Бенджамин Харшав - Язык в революционное время

• Название: Язык в революционное время
• Автор: Бенджамин Харшав
• Издательство: Текст
• Жанр: Культурология
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7516-0725-8

Книга известного американского лингвиста и культуролога касается радикальных изменений в социокультурной жизни евреев, связанных с возрождением древнееврейского языка. Автор подробно исследует один из аспектов «еврейской революции нового времени»: распространение иврита в качестве основного языка новой еврейской общности. В книгу также включен ряд статей о возрождении иврита, принадлежащих выдающимся еврейским общественным деятелям прошлого века.

---

За одно поколение евреи выучили польский, русский, немецкий, венгерский, румынский, французский, английский или иврит. Часто это был примитивный язык, но следующее поколение овладевало литературным языком, звучавшим совсем иначе, чем иммигрантский язык родителей (хотя даже самому старательному студенту требовалось много времени и сил, чтобы избавиться от интонаций языка, присущего ему от рождения). Авторами литературы на идише везде были иммигранты в первом поколении: все идишские писатели в юности приехали из местечек в Варшаву, Вильну, Киев или Москву или из Восточной Европы в Нью-Йорк, Чикаго или Лос-Анджелес. Еврейские художники той же дорогой пришли в Петербург, Москву, Париж и в Америку. Но великую литературу на другом языке создавало, за несколькими исключениями, второе поколение (Пастернак, Мандельштам, Кафка, Бубер, Фейхтвангер, Беллоу, Маламуд, Филип Рот).

В фильме канадской компании Си-би-си, созданном незадолго до смерти его главного героя, уроженец Израиля генерал Моше Даян (1915–1981) говорил о своих родителях, которые приехали в Эрец Исраэль со Второй алией, имея три желания: говорить на иврите, заниматься сельским хозяйством и защищать себя. Но в глазах детей всё они делали не слишком гладко, и только второе поколение завершило тройную революцию этой семьи. Муки такой адаптации видны в еврейской эмигрантской литературе всего мира.[46] Ивритский поэт Иегуда Амихай отразил их в своем стихотворении «Миграция моих родителей»:

А переезд моих родителей не закончился для меня.
Моя кровь продолжает брызгать между ребрами
Еще долго после того, как сосуд истощится.
И переезд моих родителей не закончился для меня.

(Amichai 1987)

Целый народ покинул свое место жительства и отказался от своего языка; миграция в Эрец Исраэль и в иврит была лишь малой частью общего потока. Например, сельское хозяйство было гордостью и территориальной основой ишува в Эрец Исраэль. Переезд в деревню стал одним из проявлений целого спектра новых тенденций: желания создать нового еврея, в т. ч. еврейского «крестьянина», невинного, честного, здорового и продуктивно работающего на земле, в противоположность luftmentsh (на идише — человек воздуха), который «жил в воздухе» и «зарабатывал на воздухе», играл на бирже; желания вернуться к природе, антитезе воображаемых «стен» метафорического «гетто» еврейского штетла; мечты припасть к земле, куда народ сможет пустить корни, — народ предстает в образе дерева; утопической мечты возродить к жизни пустыню и через очистительный труд преобразовать самих вялых нежизнеспособных поселенцев. Эта тенденция противостояла всемирному движению из деревни в город. Она обращалась к докапиталистическим идеям о «здоровье», «продуктивности» и нравственности, воплощенных в крестьянине, который создает материальные продукты ex nihilo; к идеалам аристократического сообщества землевладельцев, усвоенным в сознании буржуазной интеллигенции (напрашивается пример Льва Толстого, повлиявшего на ивритское возрождение); к утопии возвращения к «земле» и первозданному состоянию целостности и здоровья расы (Ури-Цви Гринберг повторил немецкую аллитерацию Blut und Boden параномасией дам ве-адама, «кровь и земля»). На самом деле, метафору штетла как гетто, окруженного стенами (тогда как в реальности большинство местечек никогда не имели гетто и были широко открыты к природе), подчеркивал Шолом-Алейхем, когда писал, что единственным «полем», где жители Касриловки могли наслаждаться природой, было их старое кладбище («поле» на идише — эвфемизм для кладбища). Поэтому стихотворение Бялика «В поле», описывающее только природу, воспринималось как сионистский манифест. А «Религия труда» (т. е. физического труда) Аарона Давида Гордона (1865–1922)[47] соединилась с вдохновленной Толстым «Религией земли», которая повлияла на рабочее движение.

Однако пропаганда сельскохозяйственного труда среди евреев началась в эпоху Хаскалы, со времен книги Ицхака Бера Левинзона (акроним Рибаль, 1789–1850) Теуда Бе-Исраэль (1828), и она относилась совсем не только к Эрец Исраэль. В послереволюционной России, по некоторым данным, около 300 тыс. евреев поселились в деревнях в 1920-е гг., тогда как в Эрец Исраэль в то же время проживало лишь несколько тысяч или десятков тысяч фермеров. Поселенческая организация ICA («Еврейское колонизационное общество») поддерживала сельскохозяйственные поселения в Палестине, Аргентине и Бразилии; существовало также движение за расселение еврейских фермеров в Нью-Джерси, Небраске и других американских штатах, издавался журнал на идише «Еврейский крестьянин» (1908–1959)[48]. По разным причинам — таким, как индустриализация в Советском Союзе (которая проходила быстрее и была привлекательнее, чем начальный этап индустриализации в Израиле), насильственная «интернационализация» еврейских колхозов в России (с разведением свиней на их скотных дворах), ассимиляция и урбанизация на Западе, стремление второго поколения к высшему образованию и, наконец, Холокост, — большинство других сельскохозяйственных экспериментов провалилось, в то время как израильское сельское хозяйство не просто выжило, а стало одним из крупнейших достижений еврейского государства. Теперь если мы посмотрим не с конца исторического явления, а с его начала, то увидим, что это было единое центробежное движение с похожими идеями, которые реализовывались в разных направлениях и в разных странах.

Центробежное распространение (и, добавлю, успешная реализация) еврейского брожения, начатого в России, до Нью-Йорка и Эрец Исраэль было детально описано Йонатаном Френкелем в его классическом исследовании «Предсказание и политика» (Prophecy and Politics, 1981). В книге подробно рассматриваются идеологические дебаты и политические организации, но не анализируется сознание участников дебатов, включая литературные и идеологические воображаемые миры, которые сформировали их восприятие мира и себя. Шолом-Алейхем, Менделе Мойхер-Сфорим, Достоевский, Толстой, Ницше и др. формировали, по существу, аксиоматические базовые ценности их сознания не в меньшей степени, чем сочинения Ахад ха-Ама, Нахмана Сыркина (1868–1924)[49] или Бера Борохова (1881–1917). Все политические движения, так же как и народное сознание, разделяли неприятие мира штетла, диаспоры, «провинциального» и «примитивного» еврея. Но сам образ штетла выкристаллизовался в еврейской литературе, и символизировала его Касриловка Шолом-Алейхема. Новую литературу создавали интеллектуалы, жившие вне штетла, судившие с современной, рационалистической позиции, бросавшие сатирический и «прощающий» взгляд назад. Идеологи, политики и их аудитория погрузились в мир еврейской и нееврейской литературы и сформировали свою идентичность под их влиянием. Берл Кацнельсон говорил, что еврейская литература привела его и его поколение в Эрец Исраэль. Ицхак Табенкин (1887–1971), лидер мощного кибуцного движения, описывал влияние еврейской и всемирной литературы в своих ярких мемуарах «Корни» (1947, см. перевод в этой книге). Борохов, теоретик марксистского сионизма, основатель партии Поалей Цион, был также идишским лингвистом и одним из разработчиков современного идишского стандартного правописания. Существовала еще и блестящая группа молодых интеллектуалов, которые сформировали недолго просуществовавшую (1905–1906) партию с русским названием «Возрождение», основанную на впечатляющем оживлении литературы и культуры на иврите и идише. Даже во время Холокоста литература влияла на формирование молодежи — об этом свидетельствует литературная деятельность «Молодежного клуба» в Виленском гетто и подпольная гимназия Дрор в Варшавском гетто[50].

Даже в тех областях, где споры достигали особенной остроты, можно найти общие образы у противоборствующих сторон. Например, бундовцы высмеивали сионистов: «Вы едете в Палестину, „разрушенное царство“ (ди гепейрегте мелухе)», а Ури-Цви Гринберг, идишский поэт, внезапно переехавший из Берлина в Эрец Исраэль в 1924 г. и переключившийся в своей поэзии с идиша на иврит, написал гимн возрождения, начинающийся так:

Эта земля, которую еврейский Бог избрал для жестокой пытки, как садист, мучающий женское тело, покрыв его проказой от Египта до сирийской границы…

(«Тур Малка»)[51]

Связи существовали и на личном уровне. Йонатан Френкель (1981:93) описывает радостную встречу двух русских евреев весной 1882 г.: Исраэля Белкинда (1861–1929), члена Билу (идеалистской иммигрантской группы, возникшей в рядах Первой алии), и Авраама (Эйба) Кахана (1860–1951), русского эсера, который бежал от российской полиции, пытаясь попасть в Швейцарию. Как писал Кахан в своих воспоминаниях: «Белкинд, палестинец, превратил меня в американца». Белкинд убеждал русского революционера Кахана не ехать в Эрец Исраэль — никаких шансов! — а стать «американцем» и посвятить себя служению людям в свободной Америке (терминология русская, т. к. это язык культуры и идеологии, хотя для обоих родным языком был идиш и оба собирались покинуть Россию). В реальности, молодой русский революционер Кахан под влиянием билуйца Белкинда уехал в Америку, принимал участие в еврейском и американском социалистическом движении, на протяжении полувека издавал влиятельную газету на идише Форвертс, написал на английском языке романы о жизни иммигрантов и на идише — объемную историю Соединенных Штатов.