Павел Шуф - Приключения юнкора Игрека

• Название: Приключения юнкора Игрека
• Автор: Павел Шуф
• Жанр: Детские приключения
• Год: 1985

Книга "Приключения юнкора Игрека" - заключительная повесть трилогии«Записки Балтабаева-младшего». Со своим приятелем и одноклассником Володя Балтабаев берет интервью у Ролана Быкова, готовит (выражаясь современным языком) фотосессию в универмаге, а в результате нелепого стечения обстоятельств действий становится подозреваемым даже в краже...Знаете ли вы, что такое "живой воротник"? Бывало ли вам вкусно на уроках физики? Думали ли, что Исаак Ньютон избрал себе в союзники сосульку? Видали ли у кого-нибудь футболку с завтрашней газетной заметкой? Нет? Тогда эта книга для вас!

---

— Эй, Игрек, ты где? — окликнул меня Сиропов. — Чего молчишь? Ну что: твоя шутка?

— Не моя.

— Но подпись… Подпись-то твоя…

— Мало ли кто мог так же подписаться, — объяснил я. — Вы тогда мою записку всему залу прочли, а, уходя, так и сказали: «Юнкора Игрек приглашаю в редакцию». Это все слышали.

— М-да… — протянул Сиропов. — Тяжелый случай. Значит, говоришь, все это — ложь и провокация? Ну, а если я, скажем, в школу позвоню и полюбопытствую — что да как? Ты меня тоже пойми. Поступил сигнал — значит, я обязан проверить.

— Тогда подтвердят! — уронил я.

— Что подтвердят? — не унимался Сиропов. — Чьи слова?

— Игрека, — сказал я. — Игрека номер два.

— Тогда как прикажешь все это понимать? — холодно спросил Сиропов.

Все начиналось сначала.

— Олег Васильевич, — взмолился я. — Очень вас прошу — ничего не делайте и в школу не звоните. Понимаете… Это… Я не хотел вам пока обо всем говорить… Рано еще просто… Это все наша с вами операция продолжается. С футболками и майками… Я вам потом все сам расскажу.

Сиропов вздохнул, сказал с недоверием:

— Ладно, если так… Хотя, признаюсь, что-то странно все это. Я не я и подпись не моя… М-да, старичок! Давай договоримся так: в среду я жду тебя ровно в десять утра, идет?

— Еще как идет! — обрадовался я.

— Но учти, — добавил Сиропов, — в среду, и ни днем позже. Больше трех дней дать тебе не смогу. Права не имею.

Раздались короткие гудки, и я положил трубку.

Было от чего прийти в отчаяние. Оба Суровцевы, а с ними, конечно же, и Шакал, похоже, организовали на меня серьезную облаву. Надо же! Мало им было трюка с футболкой — так еще и Сиропову позвонили — да еще и от имени юнкора Игрека. Вот здесь-то и был их просчет. Зная, что в школе есть юнкор, назвавший себя Игрек, они не знали, что Игрек — это я и Борька Самохвалов. Текст они, конечно же, накатали комичный — дальше некуда. Погоди, как это назвал Сиропов? Кажется, телега? Точно — телега! Жалоба значит… Надо это слово запомнить. Интересно, а если бы Сиропов дал эту телефонограмму Рудику Крякину — положил бы он ее на музыку, то есть — на частушки? Конечно, положил бы… Еще как… Он на них что хочешь положит.

И, удивляясь самому себе, я схватил листок и ручку и стал воображать, какие частушки мог бы сочинить Рудик Крякин по мотивам этой самой «телеги», то есть — телефонограммы. Тут же сложились строчки — ничуть не хуже крякинских:

На горе скулит козел,

На нем майки нет.

А Балтабаев нацепил

Шмотку на скелет.

Он скоро всех учителей

Доведет до точки —

Валерьянку станут пить

Прямиком из бочки…

Подружка моя,

До чего ж обидно —

Опозорил целый класс,

А еще не стыдно!

Тут я понял, что частушки можно запросто вязать до бесконечности, бросил ручку на стол и, высвободив перетянутого веревкой Стивенсона, разлохмаченного Катей Суровцевой, погрузился в чтение, бережно перекладывая листок за листком. За книгой и застал меня скрежет в замке — приехал отец.

— Время не тяни, — распорядился он. — Докладывай вопрос по существу. Как у нас на планерке в министерстве.

Можно подумать, что меня когда-нибудь приглашали на их планерку докладывать вопросы. Кроме подписей на майках, у нас к министрам и вопросов-то пока не было.

Я выложил отцу все как есть — с самого начала. Рассказал и о деньгах за футболку, и о кране Хурсанда-бобо, и даже о звонке Сиропова.

— Но почему ты все это не рассказал директору? — удивился отец. — По-моему, все логично и понятно.

— Ябедой быть не хотел.

— Ну и глупо! Такие, как эти твои Ромка и Шакал, и рассчитывают на таких простаков, как ты. Знают, что вы гордые, что считаете себя честными и духом сильными. А в чем сила-то ваша с Борькой оказалась? Гляди как ловко они тебя опутали и подставили. Везде! Серьезный противник. С головой. Уважаю!

Я слушал и недоумевал. Это кем же папа восхищается? Ромкой с Шакалом? И — Катькой, этим ходячим домом моделей?!

— Ну и что же ты предлагаешь? — спросил папа.

— Не знаю. Леопард Самсоныч велел тебе прийти. — Я протянул отцу дневник с записью. — Вот, распишись здесь, что читал.

— Лихо получается! — воскликнул папа. — Значит сам ты ябедой быть не желаешь, но не возражаешь, если директору все это расскажу я! Чистеньким хочешь остаться. Погоди, а где этот Ромка твой живет? Не знаешь?

— В нашем доме. Кто их не знает.

— В нашем?! — обрадовался папа. — Вот не знал. Очень хорошо! Может, прямо сейчас и заглянуть к ним, потолковать с родителями откровенно. Хотя нет… Наверное, на работе еще все…

Я вздрогнул.

— Ты, папа, в своем кабинете совсем от нашего дома отстал. Да у них один Динэр Петрович работает. Борька говорит — бугор он. Шишка какая-то. Очень занятый человек. Ему даже в магазин ходить некогда.

— С чего ты взял? — удивился папа.

— А нам Борькина мама говорила, что ему домой привозят хлеб и всякие другие вещи. Да мы вчера сами видели — какой-то дядька из машины штук двадцать колбасных палок к ним понес. Сноп целый. А еще Борькина мама видела, как на мотороллере ему привезли три ящика финского пива. Такие металлические круглые банки. Зеленые…

Коричневые, — поправил папа и почесал затылок — А у твоего Борьки мама наблюдательная.

Так ей же с балкона все видать, что перед суровцевском подъездом делается. Борька говорит — шибко мама его на Динэра Петровича злая. Говорит, что про таких, как он, драматурги еще пьесу не написали. Говорит, для него Шекспир нужен. Имя у него только какое-то чудное. Динэр.

Обыкновенное имя. Так раньше любили называть. Динэр — значит Дитя новой эры. Разве ты не слыхал такие имена? Много их. Рэм, например. Или — Мюд.

МЮД?!

Ну да. Международный юношеский день. Не слыхал? Эх вы — с Борькой и его глазастой мамашей! Кто в соседний подъезд сервелат несет — это вы знаете, а историй о том, что каждого касается, — это вы ни гу-гу… Нехорошо.

Я усмехнулся:

— Знаешь, папа, а я б Динэру Петровичу посоветовал бы и своих детишек так же назвать. Придумать и для них что-нибудь позаковыристее.

— Ну-ка, что бы ты предложил! — подзадорил отец.

— Пожалуйста! — с готовностью выпалил я. — Катьку я бы назвал Храдевсберкой…

— Храдевсберка? — переспросил отец. — Что за абракадабра?

— А вот слушай. Храните Деньги в Сберегательной Кассе… Храдевсберка, одним словом.

— Больно сложно! — засмеялся отец. Ромку Суровцева тоже небось окрестил уже?

— Пока нет, — вздохнул я. — Подумать надо. И Шакалу не придумал. Но ему пока и так сойдет. А Ромке — надо подумать.

В другой раз! — строго сказал отец. — Об этом — в другой раз. Пошли к ним.

Суровцевы жили в соседнем подъезде на третьем этаже. На дубовой двери сияла желтая металлическая табличка, на которой значилось: «Суровцев Д. П. — коммерческий директор, лауреат». Папа позвонил и глазок в двери вспыхнул. Загремела цепочка, распахнулась дверь.

Собственно, дверей было две. Внутренняя — стальная — отстояла от первой почти на полметра.

— Как у нашего министра в кабинете, — отметил папа. — С тамбуром.

В дверях, уперев пухлую руку в косяк, стояла мама Ромки.

Динэра Петровича можно видеть? — осведомился папа.

Сейчас спрошу, — бросила она и вновь захлопнула дверь.

Может, надо было попросить ее передать хозяину свою визитку? — усмехнулся папа, но я видел, что ему неловко за то, что перед нами защелкнули дверь, как перед ворами-домушниками. Но нам оставалось только ждать.

Дверь вновь загудела, и Катькина мама, смерив нас холодным взглядом, процедила:

— Проходите. Динэр Петрович примет вашу депутацию, — и она повела нас в гостиную.

Динэр Петрович, в пестром теплом халате и в тапочках, лежал на диване, закинув ногу за ногу, и перелистывал «Крокодил». Напротив него на притопленном в стену крюке висела странная картина — все на ней жило, переливалось. «Да ведь это телевизор! — ахнул я. — А висит, как картина, и не толстая совсем. Японский, что ли?»

На картине появилась Алла Пугачева и запела песню «Поднимись над суетой».

— Приветствую дорогого соседа, — бросил Суровцев папе и, переведя взгляд на меня, с прохладцей добавил — А также соратника нашей дочери Кати. Чем обязан? — Он, кряхтя, оторвал голову от подушки, сел и кивнул на журнал, оставшийся лежать на диване:

— Вот — «Крокодильчиком» балуюсь. Презанятный и преполезный, доложу вам, учебник.

— Учебник? — удивился папа.

— Учебник, — кивнул Суровцев. — Если с умом сей журнал читать, — лучше института жить научит. О талантливых людях, черти, пишут! Завидки берут, когда узнаешь, какие головы рядом с нами живут.

Он вздохнул и добавил:

— Правда, пока они рядом…

А вы, часом, не перепутали? — спросил папа. — «Крокодил»— с «Работницей» или «Огоньком»? Уж не жуликам ли прикажете завидовать? У «Крокодила» герой известен.