Андрей Белый - Книга 3. Между двух революций

• Название: Книга 3. Между двух революций
• Автор: Андрей Белый
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1990
• ISBN: 5-280-00517-7, 5-280-00519-3

«Между двух революций» — третья книга мемуарно-автобиографической трилогии Андрея Белого. Перед читателем проходят «силуэты» множества лиц, с которыми писатель встречался в Москве и Петербурге, в Мюнхене и Париже в 1905–1912 годах. Интересны зарисовки Блока и Брюсова, Чулкова и Ремизова, Серова, Жана Жореса, Коммиссаржевской и многих других.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Через головы всех читателей считаю нужным сказать это сплетницам, исказившим суть моих отношений с Блоком; поздней мой друг (видный критик) признался мне: выслушав в свое время ходившие обо мне легенды, почувствовал он неприязнь ко мне, которую перенес и в печать;58 никто не понял, что под коврами гостиных, которые мы попирали, уж виделась бездна; в нее должен был пасть: Блок — или я; я ведро не пролитой еще крови прятал под сюртуком, и болтая, и дебатируя.

Февраль — март — Питер этого времени во мне жив, как с трудом разбираемые наброски в блокнот; вот безвкусица неуютного номера на углу Караванной;59 на столике чай; из теневого угла торчит нос; это — Блок; слишком быстро он выпускает дымок папироски; я словоохотливее, чем нужно; Л. Д., скучая, зевает; Блок встает, прохаживается, садится, отряхивает пепел, отрезывает:

— «Нет, у нас в Петербурге — не так!»

Я — москвич: москвичи не умеют повязывать галстук; я ощущаю: приезд мой — вторжение в его личную жизнь (сам же звал); его рот отведал лимона.

Не так и не то!

Л. Д. встала:

— «Спать хочется!»

Вот — я у Блоков: белые, холодные стены с зелеными креслами, с чистыми шкапчиками не рады, что я в них сижу; Александра Андреевна, кутаясь в шаль, говорит о своих сердечных припадках:

— «Займется дыханье, и сделается все — не так и не то!»

Здесь — тоже: не то!

А вот — первое чтение «Балаганчика»:60 в той же гостиной стоят Городецкий, Евгений Иванов, Пяст, я, — кто еще? Блок подходит к тому, к другому, с рукой, подставляющей портсигар; его защелкнув, усаживается: о нет, — не читать, а истекать… «клюквенным соком»; [ «Истекаю клюквенным соком» — строчка из «Балаганчика»61] истекает он вяло; и — в нос:

— «Э, да это — издевка?»

Традиции «приличного тона»: застегиваюсь и натягиваю, как перчатку, улыбку:

— «Да, да, — знаете». С Блоком — ни слова.

А вот везу Блока к Д. С. Мережковскому; день — золотая капель; снег — халва, разрезаемый саночками; Блок — как мертвое тело; бобровая шапка — на лоб; нос нырнул в воротник; рыже-розовые волосы белой Гиппиус перевязаны алою ленточкой; она вполуоборот лорнирует Блока; талия — как у осы; я — сижу, мешая щипцами сияющий жар; Блок — в позе непонимающего каприза:

Ночь глуха.
Ночь не может понимать
Петуха62.

(Блок)

Это его ответ на разговорную тему, поднятую Мережковским: «Петуха ночное пенье. Холод утра; это — мы»;63 З. Н. — на ту же тему:

Ты пойми: мы — ни здесь, ни тут:
Наше дело — такое бездомное…
Петухи — поют, поют.
Но лицо небес еще темное64.

Молчание Блока бесит: «Не соглашайся, оспаривай, доказывай несостоятельность петушиного пенья!» И быстрым движеньем выхватываю из камина щипцы; взмах ими в воздухе: раскаленный кончик щипцов рисует красный зигзаг; и я — усовываю щипцы в багряно-золотой жар; «петух», — Мережковский, — старается; а потухающий жар — в пепельных пятнах.

Не то!

В эти дни мы разгуливаем по Невскому: с Зинаидою Гиппиус; на ней короткая, мехом вверх шубка; она лорнирует шляпы дам и парфюмерию в окнах; мы покупаем фиалки и возвращаемся в красную комнату укладывать открытый сундук; она бросает в него переплетенные книжечки, дневники, стихи, чулки, духи, ленточки; я — сижу около; Мережковские едут в Париж отдыхать от прений:65 Пирожков — уплатил [Издатель Мережковского]. И Д. С. очень радостно шлепает туфлей с помпоном пред нами; он заложил за спину свою руку с сигарой, бросающей запах корицы мне в нос; он — малюсенький, щупленький, зарастающий коричневым волосом, вертит шейку и пучит глаза, нам показывая свои белые зубы:

— «В Паггиже — весна!»

И здесь — тоже: но, отправлялся на Варшавский вокзал, он еще прячет голову в меха шубы (боится простуды); и только в купе надевает легкое пальтецо, свалив шубу нам на руки; Карташев, Серафима Павловна, Тата и Ната тащат ее обратно: на угол Литейного; перед отъездом я покупал «пипифакс» для дорожного пользования: Д. С. Мережковскому; это такая бумага, которой значение, по-моему, всем известно.

В эти дни я — на выставке «Мира искусства»66, набитой шуршащими дамами света и крахмальными чиновниками министерств; тут и паж с осиною талией, с золотым воротником; подошедшая Ремизова локтем толкает под руку, показывая глазами на смежный зал; в проходе, отдельный от всех, заложив руки за спину, кто-то бритый вперился в нас: два сияющих глаза; Ремизова же шепчет мне:

— «Он!»

Он — Савинков; я, опуская глаза, — прохожу; таки смелость! Шпики снуют здесь; скоро я везу стихи его в «Золотое руно»; Соколов их не принял67.

Все — мелочи, меркнущие перед объяснением с Щ,68 и — с Блоком.

Щ. призналась, что любит меня и… Блока; а — через день: не любит — меня и Блока; еще через день: она — любит его, — как сестра; а меня — «по-земному»; а через день все — наоборот;69 от эдакой сложности у меня ломается череп; и перебалтываются мозги; наконец: Щ. любит меня одного; если она позднее скажет обратное, я должен бороться с ней ценой жизни (ее и моей); даю клятву ей, что я разнесу все препятствия между нами иль — уничтожу себя.

С этим являюсь к Блоку: «Нам надо с тобой говорить»; его губы дрогнули и открылись: по-детскому; глаза попросили: «Не надо бы»; но, натягивая улыбку на боль, он бросил:

— «Что же, — рад».

Он стоит над столом в черной рубашке из шерсти, ложащейся складками и не прячущей шеи, — великолепнейшим сочетанием из света и тени: на фоне окна, из которого смотрит пространство оледенелой воды; очень издали там — принизились здания; серое небо, снежинки, и — черно-синие, черно-серые тучи; и — черно-серые, низкие хвосты копоти.

Мы идем с ним: замкнуться; на оранжевом фоне стены Александра Андреевна рисуется платьем тетеричьих колеров; она провожает глазами и, вероятно, следит за удаляющимся нашим шагом, пересекающим белые стены гостиной.

Я стою перед ним в кабинете — грудь в грудь, пока еще братскую: с готовностью — буде нужно — принять и удар, направленный прямо в сердце, но не отступиться от клятвы, только что данной Щ.; я — все сказал: и я — жду; лицо его открывается мне в глаза голубыми глазами; и — слышу ли?

— «Я — рад».

— «Что ж…»

Силится мужественно принять катастрофу и кажется в эту минуту прекрасным: и матовым лицом, и пепельно-рыжеватыми волосами70.

Впоследствии не раз вспоминал его — улыбкою отражающим ему наносимый удар; вспоминал: и первое его явление у меня на Арбате, и какое-то внезапное охватившее нас замешательство; вспоминалось окно; и — лед за ним; и очень малые здания издали; там грязнели клокастые, черно-синие, черно-серые тучи, повисшие сиро над крапом летящих ворон.

Вот — все, что осталося от Петербурга; я — снова в Москве: для разговора с матерью и хлопот, как мне достать денег на отъезд с Щ.;71 от нее — ливень писем; такого-то: Щ. — меня любит;72 такого-то — любит Блока; такого-то: не Блока, а — меня; она зовет; и — просит не забывать клятвы; и снова: не любит73.

Сколько дней, — столько взрывов сердца, готового выпрыгнуть вон, столько ж кризисов перетерзанного сознания.

Майское маянье

Письмо от Щ.: не сметь приезжать;74 во имя данного Щ. обещанья, — спешу с отъездом; письмо от Блока: вежливо изложенная неохота со мной увидеться: он держит экзамены;75 всю зиму звал! Еду к Щ., — не к нему; а ему прибавится один только лишний экзамен: короткий ответ на короткое извещение: Щ. и я поедем в Италию; от Александры Андреевны вскрик: не приезжать, не являться: «Сашеньку» разговоры рассеют. Я — бомбою: в Питер;76 но — двери Щ. замкнуты; я — в переднюю Блоков; Александра Андреевна, суясь в щель двери, делает вид, что не видит меня: глазки — прыгают! «Саша» же:

— «Здравствуй, Боря!»

Л. Д. еле-еле пускает меня в кабинет, где сидит, развалясь, молодой переводчик Ганс Гюнтер, рассказывавший, что старик-литератор, вообразивший, что он — педераст, приударил за ним; тут же: рыжий, раздутый, багровый латышский поэт77 восхищен перспективами Санкт-Петербурга; Блок задерживает посетителей: не остаться со мной; звонок: влетает Сергей Городецкий; а я — удаляюсь.

Но я — вернусь, хотя бы закрыв лицо маской, закутавши плечи и грудь домино.

Щ. — таки приняла;78 поняла, что не «Боря» сорвет замок с двери, а кто-то неведомый, с кинжалом под домино; надо снять «домино»; надо вынуть из пальцев «кинжал»;79 и поэтому — дипломатия усовещаний, советов; пущены в ход и «глазки»: сначала — «сестринские»; вдруг — «влюбленные»; вспыхивает «тигрица» в них; в который раз позиции мною взяты, ибо она признается, удостоверившись, что готов я на все для нее: — она любит меня; истинная любовь — торжествует.