Ю. Щербачев - Поездка в Египет

• Название: Поездка в Египет
• Автор: Ю. Щербачев
• Издательство: Университетская типография (М. Катков) на Страстном бульваре
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1883

Поездка эта относится собственно к 1876 году. Однако, за истекшие семь лет на берегах Нила и Суэцкого канала ничто не изменилось из того, что здесь описано: предлагаемые наброски ни политических, ни экономических вопросов не затрагивают а касаются исключительно путевых впечатлений туриста, осмотревшего то, что осматривалось, осматривается и во веки будет осматриваться в Египте.

Наброски эти разновременно появились на страницах Русского Вестника. В настоящей книжке некоторые утомительные подробности — по большей части археологические — перенесены из текста в примечания.

---

Пока мы отряхивались и разминали члены, кругом, из сугробов песку, появлялись спаленные солнцем, почти краснокожие люди. Как комары отравляют приятность летнего вечера, так просьбы бакшиша портят всякую поездку в Египте, но нигде назойливость туземцев не достигает той степени, что здесь. Арабы ближних деревень, именующие себя вольными бедуинами, считают пирамиды своею собственностью и требуют дани с приезжих иностранцев. Хотя размеры её и определены законом, седьмое чудо света дорого обходится неопытным путешественникам.

Товарищ детства в первую свою прогулку истратил на одни «подарки» более ста франков. Он давал направо и налево, не подозревая, что щедростью подливает масло в огонь; под конец Арабы не хотели отпускать такого приятного гостя и плотным кагалом обступили экипаж. Лишь только посетитель удовлетворял одни претензии, являлись новые, в двойном количестве, подобно рыцарям былины, которых наши богатыри не убивают, а распложают против желания ударами палицы «в девяносто пуд». Один бедуин просил награды за то, что поднял оброненный зонтик, другой за то, что снял пальто, тот нес плед, этот поил водой… Поздно опомнился мой приятель и, заметив, что в портмоне почти совсем пусто, велел извозчику ехать.

Но час избавления его не настал. Высокий бедуин в опрятном бурнусе, в желтом кэфиэ [35] до тех пор неподвижный, подошел к коляске и молча протянул руку.

— Тебе с какой стати? воскликнул раздосадованный путешественник;—ты для меня ничего не сделал; я тебя даже не видал…

— Я шейх, старшина, спокойно отвечал Араб.

— Мне-то что? Я и так раздал не мало. Все те, которые оказали мне какую-либо услугу, награждены.

— На то была ваша добрая воля: им вы могли ничего не давать, но мне, как шейху, обязаны по таксе заплатить два шиллинга.

Товарищ детства вне себя швырнул этому главному сборщику податей свои последние четвертаки.

— А теперь, прибавил бедуин, — если ваша милость будет, пожалуйте мне, как шейху, бакшиш.

Наученные опытом спутника, мы прежде всего приняли предохранительный меры, а именно, подозвав старшину, обещались хорошо заплатить и ему, и другим бедуинам, но с уговором — чтобы во все время нашего здесь пребывания самое слово «бакшиш» не было произнесено никем из Арабов; в противном случае пригрозили заплатить только согласно таксе. Бедуин понимал по-английски, но для большей верности товарищ детства, видно порядком напуганный, заставил каваса перевести наше предостережете по-арабски. Кавас не обошелся без аллегорий: всякий раз как в речи его, обращенной к начальнику Арабов, попадалось запретное слово, он разил палкой какого-то невидимого врага.

— Таиб, таиб кетыр (хорошо, очень хорошо), твердил шейх.

Для ближайшего знакомства с большою пирамидой он отрядил мне и поэту по три проводника. Прочие путешественники не захотели ни подыматься наверх, ни проникать внутрь. Кто жаловался на зубную боль, кто находил, что слишком жарко. Наш сотоварищ — охотник на все предложения, не объясняя причины, отрицательно мотал головой.

— Да полезай же, мой друг, говорила ему в пол-голоса супруга.

— Полезай сама, возражал он, смущенно улыбаясь.

Другой турист — вторично приезжающий в Египет — нашел на камне свою фамилию написанную им нисколько лет назад, и, скрестив руки, замер пред нею в безмолвном восхищены.

Однако, все наше общество, пихаемое и влекомое гурьбой Арабов, взобралось таки по уступам сажень на пять от земли к небольшому четвероугольному отверстию, единственному входу в темные недра пирамиды. Не по себе становится при мысли, что сейчас сойдешь живой в эту могилу, но вглядываясь в её таинственный мрак, человек невольно поддается любопытству: что ждет его? Ужас, от которого дыбом встанут волосы, или не знаемое смертными блаженство невозмутимого покоя?

Я сделал шаг вперед… Несколько грязных рук схватило меня за плечи. одному идти не дозволяется. К тому же нас хотели сперва вести наверх. Но, предугадывая, что верхнее впечатление во всяком случае отраднее внутреннего, я не согласился. Арабы поупорствовали, поглядели, однако, видя мою решимость, вынули огарки, взяли меня и поэта за руки, — и пирамида поглотила нас.

Темно; невыносимо жарко; серный дух режет глаза и спирает грудь, а представление о необъятной гранитной массе над головой давят невыносимым бременем. Гуськом, согнувшись, спускаемся мы по наклонному четырехгранному желобу из отшлифованных камней и, разумеется, скатились бы вниз, как с ледяной горы, не будь насечены, в полу-аршином друг от друга расстоянии, углубления в полу, заменяющие ступени. Впрочем и они так сгладились от беспрестанной ходьбы, что могут служить опорой только привычным и вдобавок босым ногам Арабов. Последних не смущает ни скользкий путь, ни жара, ни отсутствие свежего воздуха, и они стремительно тащат нас в глубину. Я изнемогаю, обливаясь потом, но у меня нет силы сопротивляться им, и даже не хватает голоса приказать идти медленнее: так порою в грезах страшного сна человек не в состоянии ни пошевельнуться, ни вскрикнуть.

— Здесь ад, выйдем отсюда! умоляет поэт.

Ход, который я назвал желобом (он имеет не более метра в поперечнике), идет по прямой линии к подземной комнате и выведен так правильно, что при длине в 320 футов с нижнего его конца была бы видна точка небесной синевы, если б обрушившаяся глыба не загромождала его на полу-дороге.

Сколько мне известно, подземной комнаты пе посещают; мы по крайней мере оставили ее далеко внизу и от завалившейся глыбы направились другим восходящим коридором в главный отдел гробницы, так-называемую царскую комнату.

Об этой части нашего мытарства я сохранил самые смутные воспоминания: я был наполовину бездыханен. Помню, что в одном месте двигались на четвереньках; впереди уползали голые икры и пятки одного Араба; сзади другой закупоривали проход, а коридор становился все уже и уже, точно пирамида готовилась задушить нас в своих каменных объятиях. Помню я себя над каким-то неправильным бездонным колодцем, куда, упираясь руками и ногами в противоположные стенки, слезал бедуин со свечей. Иногда Арабы зажигали магний, и мы походили на гномов, нежданно застигнутых в расщелине горы ослепляющим дневным светом. Помню я высокий ход, потолок которого терялся во мраке; шли мы вдоль стены по узкому выступу, такой же выступ был насупротив, и между ними зияла пропасть…

Живо представилось мне происшествие случившееся с Семеном Семеновичем: вероятно над этою самою пропастью он так коварно был покинут Арабами… Как бы и со мной они не сыграли той же штуки. Инстинкт самосохранения не совсем оставил меня и я зорко слежу за их движениями. По глубок ли обрыв? На ходу при колеблющемся пламени нельзя различить дна. Взяв у проводника огарок я посветил им вниз и-спрыгнул в бездну, так как пол, покрытый слоем пыли и осколков, находился всего в полутора аршине от выступов.

Теперь мне ясен смысл приключения, поведанного капитаном: от Арабов не ускользнуло, что Семен Семенович с боязнью жмется к стене, воображая под ногами неизмеримую глубину, и сметливые мародёры не посовестились извлечь пользу из его заблуждения.

Пять тысяч лет протекли над вселенной со времени постройки пирамид; рушились города, исчезли целые народы, лицо земли преобразилось; но царская комната не изменила первоначального вида. Она сложена из огромных гладких брусьев, так искусно сплоченных друг с другом, что в пазы нельзя всунуть ни лезвия ножа, ни иголки, ни волоска. Отсутствие окон и дверей, серый камень кругом, пустой саркофаг из порфира, единственный предмет, на котором останавливается взор, все придает комнате крайне унылый характер; не пробыв в ней и двух минут, мы по тем же ходам вернулись наружу к товарищам {4}.

Если б, отрыв замурованного преступника, даровать ему жизнь и свободу, вряд ли он был бы счастливее меня, когда я очутился наконец на вольной воле. С детскою радостью, с любовным трепетом приветствовал я воздух и солнечный свет; небо стало ярче и лазурнее, долина беспредельнее, и весь Божий мир, как бы обновленный, сиял иною, дотоле неизвестною мне красой.

А бедуины, погасив огарки, уже влекли нас по уступам наверх. Когда взбираешься на пирамиду, она походит на полуразвалившуюся лестницу великанов; нет ей границ ни в вышине, ни с боков, только внизу видно, что гряды камней вырастают из песку. Медленно, с напряжением, осиливали мы ступень за ступенью; он выше обыкновенного письменного стола и притом лестница чрезвычайно крута. Вскоре поэт, который, как и я, взбирался по северной стороне, отстал от меня со своими Арабами, и я буквально потерял их из виду. Это не покажется невероятным, если примешь во внимание, что всякая из площадей Хеопсовой пирамиды имеет около трех десятин — размеры приличного фруктового сада. В окружности пирамиды, у её подножия, без малого верста.