Фазлиддин Мухаммадиев - Домик на окраине. Зайнаб-биби

• Название: Домик на окраине. Зайнаб-биби
• Автор: Фазлиддин Мухаммадиев
• Жанр: Советская классическая проза

---

Сан'ат не тронулся с места.

— Пусть сначала уедут они.

Косым поворотил коня и, отъехав немного, повернулся в седле:

— Если можно, мы придем сегодня, как только стемнеет.

Зайнаб было сказано, что остатки банды курбаши могут явиться когда хотят и откуда хотят, и она ответила Косыму — пусть приходят, их встретят.

Косым Зульфи ускакал. Его адъютант, гремя доспехами, погнал коня следом.

— Видимо, стесняется, вот и решил приехать в темноте, — сказала Зайнаб, когда оба всадника исчезли в лощине.

— Бедняга! — с иронией произнес Сан'ат. — Когда-то у него было восемьдесят джигитов, а в башке целый мир грез и мечтаний…

Всю обратную дорогу Зайнаб весело шутила со своим приемным сыном и громко смеялась.

— Приходи вечером в контору, книгу будем читать, — сказала Зайнаб, когда они въезжали в кишлак.

Уже давно Сан'ат в свободное время читал ей вслух книги, которые у него имелись, и если книга была на русском языке, то и переводил как умел. Сама Зайнаб была неграмотна, но в разговорах с Караваевым, Каримовым или другими товарищами в подходящий момент не без гордости подчеркивала, что «мы с Сан'ат-джоном книги читаем».

Да, заместитель председателя революционного комитета не умела ни читать, ни писать и на государственных документах вместо подписи прикладывала большой палец, обмакнув его в чернила.

Покружив по улочкам Душанбе, арба наконец остановилась у здания с выбеленными стенами.

Сан'ат достал из кармана бумагу, разгладил ее и вошел в дом. Умар и Васильев, сидя на корточках у маленького арычка, который протекал на улице, омыли потные лица, четвертый конвоир встал в тень раскидистой чинары.

Через минуту Сан'ат появился вместе с рассерженным человеком.

— Нечего волынку тянуть! Отводи, кончай дело и возвращайся, — гневно говорил мужчина. — Поведете теперь пешком, — и, обратившись к арбакешу, добавил: — А ты свободен.

Трое осужденных и четверо конвоиров цепочкой вышли из кишлака и, пройдя узкой тропкой, которая вилась сперва среди пшеничного поля, а потом через бурьян и колючки, вышли на высокий берег реки.

Все три дня, в течение которых судили убийц, Сан'ат ни на минуту не покидал комнаты, где шел суд. Ему было невероятно тяжело во всех деталях слушать рассказ о гибели матери. И все же он не мог покинуть помещение. Погрузившись в раздумья, он снова и снова вспоминал все, что было связано у него с названой матерью.

Потом Сан'ату объявили, что исполнение приговора поручается ему. Это, несомненно, была инициатива кого-то из начальников, как и то, что близкие друзья Сан'ата — Васильев и Умар — в продолжение всего этого похожего на кошмарный сон мучительного месяца не оставляли его ни на минуту. Зайнаб прошла все бурные годы гражданской войны, осталась целой и невредимой после десятка жесточайших схваток и вот погибла в мирное время.

К осени 1926 года басмаческие банды были полностью разгромлены. В том же году состоялись всеобщие выборы, и народ вместо ревкомов избрал местные Советы. Зайнаб стала председателем Кокташского сельсовета. Гарнизон из Кокташа перебазировался в Душанбе. На местах организовались отряды народной милиции, на которые было возложено поддержание порядка.

Зайнаб-биби не замечала, как пролетала неделя за неделей, месяц за месяцем. Земельная реформа, прокладка двух новых каналов, которые должны были оросить 400 гектаров залежных земель, текущие дела — все это занимало много времени. Дни по напряженности ничуть не отличались от военных.

Летом 1927 года Зайнаб послали в Ташкент на конференцию свободных женщин Средней Азии. Там ее избрали делегаткой на 2-ю Всесоюзную конференцию женщин. После возвращения из Москвы Зайнаб заехала в Душанбе, чтобы повидать Сан'ата, но не застала его. На другой день, узнав о ее возвращении, Сан'ат прискакал в Кокташ.

Ему сказали, что его мать находится в кишлаке Бошкенгаш и там проводит беседу с женщинами.

На дворе, устроившись на циновках и старых паласах, сидели женщины, закрыв лица чимматами и халатами, накинутыми на головы. Вокруг Зайнаб-биби расставила караул из молодых активистов кишлака, комсомольцев, с наказом не пропускать во двор никого постороннего. Действительно, это было время, когда чей-нибудь отец, брат или муж мог бесцеремонно ворваться на собрание и, накрутив косы жены, сестры или дочери на руку, поволочь ее домой.

Молодые люди, узнав Сан'ата, отвели его гнедого к коновязи. Сан'ат подошел к дувалу, облепленному кишлачными ребятишками, и вместе с ними принялся с интересом разглядывать двор, на котором собрались женщины.

Мать пела.

Сан'ат еще никогда не слышал, чтобы она пела на людях. Бывало, иногда по дороге, в минуту хорошего настроения или за каким-нибудь делом у себя дома, она мурлыкала под нос грустную песню про горькую женскую долю. Но теперь она пела:

Сними чиммат, открой лицо, для всех прекрасной будь,
Оковы на куски разбей, им неподвластной будь!
Кинжалом знанья порази невежество и тьму,
Науке, мудрости мирской всегда причастной будь!

Это была песня Хамзы Хаким-заде Ниязи, которой мать научилась в Ташкенте.

Голос у матери был приятный, пела она с сердцем, искренне. Полузакрыв глаза и завязывая в узелок и развязывая кончик платка, она, все более вдохновляясь, пела:

Из тьмы чиммата, как из туч луна, блесни лицом,
Из темной жизни выходи, зарею ясной будь!
Лучи учености возьми, а не сурьму для глаз,
Войди в дворцы наук, искусств — для всех прекрасной будь!

Кончилась песня. Некоторые женщины плакали, другие удивленно и восхищенно смотрели на Зайнаб, на свою бесстрашную подругу, имя которой уже много лет было на языках сотен и тысяч женщин и мужчин, друзей и врагов.

Зайнаб наклонилась к пиале с остывшим чаем, стоявшей у ног, отпила и начала говорить. Она призывала женщин действовать смелее, решительно покинуть дома-темницы и вступить в просторный и широкий мир. Она говорила, что теперь само Советское правительство — опора женщин, их защита.

В начале 1928 года Зайнаб была принята кандидатом в члены партии. На следующий день она гостила у Сан'ата и его жены и рассказывала о разоблачении бывшего председателя Союза батраков Ишанкула, который нанес много вреда государству. Расследование предательства Ишанкула было начато с заявления Зайнаб.

Двадцатого июля, после новых выборов в местные Советы, Зайнаб Курбанова была избрана председателем исполкома Локай-Таджикского района. Только-только началась вторая жизнь Зайнаб-биби, но кровавая трагедия буквально через два дня оборвала нить этой жизни.

Осужденные рыли себе могилу. Шагах в двадцати от них, опершись о винтовки, стояли Васильев, Умар и еще один красноармеец. Сан'ат сидел поодаль, в тени обрыва. Сегодня ему особенно тошно было смотреть на своих врагов. Слезящиеся глаза и свалявшаяся, как кошма, борода Ишанкула еще больше усиливали его омерзение к этому выродку.

Осужденные оставили лопаты. Ишанкул, знаком поманив к себе Умара, что-то сказал. Умар подошел к Сан'ату.

— Он просит выполнить последнюю просьбу. Существует такой закон, говорит.

— Ах, подлюга, еще закон вспоминает!

— Что ему сказать?

— А что он хочет?

— Совершить омовение и прочесть молитву.

— Ладно, пусть. Но гляди, чтобы не бросились в реку.

— Не убегут, пристрелю.

Осужденные подошли к реке.

Было время паводка. Пенистый поток гремел, и берега сотрясались от его могучего дыхания. Ишанкул шел первым и, расстелив на земле румол, спустился на колени. Его сообщники сделали то же.

«Подлые души… — ругался про себя Сан'ат. — Этот шакал пять лет носил партийный билет. Руководил революционной организацией дехкан. Если бы мать не разоблачила его, еще проник бы в какое-нибудь учреждение поважнее. Странно… Сколько еще пройдет веков, пока человечество научится наконец отличать друзей от врагов?!»

Сан'ат подошел к товарищам.

— Почему ты сказал, что их могила обязательно должна быть здесь? — спросил Умар.

— Я не говорил «обязательно». Я говорил, что могила должна быть.

— Вот как, — пожал плечами Умар, не поняв старшего товарища.

— Буду жив, над их могилой поставлю камень с надписью, — продолжал Сан'ат.

— Над могилой врагов надгробий не ставят, — возразил Умар.

— А я поставлю и высеку: «Дорогая мать, велением народа убив твоих убийц, я закопал их здесь. Но все равно печаль моя не уменьшилась ничуть…»

Голос Сан'ата дрогнул. Умар опустил голову и направился к осужденным. Закончив молиться, они с явной медлительностью перетряхивали, складывали и вновь раскладывали свои румолы, на которых совершали намаз.

— Пошевеливайтесь! Живее, говорю! — крикнул Умар и выругался.