование становится все более специальным и все больше рассматривается как средство продвижения по социальной лестнице. Но с другой — он, вполне в духе популизма, горячится, дабы образование не было оторвано от «демократического идеала населения, образованного самим житейским опытом» (это напоминает одного из героев Г. Успенского, требовавшего, чтобы школьные учебники несли на себе «народные печати»). Элитные, в истинном значении этого слова, нормы образования он отвергает вместе с элитарными школами, ибо демократия, по его убеждению, несовместима с каким бы то ни было превосходством, будь это даже культурное превосходство.

Как легко догадаться, в политической плоскости Лэш является сторонником «прямой демократии», которую он мечтает воссоздать на федеральном уровне. Хотя бы посредством возобновления политических дебатов с участием большинства населения, которому вместо них подсовывают вопросники, резко сужающие возможность высказать свою точку зрения по тому или иному поводу. Но возобновление серьезных дебатов предполагает готовность их участников к обсуждению, среди прочих, весьма сложных вопросов, то есть все опять упирается в образование.

Воюя с бесом легкости, Лэш сам оказывается жертвою беса тяжести, не дающего ему оторваться от опыта прошлого, который вовсе не был однозначно позитивным и в любом случае не может быть воспроизведен в прежнем виде. Всякая правда надвое колется. «Средняя Америка», какою она была в XIX и еще в начале XX века, могла похвалиться разными завидными достоинствами, а в то же время мы знаем, благодаря, например, Шервуду Андерсону или Синклеру Льюису, сколь душно порою становилось в этой среде. Герои их произведений мечтали о большей свободе, хотя постоянно сбивались на апологию существующих порядков. Пришло время — свобода стала распахивать все двери и окна, впуская ласковый теплый ветерок, за которым воровски проникала (такова диалектика свободы) стужа. Это «средняя Америка» 50 — 60-х годов, какою ее изобразили Джон Чивер и Джон Апдайк. Вот чего нет у Лэша — попытки охватить взглядом восьмидесятипроцентное большинство в его движении и в его многообразии; вместо этого он предлагает слишком приблизительную и негибкую схему, вытесняющую из поля зрения живых и меняющихся людей.

Можно ли противопоставлять «народ» и СМИ, которые, как пишет Лэш, «ставят вопросы и задают основные правила игры»? С одной стороны, действительно «народ против Ларри Флинта»; по данным, например, известного исследования Д. Янкелевича, две трети респондентов высказываются против чрезмерных «свобод» в СМИ и за «возвращение к более традиционным нормам семейной жизни и родительской ответственности». Но с другой стороны, сами СМИ более или менее оперативно отзываются на пожелания аудитории, что в условиях рынка естественно и неизбежно. Кто несет в массы «легкость в мыслях»? Идолята и кумирчики масскульта. Но откуда они приходят? А приходят они, повинуясь зову масс (так по крайней мере обстоит дело исторически). Возвеличивание ничтожного — обратная сторона недоверия к высокому. Словом, здесь какая-то сложная акустика, с которой надо разбираться отдельно. Если взять, к примеру, «важнейшее из искусств» и взглянуть на него с такой точки зрения, то при некотором усилии можно будет развести, что в нем затребовано «народом», как его понимает Лэш, а что идет от «полых людей» (ставшее крылатым выражением название одной из поэм Т. Элиота), принадлежат ли они к элитам или к «нижним 80 процентам».

Злая ирония в том, что отстаиваемый Лэшем популизм фактически подыгрывает настроениям скептицизма и вседозволенности, овладевшим элитами или по крайней мере значительной их частью. Изначальное отвержение авторитетов и объективного порядка ценностей превращает культурный процесс (чем дальше, тем больше подминающий под себя религию) в самотек, в условиях которого человек оказывается в слишком большой зависимости от непосредственно окружающей его среды и складывающихся обстоятельств. С ослаблением внутреннего стержня каждый плывет туда, куда его несет, а кто «посмелее», еще и подгребает по течению. А куда может вынести течение, показывает тот же кинематограф, демонстрирующий — американскому городу и остальному миру — образцы некоего лакированного люмпенства (наряду, конечно, с другими вещами), зовущего на путь подражания.

Может быть, гений Америки, как допускал еще Уитмен, презрительно хохочет с высоты Западных гор, глядя на то, что происходит в стране.

Отнюдь не хочу приуменьшать силу сопротивления всепроникающей порче нравов, исходящую «снизу»; всякое действие рождает противодействие — уже доверяясь этому принципу, можно предположить, что сила сопротивления не такова, чтобы с нею можно было не считаться. «Народ», или наиболее консервативная часть населения, становится худо-бедно хранителем таких элементов нравственности, которые элитами или, во всяком случае, той их частью, что близка к «огням рампы»[90], ценятся невысоко, как-то: скромность, физическая и душевная опрятность, семейственность, внимательность к ближнему и т. д. Но как «провести» эти качества в будущее, настроив зрение на близь и решительно не желая вглядываться в даль, где ничего невозможно понять, не прибегая к помощи сложнейших и тончайших мыслительных построений? «История… черпает свое богатство в долинах», — писал Ортега. Это, конечно, так. Но разглядеть пролегающие впереди пути-дороги можно только с высоты горных вершин.

Хорошо, что русский перевод «Восстания элит» не слишком запоздал. Сейчас в мире столько Америки, что вопросы ее внутренней духовной «икономии» не могут не представлять всеобщего интереса. Это во-первых, а во-вторых, книга Лэша нелишний раз показывает, что демократия, даже в пределах ее «земли обетованной», не есть нечто окончательно сложившееся, что над ней надо еще работать и работать. А если не работать, то в один непрекрасный день она может, грубо говоря, загнуться (возможность, которую автор книги, в числе других западных мыслителей, рассматривает как вполне реальную). Более того, как справедливо пишет Лэш, «при всей внутренне ей присущей привлекательности демократия — это не самоцель. О ней надо судить по ее успеху в производстве лучшего продукта, лучших творений искусства и науки, лучшего образца нравов». Под этим углом зрения Америке, выступающей, не без некоторых на то оснований, в роли учителя демократии, самой еще надо над собою потрудиться.