Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 1, 2003

• Название: Новый мир. № 1, 2003
• Автор: Журнал «Новый мир»
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал

---

Он провожал их до трапа, расцеловал сына, повернулся к жене и сказал хрипло и умоляюще:

— Нина, душа моя…

Она молча пошла вверх по трапу. Он смотрел вслед, бессознательно, сквозь сжимающий сердце страх любуясь ее великолепной осанкой. На последней ступени она обернулась и сказала спокойно и властно:

— Давид! Я жду тебя…

… — Понимаешь, — говорил он, — днем еще ничего. Друзья, суета, дела всякие… А ночи боюсь. Боюсь уснуть… Стоит мне закрыть глаза — она уходит от меня по трапу самолета… Ее царственная спина, прекрасней которой я не видел в жизни… И каждую ночь она оборачивается… Она оборачивается и говорит мне:

— Давид! Я жду тебя…

7 Двое на крыше

Мне очень нравилась эта девочка. В шестом классе мы сидели за одной партой, а в седьмом ее пересадили. Но каждый день после школы мы возвращались домой одной дорогой, хотя для этого мне приходилось делать приличный крюк.

Она жила на Кашгарке, в одном из тех огромных коммунальных ташкентских дворов, застроенных кривыми мазанками, которых как и где придется налепили после войны эвакуированные.

Я очень любил эту дорогу с Наташей. Сначала мы шли по бульвару, засаженному карагачами и платанами, потом — мимо старого узбекского кладбища, заросшего травой, потом поднимались на взгорок, с которого ее двор открывался весь целиком, с веревками, груженными бельем, играющей ребятней и косыми, крытыми черным толем крышами низеньких сараев.

В тот день она торопилась домой и была радостно возбуждена: ждала отца из дальней какой-то поездки. И всю дорогу приговаривала:

— Вот приду, а папа дома!

Просто ни о чем другом в тот день не могла говорить — даже досадно было.

Когда взобрались на горку и внизу, как всегда, открылся весь ее двор, с черными заплатами толевых крыш, мы остановились как вкопанные: сначала увидели толпу во дворе, машину «скорой помощи» и милицейский «воронок»…

А потом заметили этих двоих на крыше сарая.

Мужчина и женщина лежали рядом в спокойных позах, как бы отдыхая, и между ними так же спокойно лежала двустволка.

Наташа вдруг вскрикнула, заплакала и побежала вниз. Она узнала этих двоих издалека. А я еще несколько мгновений не мог сдвинуться с места. Меня потрясли покой и красота их тел. Касаясь головами друг друга, вольно раскинув руки, посреди причитаний и суеты двора, они лежали на черной крыше сарая, как на уплывающем в небо плоту.

Наконец я спустился вниз и подошел к воротам, в которых собралась толпа, и услышал, как соседка рассказывала кому-то:

— Что на него нашло — не знаю, так хорошо жили! То ли застал ее с кем, то ли она велела ему собраться и уйти… кто уж сейчас может знать! Видели только, как выскочил он за ней с двустволкой… Она бегала от него по двору, кричала: «Саша, ты бредишь! Ты бредишь, Саша!!» Потом по лесенке взлетела на крышу сарая. А он поднял так ружье, прицелился и выстрелил. Ну, она упала молчком, даже пикнуть не успела… Он же стрелок, спортсмен… все, бывало, на соревнованиях… Ну и взобрался к ней на крышу, обхватил этак ее голову — и как завоет! Господи, и страшно как завыл, словно как пес! Мы хотели подойти к нему, кричали снизу: «Саша, Саша, миленький, брось ружье!» Никого не подпускал. Всех нас, при ком вырос вот в этом самом дворе, на мушке держал. Ну а уж когда «воронок» во двор въехал, он себя-то и порешил…

Она еще говорила, что вот оставил, безумец, дочь круглой сиротой… Я огляделся, ища глазами Наташу… ее нигде не было, должно быть, соседи увели… Побрел назад, поднялся на взгорок и долго еще, пока не забрали их, смотрел, как на крыше сарая уплывали в небо мужчина и женщина, погибшие так загадочно и страшно.

Придя домой, я лег на диван в столовой и, отвернувшись к стене, долго лежал, не в силах думать ни о чем другом.

Впервые в своей жизни я видел мертвых. И они не внушали страха, наоборот, — они были прекрасны, хотя в то время я, конечно, не мыслил такими словами и вообще не слишком отдавал отчет в своих переживаниях. «И это — смерть? — думал я. — Смерть… Так вот она какая…»

Наташу я больше не видел. За ней приехала из Самарканда тетка матери, увезла к себе. Она сначала писала мне — про новый класс, про город… ни слова о том, из-за чего мы расстались… А еще через год моя семья переехала в Москву, и переписка с Наташей угасла. Не знаю, где она сейчас, вспоминает ли нашу дорогу из школы — по бульвару, меж платанов и карагачей, мимо старого узбекского кладбища, поросшего травой…

Но еще много лет при упоминании о смерти, любой смерти, в моем воображении возникало нечто величественное, вольное и прекрасное — вроде тех двоих, уплывающих в синее небо на черной крыше сарая…

8 …И когда она упала…

Лена Батищева — грузная, решительная, ходит в брюках, просторных свитерах и ботинках на рифленой подошве. Когда опаздывает, а опаздывает всегда, сильно топает, так что коллеги узнают о ее приближении задолго до непосредственного появления. Так вот, Лена Батищева, чья жизнь — череда безответных или, что еще хуже, ответных любовей, работает редактором в журнале «Школьная психология».

Недавно благотворительный американский фонд организовал семинар по проблемам воспитания умственно отсталых детей. Лену тоже пригласили участвовать. И целую неделю по этому случаю она жила в гостинице «Россия», хотя до собственного дома могла добраться за час. Но надо же воспользоваться удачей, правда? — когда еще так подфартит…

А в завершение семинара американцы подарили всем участникам культпоход в Большой театр, на «Пиковую даму». В роли Cтарухи — Илзе Лиепа.

Все-таки событие. Ведь не часто, согласитесь, бываем мы в Большом театре, даже и живя в этом городе. Вот в пятом классе, помнится, ходили на «Руслана и Людмилу», ну, в восьмом — на «Русалку»… а потом уже редковато получается…

Лена решила по этому случаю вылезти наконец из брюк и надеть чуть ли не единственное свое нарядное платье. Ну а где платье, там и непременный расход — колготки. Хорошие купила, телесного цвета, достаточно дорогие — рублей девяносто пять что-нибудь… Да оказались колготки с брачком — буквально минут через двадцать в них лопнула резинка. Когда группа выходила из автобуса, колготки на Лене стали стремительно оползать. Лена, как в детстве, начала ступать широко расставляя ноги, чтоб удержать эти проклятые колготки хотя бы на уровне колен. А в вестибюле Большого театра первым делом устремилась в туалет, где немедленно их стащила и просто сунула голые ноги в зимние сапоги. Провозилась, понятно, то, сё… Когда наконец вышла, выяснилось, что ее группа уже прошла контроль и поднялась наверх.

Лена не сразу поняла свое бедственное положение. Сначала она улыбалась билетерше — кремневой старухе, с веками, опущенными как у Вия, — объясняла, что вот случилась такая интимная неполадка с нижним бельем, а билеты у руководителя группы… Пробовала даже докричаться, отсылая куда-то вверх по великолепной, но нуждающейся в ремонте лестнице горловые трели: «Бо-ор-ря, Бо-ор-рь!!»

Все было тщетно. Старуха неколебима.

— Вы что, думаете, я вру, что у меня был билет?!

— Женщина, — отвечает та, — вот и держали бы свой билет при себе…

В полном отчаянии Лена ринулась в кассы, в надежде, что хоть какой-то завалящий билетик остался. Да где там! Вы ж понимаете — Большой театр, наша национальная гордость.

А уже третий звонок, а народ уже весь прошел в зал, в холле, между прочим, не топят и, между нами говоря, в ноги поддувает. Ну и обидно!

— Послушайте, — говорит опять Лена билетерше. — Я же с вами по-человечески делюсь, такая вот оказия — резинка лопнула! Я же к вам с полной откровенностью!

— На что мне ваша откровенность?

— Ну, я не знаю — голые ноги вам показать?

— На что мне ваши голые ноги? — невозмутимо отвечает та, не поднимая своих тяжелых век. Смотрит только на уровне рук, на уровне подаваемых билетов. Такая производственная особенность взгляда.

— Вот человек! — говорит. — Задницу готова показывать, только бы на халяву пройти.

— Вы… вы что несете?! — закричала Лена. — Я же объясняю вам… Моя группа давно прошла! Пустите меня, я вызову руководителя! Бо-ор-ря-а-а!!

— Не орите, здесь Большой театр, а не подворотня…

— Пустите же на минутку, я вам этот билет принесу показать!!

— Сейчас, пустила, — отвечает та…

И Лена понимает, что спектакль начался, а она при своих полных правах и при пустом ее конкретном кресле в пятом ряду амфитеатра должна стоять в холодном холле с голыми ногами на потеху гнусной бабке.

При этой мысли она ломанулась мимо старухи, та ринулась встречь, они сшиблись и некоторое время молча остервенело дрались, выворачивая друг другу локти.

Неумелая в драке Лена опять была отброшена, неприятель торжествовал, все было кончено. Она заплакала и потрусила к выходу, но у самых дверей обида пересилила гордость, она вернулась к старухе и проговорила умоляющим голосом: