Ольга Гурьян - Свидетели

• Название: Свидетели
• Автор: Ольга Гурьян
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1969

Героиня повести — Жанна д'Арк — освободительница Франции. Имя ее знает каж­дый школьник. Знает, что она — героиня, что она — мученица: ведь ее сожгли на костре! Но никто, пожалуй, не знает, какой у Жанны был характер.

И вот всю короткую жизнь своей героини, весь ее нелегкий путь от деревушки Домреми до стольного города Реймса и да­лее до костра в Руане автор видит как бы глазами нескольких десятков людей — современников Жанны. Тут и нищенка, и дофин Франции, крестьяне и горожане, солдаты и военачальни­ки, слуги, тюремщики, паж, палач и даже епископ. У каждого свой характер, своя речь,— это не тени, не призраки, а полно­кровные, живые люди. Каждый из них по-своему переживал события тех тяжелых лет, по-своему относился к Жанне д'Арк, запомнил то, что запало ему в душу. И из всех этих рассказов складывается яркий и трогательный образ народной героини Жанны д'Арк.

Рисунки Б. Диодорова

---

Её ноги непривычно путаются в длинной, до по­лу, юбке.

И теперь она поймана, теперь она поймана! Попалась пичужка в ловушку.

Прощай, прощай, все кончено! Настало время радоваться, время пировать и веселиться.

Глава восьмая

ГОВОРИТ

ДЖОН БАРДОЛЬФ

Эй, автор, что ты отворачиваешь свое лицо? Боишься смотреть на нас? Мы твое воображение, а ты трусишь? Не прячься в подушку, не закрывай голову одеялом. Смотри, смотри, слушай:

— Я — Джон Бардольф, тюремщик. Это Джон Грэй — мой товарищ. А этот — третий. Нас трое. Мы тюремщики Жанны.

Ночью, как было нам приказано, мы спрятали женское платье. Жанна просыпается и не может встать. Нечего ей надеть — вот потеха!

— Жанна, вставай! Ах ты, лентяйка, продери глаза. Уже петухи трижды пропели — на дворе день.

Она зарылась в солому, вертится, как червяк, пы­тается прикрыть свою наготу.

— Не стыдись, красотка! Не стесняйся, душечка! Вот тебе твои штаны и курточка. Вставай, одевайся.

— Господа, я прошу вас, отдайте мне женское платье. Вы знаете, мужская одежда мне запрещена.

— Не хочешь — как хочешь. Лежи хоть до ночи. Она вертится, крутится, больше нет силы терпеть.

Она надевает мужскую одежду.

— А мы было думали, что ты девушка. Хотели было тебя ущипнуть. Эй, ведьма, приятна тебе при­вычная одежда?

Тут в темницу врывается епископ, монсиньор  Кошон, и ловит ее на месте преступления.

— Вчера ты отреклась, клялась быть послушной. И суток не прошло, ты вновь впала в ересь!

Теперь уж ее осудят. Теперь уже всё. Теперь уж по праву и закону — костер.

Эй, автор, мы уходим. Мы свое сделали, свое сказали. Что же ты не смеешься нашей хитрой шу­точке?

Глава девятая

ГОВОРИТ

ЖЕНА ДЮРОМА

Я — жена Годфруа Дюрома, руанского граждани­на. Раньше мой муж был скорняк и у него была лав­ка в кожевенном ряду подле гостиницы «Бога любви». Но лет десять тому назад он за преклонным воз­растом удалился от дел и купил маленький домик на площади Старого рынка, между гостиницей «Весов правосудия» и харчевней «Котла».

С утра я сажусь с моей прялкой у окна второго этажа и смотрю на площадь. Отсюда мне видно и угол церкви Спасителя, и бани «Серебряного льва», и лавку мясника Робэна ле Пелетье, у которого я покупаю мое воскресное жаркое, и гостиницу «Кошки и мышки», и прямо против моих окон улица Тюрьмы, а на ее углу богатые дома господ де Баквиль и де Бондевиль.

А улица вся заставлена тележками зеленщиков, и если поторговаться, так можно дешево купить ран­ние овощи.

Старый рынок так и кишит народом. И ремеслен­ники, и горожанки со своими слугами, и крестьяне из окрестных деревень, и путники, верховые и пе­шие. Тут и трезвые, и пьяные, споры, и драки, и тор­говля. И карманные воришки, и банщицы, зазываю­щие желающих смыть дорожную грязь гостей. Есть на что посмотреть. И так-то весь день до самого вечера, а потом фонари у подъезда гостиницы гаснут, и ночь, и тишина.

Но в эту ночь под тридцатое мая я не могла за­снуть. Все время меня будили то визг пилы, то стук молотков. Свет факела то вспыхивал, то мерцал, про­никая сквозь плотные полотняные занавески моей кровати.

Я подумала, что назавтра готовится казнь, но не могла понять, почему же такие долгие к ней приго­товления. Ведь казни на Старом рынке не редкость, и немало горожан поплатились жизнью за свою не­нависть к англичанам. И все мы здесь, в Руане, осто­рожны в своих разговорах, а увидев англичанина, и вовсе замолкаем — немеем, как рыбы, набравши в рот воды.

А красный свет факелов перебегал от стены к стене.

Я не выдержала и осторожно выскользнула из-под одеяла, чтобы не разбудить мужа. Он намно­го старше меня и нуждается в отдыхе. А обеспокоишь его раньше времени, будет ворчать и браниться.

Итак, я потихоньку встала и босая подошла к окну. Тут я увидела, что нагнали на площадь много рабочих и они высоко, ряд за рядом, возводят каменную кладку, скрепляют ее раствором, так что вместо низенького нашего эшафота вырастает подножие для костра, длинное и широкое и высокое — такое, что отовсюду издалека будет его видно. А вокруг ко­стра у самой ограды церкви Спасителя, с той сторо­ны, где кладбище, из крепких бревен и длинных до­сок сколачивают эстрады.

И тут я поняла, что этот костер для Жанны и эстрады для ее судей и убийц.

Я упала на колени и, положив руки на сиденье табурета, долго плакала и молилась, чтобы случи­лось чудо, чтобы Жанна спаслась, чтобы не для нее были эти приготовления, чтобы пусть вдруг ночью напали на Руан войска французского короля и все его отважные капитаны, соратники Жанны — Дю­нуа, Ла Гир, Алансон и как их всех зовут,— взяли бы Руан, и освободили Жанну, и убили бы проклятых англичан, уже столько лет поработивших нас.

Между тем рассвело; я умыла лицо и руки, неслышно оделась и, прикрыв за собой дверь, вышла на площадь. И уже каменщики и плотники ушли, окон­чив свою работу, а со всех улиц, из всех домов выбегают люди и спешат к Тюремной улице. И я поспе­шила вслед за ними.

Так, во всё более густой толпе, прошла я сперва на север улицей Веселых ребят, свернула к восто­ку улицей Конопатчиков, улицей Дудочников к перекрёстку Медного горшка. И тут я увидела Жанну.

Раньше я не видала Жанну. Я думала: она грозная, сияющая, в блестящих доспехах, поднятым ме­чом изгоняющая англичан из Франции, будто Адама и Еву из рая. Она сильная, здоровая, никакие раны ей не страшны, впереди всех кидается в битву. Сострадательная, милосердная, не позволяет своим сол­датам проливать невинную кровь, убивать мирных граждан, и, повелительную, они не смеют ее ослу­шаться.

И теперь я увидела Жанну.

На тележке, запряженной четырьмя лошадьми, окруженная отрядом английских лучников стояла девушка, такая иссохшая, такая изнуренная, такая серая, будто каменная статуя мученицы на портале собора.

И о ужас! Голова у нее была обрита догола — по­зорное наказание, которому подвергают только самых дурных женщин. И из широко открытых, изумлен­ных, испуганных глаз лились слезы. Все лицо было мокро от слез.

И, глядя на нее, я почувствовала такую скорбь и боль, будто пронзили меня мечом от горла и до ступ­ней, и я зарыдала, и рыдающая толпа, теснясь, несла меня из улицы на улицу, так что в беспамятстве про­делала я весь обратный путь и снова очутилась на Старом рынке.

Жанну сняли с тележки, и два монаха-домини­канца помогли ей подняться на южную эстраду.

Здесь проповедник — Николай Миди его проклятое имя — долго говорил, и его слова доносились до нас:

— Жанна, называющая себя Девой, вредоносная, гибельная, обманщица, волшебница, суеверка, бого­хульница, самохвальщица, язычница, вызывающая дьявола, вероотступница, еретичка...

Он говорил и говорил, и Жанна терпеливо слу­шала эту бесконечно долгую, гнусную речь. И когда он наконец замолчал, она ответила своим высоким, детским, охрипшим от слез голосом:

— Я прощаю всем людям, причинившим мне зло.

С вышины своей эстрады королевский судья Ральф Бутлер крикнул:

— Уведите ее!

И палачу:

— Исполняй свой долг!..

Не могу я об этом говорить. Пятьсот лет пройдет, тысяча лет пройдет, невозможно говорить об этом спокойно.

Палач цепями привязал ее к столбу, обвил це­пями от ног и до пояса, и густой черный дым закрыл ее.

И тогда мы, стоящие на площади, двинулись к эстрадам.

И судьи, почуяв наш гнев, поспешно покидали свои места, испугавшись нас, безоружных, один за другим убегали.

Но в какое-то мгновение был отдан приказ пала­чу раздвинуть пылающие дрова, чтобы показать нам тело обугленное, скоробившееся, закрученное вокруг столба.

Так мы увидели ее в последний раз в вихре черного дыма.

Когда я очнулась и вспомнила, что у меня есть дом и муж, который ждет меня, испугавшись, спросила:

— Который час? Мне ответили:

— Шестой пополудни. А началось в девять.

Я стала поспешно проталкиваться среди расхо­дящихся горожан и подумала, что муж будет бра­нить меня. Но когда я вошла в дом, я увидела, что он стоит у окна, опершись на свой костыль, и смотрит на площадь, и его белая борода вся влажная от слез. Я бросилась к нему и прижалась к его груди, а он обнял меня одной рукой, и мы оба долго и неутешно плакали.

Глава десятая

ГОВОРИТ

ЖОФРУА ТЕРАЖ

 

Я — Жофруа Тераж, палач города Руана.

Когда костер догорел, я пошел к кардиналу Уинчестеру и спросил, что делать с останками. На это он приказал:

— Собери пепел тела, и уголь костей, и золу де­рева и брось в Сену, повыше моста, чтобы ничего не осталось, чему люди могли бы поклоняться.