Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 12, 2002

• Название: Новый мир. № 12, 2002
• Автор: Журнал «Новый мир»
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал

---

«Метания интеллектуала» — тоже даны не как социальный факт, но как феноменология чувств единственного и конкретного человека по имени Василий Голованов. Стоит это понять, и тут же перестанут раздражать сомнения и комплексы, сто раз описанные в великой и невеликой русской литературе от Льва Николаевича до Дмитрия Александровича. С читателем говорит не создатель «типических характеров в типических обстоятельствах», а как будто бы случайный собеседник, вдруг, однако, подобно отцу Сонечки Мармеладовой, начинающий рассуждать о странном: «…надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти». Тут раздражением не отделаешься — на живую боль невозможно ответить обобщенно (дескать, все это уже случалось тыщу раз) и — пройти мимо, по своим важным делам. Вот Голованов говорит: «В любовь, которая связывает двоих только узами влечения и тем более „долга“, я не верю. Я верю в любовь, которая возрастает подобно дереву, помогая двоим раскрываться, требуя, неустанно требуя от них пищи для роста, новых смыслов, новых, все более сложных ролей, все более прозрачных, промытых оттенков чувств». Избито и банально? Да, во всех случаях, кроме беседы по душам, не запланированной в органайзере, случившейся как-то вдруг и накоротке и запавшей в память…

Вот, оказывается, на кого похож слон! Книга Голованова предполагает не рецензионные разборы-анализы, но вполне «нонфикционную» реакцию частного человека. Что ж, лет десять с небольшим тому назад был я на вечере журнала «Новая Юность», только что отпочковавшегося от «Юности» (простите за оксюморон) «старой», позднедементьевской и агонизировавшей, подобно тому, как более или менее достойно отходили в мир иной «Огонек» Коротича, «Московские новости» Яковлева и «Литобозрение» Лавлинского. Волна сверхпопулярности перестроечных изданий-анфантерриблей схлынула так же стремительно, как и, незадолго до того, стойкая популярность честных газетно-журнальных детищ эпохи застоя. Именно слушая почти юных в те годы ребят из НЮ (аббревиатура что надо!), я понял, что секретарская литература в респектабельных «толстяках» советского времени попросту породила собственный недолговечный антипод в лице изданий политизированных, взахлеб рассуждавших о литературе «потаенной» и «возвращенной», а боковым зрением по привычке следивших за колебаниями линии партии, то есть бонапартии проворных прорабов и торопливых межрегиональных разоблачителей. Ступор после статьи «Не могу поступиться принципами» помните? Впрочем, шут с ними, с принципами, я понял тогда, что существует еще один вариант журналистики или, если угодно, журнальности. Василий Голованов, Рустам Рахматуллин, Гела Гринева (а также В. Пуханов, М. Кудимова, В. Бибихин…) во многом, как это ни покажется странным, предвосхитили сетевую словесность. Они делали журнал словно бы для самих себя, для внутреннего пользования: обменивались эссе, стихами, рисунками, беседовали друг с другом словно бы «в присутствии» читателя, который находил на страницах «Новой Юности» все, кроме фронтовых сводок с полей сражений за перестройку и гласность.

Последняя книга Голованова несет на себе ощутимый след журналистских находок тогдашней «Новой Юности» — в конце помещена подборка из научных статей, стихов, быличек и эссе, в основной текст не вошедших. Здесь герои повествования Беглеца обретают самостоятельное лицо: жители ненецких поселков ведут неторопливые рассказы от первого лица, а Любимая, к которой то и дело обращается в своих записках Беглец, обретает собственный голос, откликается на зов друга, внезапно сбежавшего на северный остров.

…Где-то у Кортасара есть рассуждение о том, что в «правильной» книге должны быть заранее просчитаны будущие обстоятельства ее прочтения. Ну, скажем, книга для пассажира переполненного трамвая должна содержать паузы, во время которых мимо могли бы протолкнуться ломящиеся к выходу соседи слева и справа. Василий Голованов почти никогда не забывает о том, что «есть книги для глаз и книги в форме пистолета», как пел некогда рок-мэтр эпохи «Новой Юности». Ну разве что в тех случаях, когда пытается имитировать подлинные научные разыскания. Едущему в трамвае ни к чему знать, сколько именно ящиков в библиотечном каталоге перелопатил Беглец, прежде чем найти ссылки на труды братьев А. С. и П. С. Савельевых. Уважающий себя гуманитарий-специалист по крайней мере одного из братьев (П. С.) знает прекрасно. Дилетант же забудет это имя уже через несколько минут, как только пробежит глазами соответствующую страницу. Бахтин, помнится, прекрасно объяснил отсутствие в своих работах подробного научного аппарата. Знающие поймут все и без ссылок, а незнающим никакие цитаты не помогут. Вот и кажется при чтении некоторых страниц, что тебя либо лишают точной и строгой информации, либо снисходительно потчуют жиденьким бульоном популярщины вместо подлинной науки — отрывочными упоминаниями о Марко Поло или Рене Геноне.

Со странным чувством закрыл я книгу. Что — разве не ушло навсегда время вылазок за туманом и за запахом тайги? Пафосных и все же таких трогательных выпусков «Алого паруса» на страницах ветхозаветной «Комсомолки»? Журналов «Наука и жизнь», «Вокруг света» и «Техника — молодежи», на которые невозможно (или снова возможно?) подписаться? «Космических» статей Ярослава Голованова? Неужто кому-то до сих пор охота «трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете», а вовсе не ради отчета по гранту? Иногда невозможное кажется почти реальным. А коли так, Вася и Гела, то пишите мне электронные письма, только кеглем поменьше, поскольку места на жестком диске вечно не хватает…

Дмитрий БАК.

Конец Прекрасной Дамы Юрий Ряшенцев. Любовные долги. Баллада и семь поэм. М., «Тайдекс Ко», 2001, 112 стр

Юрий Ряшенцев известен прежде всего как лирический поэт, причем делающий ставку на стихи, как это раньше было принято говорить, социально окрашенные.

Так хорошо начинать стихотворную повесть,
веря в талант и о краткости не беспокоясь
(эту сестренку таланта я видел в гробу!).
Только для повести нет ни сюжета, ни навыка.
Да и с мгновеньем повязан однажды и накрепко —
Ветка и та мне способна напомнить судьбу…

(«Отрицание „бабьего лета“»)

Однако не так давно Ряшенцев представил на читательский суд книгу поэм — «Любовные долги». Открывает ее «Баллада» с весьма экстравагантным сюжетом. Школьник глазеет на полуобнаженных участниц Дня физкультурника. «Почему эти ноги так пышно растут, не кончаясь так долго? В этом мире, скупом на погляд, их не может быть столько — столько смуглых колен из-под шелкового полотна!» «Искушение святого Антония» в условиях пионерского детства может быть истолковано не столько как «аморалка», сколько как инициация, один из первых шагов по лестнице, ведущей во взрослую жизнь.

Тема взросления звучит и в поэме «Кирзовое солнце»: роман с «дворовой примой» Жаной, соперничество мальчишек и их любовные переживания.

…Передо мной уже не сверстник,
а горький раненый мужик.
Я был — как веник против танка.
И вмиг все было решено:
я тем был, кто танцует танго,
он тем был — про кого оно!

«Царь горы» — пожалуй, лучшая из поэм, самая задушевная и пронзительная. Военное время, эвакуация, тяжелый быт тех лет глазами подростка («взрыв бомбы во дворе, бомбежка эшелона»). В провинциальный тыловой городок съезжаются несколько семей. Мальчик из Москвы влюбляется в девочку из Киева. Романтическая школьная дружба на фоне вьюг, заснеженной улицы с единственным санным путем, очередей у колодца, «жалкого жмыха» на ужин и детских дворовых игр в «царя горы» («войне скончанья нет, но есть преграда — детство»).

Ретроспекции, отроческие воспоминания, юношеские увлечения героев сменяются чередой серьезных, «взрослых» переживаний. Суть их — одна. Везде речь — о свойствах страсти. Что мы можем узнать de rerum amor из этой небольшой, в общем-то, книжки? Интимные потрясения подростка ничем не отличаются от потрясений взрослого. Якорь прошлого чувства может тянуться за человеком всю жизнь. Век женской красоты пугающе краток.

У глагола «хотеть» есть три однокоренных существительных — хотение, прихоть и похоть. Эти корни тянутся через всю книгу, как линейки нотоносца, на котором и разыгрываются партии отношений героев. Страсть — отказ, страсть — разлука, страсть — томление… Всегда побеждает страсть. И только исход партии «страсть — старость» предрешен в пользу последней. Время добивается реванша и у любви, и у красоты — одерживает победу надо всем.

Итак, сюжеты почти всех поэм сводятся к романам: отроческим («Кирзовое солнце», «Царь горы»), курортным («Белый танец»), служебным («Генеральша», «Пятый павильон»), туристическим («Гора Медовая»). И только в «Случайной встрече» нет ни развития, ни развязки. Есть лишь одна точка — куст между двух дорог, по которым ведут женский и мужской отряды заключенных.