Феликс Арский - Перикл

• Название: Перикл
• Автор: Феликс Арский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1971

Перикл (Perikles) (около 490 до н. э., Афины, — 429 до н. э., там же), древнегреческий политический деятель, стратег (главнокомандующий) Афин в 444/443-429 до н. э. (кроме 430). Принадлежал к аристократическому роду.

---

В Дигме — так назывался этот центр — купцы выставляли образцы своих товаров, трапезиты и ростовщики давали ссуды под залог товаров и кораблей, брали на хранение деньги. Сюда стекались толпы жадных до новостей афинян, вопрошавших всех прибывающих: «Что нового?» Здесь узнавали о ценах на продукты на рынках Средиземного и Черного морей, о кораблекрушениях, о ссорах, неудачных сделках, о чудесах и знамениях, о нравах и обычаях далеких стран.

В эмпорий находились гостиницы, постоялые дворы, харчевни, кабаки, увеселительные заведения, публичные дома. Над ними висели заманчивые вывески — каждый хозяин стремился привлечь гостей.

Пирей был местом знакомств и сделок. Но сюда приходили и ораторы, философы, писатели. Здесь основывали школы врачи. Многие афиняне стремились иметь дом не только в городе, но и в Пирее, где они могли принимать чужеземцев, завязывать политические и деловые связи.

Перикл любил бродить в шумной пирейской толпе. С гордостью поглядывал он на обширную гавань, ряды лавок и хлебных магазинов, считая своей заслугой создание этого порта. Именно по его настоянию Гипподам Милетский впервые осуществил в Пирее строгий план строительства города, непохожего на обычные полисы, — с широкими улицами, пересекающимися под прямым углом и ведущими к центральной площади, названной «агорой Гипподама».

В аристофановских «Птицах» один из героев комедии предлагает проект города, весьма напоминающий план Пирея:

Здесь в центре будет рынок. К рынку улицы
Пойдут прямые. Так лучи расходятся,
Сверкая, от звезды. Звезда округлая,
Лучи прямые.

Сюда, на «агору Гипподама», в случае военной тревоги, по первому сигналу собирались граждане Афин и Пирея с оружием в руках. На этой же площади выставляли почетные декреты в честь граждан или иноземцев, оказавших услуги Афинскому государству.

В Пирее жили главным образом рыбаки, ремесленники, беднота, искавшая заработков. Здесь селились метоки, вольноотпущенники, занимавшиеся мелочной торговлей. Бедняки работали грузчиками, носильщиками, продавали воду на пристани; многие оказывали услуги иностранцам. На верфях находили себе занятие плотники, оружейники, гребцы. Не случайно афинские аристократы презрительно именовали население Пирея «корабельной чернью», о которой позднее Аристотель скажет, что она, «бывшая виновницей Саламинской победы и потому виновницей гегемонии и морского могущества Афин, укрепила демократию».

***

Глядя на богатство Пирея, воочию убеждаясь в могуществе Афин, достигнутом его усилиями, Перикл мог чувствовать себя удовлетворенным. Потому-то его тянуло в эту разношерстную толпу, где смешивались различные языки и наречия, где жизнь била ключом. Он навещал своего старого друга Кефала, богатого сиракузского предпринимателя, которого Перикл уговорил переехать в Афины. Кефал приобрел дом в Пирее, владел мастерской, изготовлявшей щиты, и десятками рабов. Благодаря Периклу ему, метеку, предоставили особые привилегии: освободили от ряда повинностей, разрешили владеть недвижимостью (право, которого обычно метеки были лишены).

Будучи образованным человеком, Кефал гостеприимно принимал у себя философов, политиков, ораторов. У него собирались софисты, часто бывал Сократ, под влиянием которого старший сын Кефала стал заниматься философией.

Перикл не участвовал в научных спорах и обычно молчал, наблюдая за тем, как состязаются в словесных поединках софисты.

Этих людей он понимал с трудом. Не в том дело, что они брали плату за свои уроки и тем самым, как считали афиняне, порочили доброе имя свободного гражданина. И не потому настораживали они, что в их речах многое казалось чересчур необычным, смелым, а порой кощунственным. Перикл вовсе не склонен был испытывать к ним то недоверие и неподозрительность, которых не скрывало большинство афинян. Он знал, что нередко малограмотными людьми движет чувство страха и зависти к тем, кого отличают изысканный ум и образованность.

Но многое и ему казалось странным. Он никак не мог уяснить, зачем нужны бесконечные дискуссии, в которых смысл и суть вещей утрачиваются и все вводится лишь к блестящему, но пустому жонглированию словами. С одинаковой легкостью софисты доказывали прямо противоположные истины, а в конечном счете отрицали существование истины вообще.

Кефал успокаивал друга:

— Ты напрасно принимаешь все так близко к сердцу, Перикл. И к тому же, по-моему, ты просто несправедлив к учителям мудрости. А ведь они — твои союзники.

— Ну уж нет, Кефал. Ты отлично знаешь, что я не приглашаю их в свой дом и не обращаюсь к ним за советом.

— И все же это так. Вот тебя называют первым гражданином, советчиком демоса. Даже поэты, которые отпускают язвительные шутки в твой адрес, сравнивают тебя не с кем-нибудь, а с самим Зевсом. За что?

— Наверное, за то, что я помогаю демосу.

— Э, нет, не скромничай! Ты руководишь им, как бы ни старался остаться незаметным. А кто научил тебя управлять государством?

— Разве жизнь — плохая школа, Кефал? Или годы войны с варварами и схваток с Ареопагом ничему не научили?

— Тебя — да. А других? Ты великий политик, Перикл, но ты один. А кто в силах заменить тебя?

— Но я и делаю все, чтобы каждый гражданин мог руководить страной — ведь именно в этом смысл нашей демократии.

— И ты всерьез полагаешь, будто для этого достаточно быть просто честным патриотом? Что хватит одного лишь здравого смысла и чистой совести, чтобы решать дела в Совете и гелиее?

— Я не спорю, конечно, нужно кое-что знать и уметь.

— Вот-вот! Политика — и ты сам тому лучший пример — требует и гибкости, и смелости, и осторожности, и расчета. Это трудная наука. А кто первый приравнял ее к науке? Представь себе, именно софисты, которых ты так недолюбливаешь.

— Странно, во времена Фемистокла как-то обходились без такого понятия.

— Верно, но тогда демос еще не был хозяином. А сейчас стал, и ты, между прочим, один из виновников этого.

— Ты меня упрекаешь?

— Наоборот, хвалю, только… не поспешил ли ты?

— Никогда не рано дать свободу тем, кто ее достоин.

— Красивые слова, Перикл. Но ведь ты вложил оружие в руки тех, кто не умеет им пользоваться.

— В экклесии и гелиее может выступать каждый.

— Ты хочешь сказать, имеет право? Разумеется. Но не всякий умеет это делать.

— По-моему, и так в наших судах говорят слишком много.

— Что ж удивляться? Разве мы, эллины, не ценили издавна красивые речи? Вспомни Гомера — к хорошему оратору он относился с таким же почтением, как к доблестному воину. Только раньше красноречие считали даром богов, а нынче ему обучаются у софистов. Ведь именно они создали целую науку об ораторском искусстве и назвали ее риторикой. Или ты стал опасаться красноречия?

— Я боюсь потока слов, в котором исчезает истина. Я слышу, как юнцы повторяют слова Протагора, что о каждом предмете можно высказать два мнения и с одинаковым успехом доказать их. И я вижу, как в судах искушенные ораторы называют черное белым, сбивают с толку демос, заботясь не о правде, а о выгоде для себя. Ты говоришь об учениках софистов. Да, они толпами ходят за своими наставниками. Только к чему они стремятся? Стать образованными людьми, философами? Нет, они хотят делать карьеру с помощью ораторской трибуны. Прав Сократ: софисты изображают слабое сильным; и чем несправедливей дело, тем искусней должен быть оратор, чтоб защитить его. Поэтому я и утверждаю: софисты развращают молодежь, которая благодаря их науке привыкла во всем сомневаться, ни во что не верить и никого не почитать.

— Прости, Перикл, но наука не виновата в том, что ее используют для нечестивых целей. Ведь и добро может породить зло. Тебе не нравятся сомневающиеся? Но не забывай: прежде чем сомневаться, люди думают. Разве одно не стоит другого?

— Цена слишком высока.

— Боги ничего не дают безвозмездно. Впрочем, люди тоже. Приобретая, мы одновременно теряем. Афинян зовут болтунами и сутягами. Даже Сократ, мудрейший из мудрых, утверждает, что ты, Перикл, сделал их бездельниками и корыстолюбцами, привыкшими жить за счет казны. А ведь это результат твоих реформ, без которых, увы, не было бы и демократии. Вспомни Гераклита из Эфеса, прозванного Темным. Добро и зло едины, противоположное сходится, и все течет, ничто не стоит на месте.

— К сожалению. О, если б я мог остановить время, Кефал!

— Боюсь, это не под силу самим «бессмертным».

Остановить время, задержать неумолимый ход событий, который выходил из-под контроля, — об этом все чаще думал. Перикл. Государство процветало, Афины достигли наивысшего могущества. Что ждет их в будущем? Войны? Этого Перикл не опасался. Опасность таилась внутри. Он замечал признаки болезни, разъедавшей общество, и чувствовал свое бессилие перед ней.

Беспокоила молодежь, поклонявшаяся софистам и старательно усваивавшая их манеру спорить и опровергать устоявшиеся истины. Особенно встревожился Перикл после разговора со своим племянником Алкивиадом, когда этот самонадеянный юнец поставил его, опытного, умудренного политика, в тупик.