Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 2, 2003)

• Название: Новый мир. № 2, 2003)
• Автор: Журнал «Новый мир»
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал

---

Время благих слов для социалистов прошло, вместе с авторами «Коммунистического манифеста» клеймили они филантропию и братство. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — ставка на классовую борьбу была сделана окончательно. Началась травля Леру и его друзей: их лишили всякой возможности заработка, и Леру пришлось покинуть Лондон. Но ни на какие компромиссы с революционерами солидаристы не пошли.

«Марксисты и классические экономисты, хотя и стояли на противоположных, казалось бы, полюсах мышления, были все же соседями по их общей привычке не видеть ничего, кроме игры интересов, считать эгоизм главной движущей силой человеческих действий… Научный социализм был шагом назад по отношению к утопическому социализму. Человеческая воля опять исчезала перед будто бы неумолимым и неотразимым авторитетом фактов. Ни справедливость, ни равенство, ни идея человечества не могли больше играть роли. Никакой моральный фактор не мог озарить эту „непобедимую“ доминацию», — так характеризует ситуацию, сложившуюся к 1852 году, историк солидаризма Моранж.

В 1854 году возникает новая школа французского солидаризма — школа Шарля Ренувье. Истерзанная Франция все внимательнее прислушивается к голосу примирителей: время работало на «поэтов, болтунов и пустоголовых». Конец XIX века во Франции связан с именем Леона Буржуа — юриста по образованию, автора многочисленных работ по вопросам права, социологии и экономики. Л. Буржуа был в правительстве министром народного просвещения, юстиции и иностранных дел, в 1895 году он стал председателем Совета министров Франции.

«Справедливость не реализуется в обществе, члены которого не признают себя его должниками. Ни один результат интеллектуальной, моральной или физической деятельности человека не может быть достигнут собственными его силами, его собственной персоной… Человек, живущий в обществе и не могущий жить без него, является должником по отношению к нему… Все знания, которыми я обладаю, — результат огромной работы, произведенной в течение веков; язык, на котором я говорю, выработан бесчисленными поколениями людей… Ни один акт производства невозможен без орудий производства, которые кто-то изобрел, и т. д. Я всем этим пользуюсь; как могу я заявить себя независимым от общества, которому я должен?

Ввиду всего этого я фактически, вольно или невольно, принял на себя долг, который я не имею права отвергнуть, не ставши несостоятельным должником… Обязательства по отношению к другим людям не являются результатом произвольного решения; они попросту оплата тех преимуществ, которые общество предоставляет своим членам».

Так излагает Леон Буржуа свою теорию социального контракта, одну из основных теорий французского солидаризма. На подобных основах и сформировалась Франция XX века — как видим, и от социализма, и от классического либерализма основы эти равно далеки.

Пока Франция захлебывалась в конвульсиях, жизнь Великобритании текла в упорядоченном русле: о единственной в своей истории революции англичане к началу XIX века давно успели забыть. Эволюционность английского пути выглядит подчас хрестоматийной: Хартия вольностей, газон, который подстригали веками… Был, однако, в новейшей истории Британии и качественный скачок. Произошел он в малозаметной внешнему взору правовой области. Но чтобы оценить его масштабы, вспомним, чем была Англия позапрошлого века.

Не только в России в начале того века существовали антиправительственные кружки: приблизительно в одно время с декабристами большая группа молодых людей была арестована в Англии. Как и их петербургские «коллеги», они принадлежали к высшему свету; и занимались они примерно тем же: разговаривали. С той, однако, разницей, что нижних чинов британские аристократы к делу не привлекали. Да и вообще планы их были умереннее. Молодые люди были арестованы, судимы и казнены — все. Но не через повешение: способы казни в Англии позапрошлого века ничем еще не отличались от описанных Стефаном Цвейгом в «Марии Стюарт». Каждого преступника убивали долго, несколько дней; и описание способов убийства наверняка лишило бы сна как Николая Павловича, так и последнего из его подданных. Профили казненных не украсили обложку оппозиционного журнала: если бы у Англии нашелся свой Герцен, окончил бы он жизнь не в изгнании… В Англии никогда не было внепарламентской оппозиции — только ли вследствие совершенного демократического устройства этой страны?

Но может, средневековые «наказания» были исключительны и применялись только к потрясателям основ?

Еще в середине XIX века на британском флоте действовала дисциплинарная мера с выразительным названием «килевание»: провинившегося матроса протаскивали под килем судна; если жертве везло, то она умирала почти сразу. Судебного приговора этот аналог колесования не требовал: применялся он по приказу офицера, порой за незначительные проступки. (Впрочем, законы были жестоки повсюду: в России прогоняли сквозь строй, случалось — до смерти. Но ощущения нравственной справедливости происходящего у наказателей не было: еще Аракчеев оправдывался за такие случаи перед Царем.)

На этом фоне данные об условиях труда выглядят даже и невыразительно. Тысячи детей работали по шестнадцать часов в день, на ночную смену их запирали в цехе, где они иногда погибали во время пожаров. Некоторых не выпускали из рудников, и они слепли, как рудничные лошади. Избиения фабричных детей один из исследователей, Джемс Майлс, сравнивал с наказаниями черных рабов в штате Каролина — подчеркивая вегетарианский, на английском фоне, характер последних…

Но дело не только в жестокости наказаний: путем простого смягчения нравов переход от подобной правовой системы к нынешней осуществиться принципиально не мог. Сегодняшняя англосаксонская система базируется не только на строгом исполнении закона, в нее заложены, под названием прав человека, общехристианские нравственные принципы. Причем в спорных, нестандартных ситуациях эти принципы приоритетны: например, американский солдат имеет право не выполнять приказы, противоречащие его представлениям о человеческих правах.

Однако вплоть до начала XX века и право, и экономика Англии базировались на принципах противоположных. «Бессмысленно писать гражданские законы, противоречащие законам природы», — говорил сэр В. Петти, один из первых либеральных экономистов. Коллеги его повторяли эту же мысль, уверяя, что следование естественным законам — счастье для человечества. А если это так, то должна существовать полная свобода хозяйствования и конкуренции: если жизнь рабочих тяжела, то при «искусственном» вмешательстве в естественное течение хозяйственной жизни все станет еще хуже. Иначе говоря, из экономических закономерностей выводились, так хорошо знакомым нам образом, незыблемые законы всей жизни и ее правового оформления.

Под этим углом зрения любопытно взглянуть на дискуссию, развернувшуюся уже в конце XIX века вокруг идей вышеупомянутого французского ученого Леона Дюги. «Мир права, — писал Дюги, — не есть замкнутый в себе мир, как стараются показать нам некоторые юристы, идеальный мир, далекий от реальности; на самом деле это — мир конкретных фактов, которые должны быть объяснены и классифицированы, мир человеческих воль, которые должны быть поняты в их конкретных проявлениях: необходимо определить и оценить социальный эффект, который эти воли производят…»

«Далеким от реальности миром» Дюги называл обе господствовавшие системы права — как частного, так и публичного. Он противопоставил им систему объективного права — основанную, по его представлениям, на общественных связях, действительно существующих в окружающем мире. Основной такой связью ученый считал солидарность, учение о ней разработано им весьма подробно.

В своих книгах Дюги писал о том, как на основании принципов объективного права следует приступать к законодательству, которое обеспечило бы развитие человека и общества, содействовало бы солидаризации людей и наказывало за нарушение солидарности. Объективное право стоит выше законодательных палат; закон делается таковым лишь тогда, когда он соответствует принципам солидаризма, в противном случае он только узаконенное бесправие.

Перед нами попытка положить в основу юридической жизни солидаристские принципы — общечеловеческие, как назвали бы их сегодня. И попытки такие не были поначалу поняты, более того, они вызывали гневную отповедь в англосаксонском юридическом мире. Как можно утверждать, писали оппоненты, что государственная власть не суверенна, а подчинена некоему высшему закону? Не является ли государство, издающее законы, верховной инстанцией? Далее, сомнительно, чтобы законы делались таковыми не потому, что так решил соответствующий парламент, а в силу того, что они — проявление объективного права. Право есть то, что соответствует закону, а не наоборот. Нет такого адресата, к которому можно было бы апеллировать на решения суверенной власти, а если это и возможно, то лишь в революционном порядке.