Николай Февр - Солнце восходит на западе

• Название: Солнце восходит на западе
• Автор: Николай Февр
• Издательство: Издание газеты «Новое Слово»
• Жанр: Публицистика
• Год: 1950

Автор — журналист, русский эмигрант из Белграда, одинаково чуждый фашизму и большевизму, рассказывает о поездке по оккупированным немецкой армией территориям Прибалтики, Украины, России, о настроениях, психологии и образе жизни людей до и во время Второй мировой войны. Книга поражает подробностями и достоверностью свидетельств из первых рук.

---

Среди зарубежных русских часто бывали разговоры о том, как нас «там» примут, если мы сможем когда-нибудь возвратиться домой. Знают ли нас на родине, помнят ли нас и что о нас думают? Почему-то среди многих было распространено убеждение (быть может специально сфабрикованное), что к нам там относятся недоброжелательно, считают нас за каких-то ловчил, сбежавших подальше от греха, что нас не поймут и встретят недоверчиво. Быть может, те, к счастью, редкие, глухие выстрелы, которые иногда завершали нищенскую жизнь в каком-нибудь отельном номере на берегу Сены или Дуная, были до некоторой степени, последствием этого совершенно неверного и неизвестно на чем основанного заключения.

Я уже две недели живу в Пскове. У меня уже здесь много друзей и домов, в которых я частый и желанный гость. Я уже хорошо знаком с остатками здешней интеллигенции, с этими подлинными последними могиканами.

Я сам не знал, как произойдет эта встреча. Уже в первую ночь, попав в первую псковскую семью, я увидел как просто и сердечно эта встреча выглядит. Но я никогда не предполагал, что мое появление в каждом псковском доме, будет вызывать неизменно огромный интерес и трогательное волнение.

Те простые и для нас совершенно нормальные вещи, как например, то что мы, живя больше двадцати лет заграницей, не разучились говорить по-русски, многих прямо поражало. Когда же я говорил, что я двенадцати лет уехал из России, двадцать один год прожил заграницей, учился на чужом языке, то не было конца их удивлению, что я так хорошо говорю по-русски.

— Да вы лучше нас говорите по-русски, — сказал как-то мне один собеседник, — мы тут за это время разных неподобных словечек нахватались, а ведь вы говорите на чистейшем русском языке.

На это я отвечал, что наши дети, родившиеся уже заграницей, говорят по-русски нисколько не хуже меня. Тут собеседники непонимающе разводили руками. А когда я рассказывал им, как мы сохраняли русские школы, как создавались вечерние курсы по изучению родины, куда приходили люди уставшие от физической работы, когда рассказывал о победах русского искусства в Европе, Америке, Австралии, об успехах русских ученых, о тяжелых условиях жизни, в которой для многих единственным просветом была надежда на возвращение домой, то глаза моих собеседников зажигались огоньком удивления, радости и восхищения.

Что знали они о нас?

Молодежь — ничего, или почти ничего. Шурочка — студентка ленинградского университета, на мой вопрос, что она знает о нас, ответила: — я слышала, что когда-то какие-то богачи сбежали заграницу.

Я долго рассказывал Шурочке про этих «богачей». Теперь она знает о них значительно больше.

Одна молодая дама со смехом призналась мне, что когда ей сказали, что будет гость из русской зарубежной газеты, то она представила себе, какого-то хромающего и кашляющего старичка с толстовской бородой и долго не хотела верить, что этот гость — я. Это характерно. Советская пропаганда, время от времени, уделяла внимание эмигрантам. Но она, как взяла один штамп образца 20-года, изображавшего русского эмигранта в виде старичка — генерала, торгующего газетами на улице, так и не съезжала с него все эти годы. Советская пропаганда совсем забыла о том, что там, далеко за рубежом родной земли выросли новые поколения русской молодежи, с наличием которых большевикам, так или иначе, придется когда-нибудь посчитаться, а что не дававшие покоя московским карикатуристам несчастные русские старики, давно уже нашли свое упокоение под сенью лип, каштанов и кипарисов, безвестных, разбросанных по белу свету кладбищ.

Люди старшего поколения знают о нас больше, но это представление было тоже весьма туманным. Они знают, что двадцать с лишним лет назад, больше миллиона русских людей покинуло родину. Знают имена некоторых писателей, артистов и генералов. И это все. Остальное надо рассказывать подробно, начиная с того момента, когда пароходы, увозившие нас за границу, отчалили от русского берега. Рассказ часто перебивается вопросами: — жив ли такой-то? а не встречали такого-то? И самый частый вопрос: неужели вы на самом деле мечтали о возвращении на родину?

— Ну, конечно, — неизменно отвечаю я.

— Странно, — говорит один, — а мы все мечтали, да и сейчас еще мечтаем выбраться заграницу.

— Что ж тут странного, — говорит другой, — вполне понятно и то, и другое. Ведь вы, живя на чужбине, с каждым годом все более остро любили свою родину, а мы, живя здесь, с каждым годом ее все больше ненавидели.

Это замечание характерно. Для эмигрантов родина и советская власть были двумя разными понятиями. Родину — любили, а советскую власть — ненавидели. В эмиграции никогда не соединяли эти два понятия вместе. Для людей же живших здесь оба эти понятия, были самой жизнью неразрывно связаны в одно целое.

Но какой же должна была быть эта жизнь, сколько ужасов, выхолаживающих человеческую душу, надо было пережить для того, чтобы у чистокровного русского человека, у коренного псковича могло слететь с уст, это жуткое, по своей трагической сущности, замечание.

Об этой жизни, страшной жизни подсоветского человека, я уже имею довольно отчетливое представление по рассказам десятков знакомых псковичей. Однако, я не буду сейчас подводить под этим итоги. Позже, посетив и другие русские города, я быть может сумею это сделать с большим правом.

Ненависть к советской власти и ужас от одной только мысли, что им еще когда-нибудь придется быть советскими гражданами, — вот главные темы разговоров псковичей.

И это мне пришлось слышать не только от интеллигентов. В Пскове работает уже несколько заводов и больших мастерских. Сами рабочие собирали и монтировали, испорченные большевиками станки. Я побывал на всех этих предприятиях и разговаривал с рабочими.

— Мы уже определились, — говорят они подняв голову от станка, — первое время ребята все стращали, — не работайте, мол, вернутся большевики худо будет… Месяца три не работали, все боялись… А теперь и те, что стращали давно принялись за дело. Не вернутся сюда красные…

— Ну, а если вернутся, — спрашиваю я.

— Тогда уходить надо. Беспременно уходить. Больше не хотим под ними быть…

«Уходить», «не хотим под ними быть», — вот те слова, которые приходится слышать от каждого псковича, к какой бы профессии он не принадлежал. Будущее покажет, что это не было пустыми фразами. Псковичи сдержат свое слово. И, когда три года спустя, красные войдут снова в Псков, то это будет единственный город на всей занятой территории, где не окажется ни одного жителя. В этом сознается даже московское радио.

— Почему вы ненавидите советскую власть?

— Как почему? Отца моего сослали, все отобрали, я был лишенцем.

— А вы почему ее ненавидите?

— Потому что меня раскулачили, в ссылке был три года, всех прав лишили.

— А за что вы не любите большевиков?

— А как же их любить… Брата моего расстреляли, дом забрали…

Вот такие ответы приходится слышать почти от каждого советского человека. Когда разговариваешь с советскими людьми, поражает одно обстоятельство. Все они искренне ненавидят советскую власть, но эта ненависть почти всегда вытекает из каких то личных обид, причиненных им большевиками, а не из сознания того, что представляет собой эта власть в целом и какое страшное духовное и физическое опустошение она оставляет после себя.

А это последнее, становится вполне очевидным лишь тому, кто сам лично побывал здесь и воочию убедился в том, что все писания даже эмигрантских газет, были не злостной пропагандой, а бледным отражением страшной действительности.

«У меня отобрали все», «нашу семью раскулачили», — «отца моего сослали», да это все тяжело, это все раны, — советская власть за эти годы умудрилась нанести рану почти каждому отдельному человеку многомиллионного народа, но это еще не главное. Главное — весь народ, все государство. А это сознают лишь немногие. Тем приятнее разыскать таких людей и часами говорить с ними на одни и те же грустные темы. Кто эти люди? Это те последние русские интеллигенты, те последние могикане, когда-то могущественного класса, ныне, почти незаметными островками, разбросанные, там и тут, среди огромного океана серой человеческой массы.

— Сколько интеллигентных семей в Пскове — спрашиваю я.

— Пятьдесят — шестьдесят, не больше, — отвечают мне.

— А до начала войны сколько было?

— Семей полтораста.

Сто пятьдесят интеллигентных семой — на семьдесят тысяч жителей… Это немного. Это до жути мало.

Спрашиваю, куда же делись остальные сто семейств. Их вывезли. Перед уходом большевиков из города, грузовики объезжали дома и специальные чины НКВД заботились о том, чтобы ни один интеллигентный человек не остался в городе. Устраивались настоящие облавы и засады. Те, кто остался, сами своевременно позаботились об этом, сбежав в леса и вернувшись домой уже после ухода большевиков.