Алекс Гольдфарб - Саша, Володя, Борис... История убийства

• Название: Саша, Володя, Борис... История убийства
• Автор: Алекс Гольдфарб
• Издательство: AGC/Грани
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-0-9826857-1-6

Эта книга — воспоминания двух людей о третьем, дань его памяти и попытка сказать за него то, что он сам не успел.

Это еще и историческая хроника глазами очевидцев.

В центре ее — взаимоотношения двух ключевых персонажей российской политики на рубеже двух столетий — Владимира Путина и Бориса Березовского.

Но для нас, как авторов, их дружба, сменившаяся враждой, являются в первую очередь обстоятельствами убийства, и уж во вторую — фактами российской истории.

---

Утром 25 октября Саша позвонил Марине из Антальи. Он только что переговорил с Борисом и со мной. Наступил момент истины. Теперь у него появилась возможность перебраться в одну из западных стран. Она должна для себя понять, чего она хочет — жить в изгнании или вернуться в Москву? Он согласится со всем и сделает, как она скажет. Только ей придется решать за двоих.

Это было самое трудное решение в ее жизни. Она очень любила Сашу, но никогда не ощущала себя частью его жестокого и опасного мира; она никогда не интересовалась подробностями его работы и не стремилась участвовать в его сражениях. Если сейчас она к нему поедет, то, скорее всего, ей предстоит превратиться в его боевую подругу. Может, лучше вернуться домой, а дальше пусть бежит один? Она будет его ждать, ведь ждала же она, пока он сидел в тюрьме. Пусть сам справляется со своими проблемами — переходами границ и фальшивыми паспортами; ведь у нее на руках шестилетний ребенок и мать с больным сердцем в Москве.

Как она объяснила мне потом, принять окончательное решение ей помог звонок Березовского. Она лежала в гостиничном номере, глядя в потолок. Толик играл на улице с мальчиком из их тура. Где-то далеко звучала андалузская мелодия. Зазвонил телефон.

— Марина, — сказал Борис. — Я только что говорил с Сашей и пообещал ему, что никогда не оставлю тебя и Толика, что бы с ним ни случилось. Это первое, что ты должна знать. Второе: догадываюсь, что тебя мучает. Хочешь верь, хочешь нет, но передо мной сейчас стоит точно такой же выбор. Мир, в который мы вступаем, кажется чужим, холодным и непонятным. А в Москве все тепло и уютно, потому что это наш дом. Но именно в этом ловушка. Эти люди убийцы, Марина. Я понял это совсем недавно, а если точно, ровно месяц назад. Именно поэтому я и отправил Фельштинского в Москву, чтобы помочь Саше убежать. Эти люди отморозки. Если Саша вернется, его убьют. А если ты вернешься, он поедет за тобой. Может, не сразу, может через три недели или три месяца, но точно поедет. Он не может один. Ты дала ему силы взбунтоваться, а теперь силы нужны ему больше всего. Вот и все.

Она полежала еще несколько минут, а потом позвонила Саше и сказала, что приедет к нему в Турцию.

Был поздний вечер, когда такси подъехало к аэропорту Малаги. Таща за собой сонного Толика, она вошла в терминал. Зал был пуст, ее никто не ждал: все рейсы уже улетели. Вдруг появился Фельштинский.

— У нас другой терминал, — сказал он. — Коммерческих рейсов нет, и Борис прислал самолет.

Доставив их в Анталью, Фельштинский улетел в Бостон. Как раз в это время я садился на самолет в Нью-Йорке, чтобы лететь в Турцию.

Пять дней спустя в машине, пробиравшейся сквозь туман по дороге из Анкары в Стамбул, Марина вглядывалась в непроницаемую молочную стену и думала о той неизвестности, которую сулит изгнание и о которой говорил Борис.

ТЕМ ВРЕМЕНЕМ САША, чтобы я не уснул за рулем, продолжал свой рассказ. Мы вернулись к событиям предыдущего дня и его визиту в американское посольство.

— Так что же цэрэушники от тебя хотели? — не удержался я.

— А-а, у каждого свои проблемы. Им позарез нужно было узнать, откуда у нас взялась ракета, которой убили Дудаева. Вернее, не сама ракета, а система наведения. Ведь это была американская игрушка, понимаешь? Четыре года прошло, а они до сих пор не могут понять, как она к нам попала!

— А ты знаешь?

— Знаю. — И он рассказал о поездке Хохолькова в Германию для закупок электроники у американского фирмача.

— И ты знаешь, как зовут фирмача?

— Я случайно наткнулся на эту информацию в Москве в досье генерала Лебедя. Этот американец с Хохольковым тогда распилили казенный миллион.

— И ты назвал им имя?

— Назвал. ФСБ три года считала меня предателем, и вот теперь я им стал. Сбылось, что сказано!

— Ты не предатель, Саш, — вмешалась Марина. — Ты это сделал в целях самозащиты.

— Давай-ка я тебе кое-что расскажу, — сказал я. — Однажды в Германии был человек, работник МИДа. Он сам пришел к американцам и предложил на них работать. Это был самый успешный американский агент за время войны. Выдал тонну секретов; среди прочего, предупредил о плане немцев убить всех евреев в Италии. Вот и скажи мне: он предатель или герой?

— Для тебя, может, и герой, а для немцев — предатель.

— Хорошо. Тогда он был предатель. А сейчас? Если мы сейчас поедем в Германию и спросим немцев, кем они его считают, что они скажут, как ты думаешь?

— Да они и знать не будут, кто он такой, и вообще им это будет до фонаря, — пожал плечами Саша. — И к тому же Россия — не Германия. Тут нельзя сравнивать.

— Верно, пока нельзя, — сказал я. — Но ты ведь сам говоришь, что Контора взорвала дома с людьми. Разве этого не достаточно, чтобы не терять сон из-за того, что они тебя сочтут предателем?

— Может и так, — сказал он неуверенно, пораженной этой неожиданной для себя логикой. И вздохнул: “Еще нужно доказать, что они их взорвали”.

В ОДИН ИЗ дней сентября 2004 года, истратив четыре года на расследование истории со взрывами домов, Саша явился на встречу со мной сияя.

— Ты это видел? — он протянул мне свежий номер газеты “Индепендент”.

— Что видел? — не понял я.

— Ну вот же, смотри! — он развернул газету. — Помнишь, в Турции ты мне рассказывал про фашиста из МИДа? Вот его фотография. И статья. Его звали Фриц Кольбе. Немцы объявили его официальным героем; он теперь честь и совесть германской нации! Мемориальную доску повесили. Так что, может, ты и прав. Может, и наше время придет.

Глава 18. Изгнанники

Нью-Йорк, 7 ноября 2000 года

В ходя в кабинет Джорджа Сороса, я не ожидал ничего хорошего. Джордж узнал о моих турецких приключениях из газет. История о русском подполковнике, попросившем убежище в Англии, непостижимым образом попала в вечерний выпуск газеты “Сан”, когда мы еще сидели в аэропорту Хитроу. А наутро моя фамилия звучала рядом с Сашиной в новостях: “Руководитель Соросовских программ вывез офицера ФСБ в Лондон”. Это, конечно, не могло понравиться Джорджу.

Я проработал с Соросом без малого десять лет, истратив 130 миллионов долларов его денег на благотворительные проекты, призванные помочь реформам в России, облегчить трансформацию коммунистической диктатуры в либеральную демократию, превратить закрытое общество в открытое. Фонд Сороса официально так и назывался: “Институт открытого общества”. Пожалуй, я продержался в “Открытом обществе” дольше всех остальных. Как правило, ближайшие сотрудники вылетали с орбиты после трех-четырех лет вращения вокруг Великого Джорджа, в основном из-за придворных интриг и бюрократических войн.

Мое долгожительство в соросовской вселенной, вероятно, было связано с тем, что я меньше других боялся Джорджа. В отличие от штатных сотрудников, я был внешним руководителем его проектов и имел независимое занятие — свою научную лабораторию в Нью-Йорке, куда мог уйти в любой момент, если бы что-то оказалось не по мне. Джордж это чувствовал и ценил, понимая, что я работаю не столько за деньги, сколько за интерес.

Но в последнее время наши отношения заметно охладились из-за разногласий по вопросу: “Кто потерял Россию?”

Было очевидно, что надежды на демократизацию не оправдались, что русский эксперимент не удался, что 130 соросовских миллионов были истрачены по большей части впустую, не говоря уже об обвале русского фондового рынка в августе 1998 года, когда Сорос потерял почти два миллиарда долларов инвестиций. По словам Джорджа, Россия “скатывалась в черную дыру”.

Но каждый из нас относил это на счет совершенно разных причин. Джордж утверждал, что в крахе российских надежд виноваты излишества “грабительского капитализма”, что реформы захлебнулись потому, что бароны-разбойники коррумпировали слабое государство и помешали младореформаторам построить капитализм “с человеческим лицом”. Я же, наоборот, считал, что бедой России всегда был излишек власти, и что корнем зла было возрождение всесильного полицейско-бюрократического государства. Противостоять этому могли только олигархи.

Наш спор сошелся клином на фигуре Бориса Березовского — главного олигарха ельцинской эпохи. Джордж чрезвычайно болезненно относился к тому, что я продолжал общаться с Борисом уже после того, как они рассорились. Прошло три года после их разрыва из-за истории с “Газпромом” и “Связьинвестом”, но душевные раны не заживали. Расхождение деловых партнеров по силе страстей может сравниться только с распавшимся браком. Они обвиняли друг друга во всех смертных грехах.

— Твой друг — злой гений, — говорил Джордж про Бориса. — Он единолично развалил Россию.

— Сорос прикрывается высокими мотивами, но на самом деле банально хотел нажиться и лоханулся; вот и бесится, — говорил Борис. — Он не может себе признаться, что Чубайс с Немцовым его одурачили. Вот и рассказывает с досады всем на Западе, что олигархи — исчадия ада, и что нам нельзя доверить укрощение русского чудища.