Марио Варгас Льоса - Сон кельта. Документальный роман

• Название: Сон кельта. Документальный роман
• Автор: Марио Варгас Льоса
• Издательство: Иностранка, Азбука-Аттикус
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-01619-4

«Сон кельта» — это мозаика воспоминаний, проходящих перед глазами героя в камере смертников. В основу романа положена реальная история легендарного борца за независимость Ирландии Роджера Кейсмента. Бывший британский консул, чьи отчеты о злодействах, творимых колонизаторами в Конго и Амазонии, принесли ему широкую известность, он был казнен за призывы к мятежу против господства Британской империи. Кейсмент провел последние дни в полной изоляции, оставленный друзьями и соратниками, возмущенными его сговором с немцами и гомосексуальными связями, о которых стало известно из его дневника — то ли подлинного, то ли сфальсифицированного.

* * *

Марио Варгас Льоса — один из творцов «бума» латиноамериканской прозы, всемирно известный перуанский прозаик, удостоенный в 2010 году Нобелевской премии «за изображение скрытых механизмов власти и ярчайшие картины человеческой борьбы, бунта и поражения». Это прежде всего относится к документальному роману Льосы «Сон кельта» (2010). В нем писатель представляет свою версию удивительной, полной приключений и греховных наслаждений жизни легендарного Роджера Кейсмента — пламенного сторонника независимости Ирландии, казненного за подстрекательство к мятежу против господства Британской империи.

«Сон кельта» — четвертый роман Марио Варгаса Льосы, с которым знакомит читателя издательство «Иностранка». В серии «The Best» ранее выходили «Похвальное слово мачехе», «Тетради дона Ригоберто», «Похождения скверной девчонки».

* * *

Продано свыше 1 миллиона экземпляров

---

Как просто и ясно было все в отправной точке. Каждой деревне были спущены нормы обязательных поставок: раз в неделю или в две полагалось сдавать определенное количество провизии — маниоки, домашней птицы, мяса антилопы, диких свиней, коз или гусей, — чтобы кормить гарнизон „Форс пюблик“ и рабочих, которые прокладывали дороги, вкапывали телеграфные столбы, возводили дебаркадеры и склады. Кроме того, каждая деревня должна была поставить определенное количество каучука в корзинах, сплетенных самими жителями из лиан. Наказания за недостачу варьировались. Если съестного или каучука оказывалось меньше, чем положено, провинившимся давали сколько-то ударов бичом — не меньше двадцати, а порой — пятьдесят или даже сто. Многие не выдерживали порки, истекали кровью и умирали. Туземцы знали, что, если они убегут — это случалось, впрочем, очень редко, — отвечать будут их близкие, которых посадят в пресловутые „дома заложников“, имевшиеся в каждом гарнизоне. Женщин там стегали бичом, морили голодом и жаждой, а порой подвергали и более изощренным пыткам: заставляли есть экскременты — собственные или тюремщиков.

Даже правила, установленные колониальной администрацией, не соблюдались ни частными компаниями, ни королевскими. Повсюду и везде система извращалась и попиралась и ухудшалась теми самыми солдатами и офицерами, которые призваны были обеспечивать ее действенность, потому что в каждой деревне и военные, и чиновники самовольно увеличивали квоты с тем, чтобы присвоить и потом перепродать излишки провианта и каучука.

Где бы ни побывал Роджер, жалобы вождей и старейшин звучали совершенно одинаково: если всех жителей отправить на сбор каучука, кто будет охотиться, выращивать маниоку и вообще кормить власти, начальников, надсмотрщиков, рабочих? Кроме того, ближайшие заросли каучуконосов уже истощались, приходилось каждый раз углубляться все дальше, в незнакомые и неприветливые края, где подстерегают леопарды, львы и змеи. Как ни старайся, нельзя выполнить все требования.

1 сентября 1903 года Роджеру Кейсменту исполнилось тридцать девять лет. „Генри Рид“ шел по реке Лопори. Накануне миновали селение Иси-Исуло, стоявшее на холмах, в предгорье Бонганданги. Этот день рождения запечатлелся в памяти Роджера навсегда, словно Господь Бог или Сатана пожелали, чтобы он убедился — жестокость человеческая безгранична: всегда можно пройти еще дальше и изобрести новые способы мучить ближнего.

День вставал хмурый и пасмурный, собирался шторм, но гроза так и не началась, хотя все утро воздух был насыщен электричеством. Роджер садился завтракать, когда к подобию причала, где ошвартовался „Генри Рид“, подошел долговязый и сухопарый, как персонаж Эль Греко, седобородый отец Юто, монах-траппист из миссии, которую орден открыл в Кокильятвиле. Глаза его горели то ли гневом, то ли изумлением, то ли страхом, а может быть, и тем, и другим, и третьим одновременно.

— Я знаю, чем вы занимаетесь в наших краях, господин консул, — сказал он по-французски, протягивая Роджеру костлявую руку. Сбивчиво, настойчиво и горячо, дрожа как в лихорадке и торопясь высказать то, что очень властно владело его мыслями, он продолжал: — Прошу вас, пойдемте со мной в деревню Валлу. Это всего лишь в полутора часах отсюда. Вы должны увидеть это своими глазами.

— Хорошо, mon рèге[10], — ответил Роджер. — Но прошу вас, сначала присядьте, выпейте со мною кофе и съешьте что-нибудь.

За столом монах объяснил, что обитателям этой миссии разрешено нарушать строгий устав затворничества ради того, чтобы помогать туземцам, „которые так нуждаются в этом здесь, в краю, где Сатана, кажется, выигрывает битву с Господом“.

У отца Юто дрожал не только голос: тряслись руки, трепетали веки — он моргал беспрестанно — и, вероятно, душа тоже ходила ходуном. На плечах у него была грубая сутана, влажная и вся в пятнах, а на ногах, исцарапанных и облепленных грязью, — ременные сандалии. Он рассказал, что живет в Конго уже десять лет и восемь из них регулярно наведывается в окрестные деревни. Взбирался даже на хребет Бонганданги, где однажды повстречал леопарда, который вместо того, чтобы напасть на него, уступил дорогу и завилял хвостом. Еще рассказал, что говорит на нескольких местных наречиях и тем снискал доверие туземцев, особенно — „этих мучеников из Валлы“.

Вскоре они пустились в путь по узкой тропе, вившейся меж деревьев; кое-где ее пересекали узкие ручейки. Где-то слышался щебет невидимых птиц, и время от времени над головами с криками пролетала стая попугаев. Роджер отметил, что монах идет по лесу уверенно, привычно и легко, словно имеет немалый опыт таких походов. По дороге он объяснял, что случилось в Балле. Поскольку деревня, и так сильно обезлюдевшая, не смогла ни выполнить поставки каучука, древесины и продовольствия, ни предоставить столько рабочих рук, сколько требовалось властям, из Кокильятвиля пришел отряд „Форс пюблик“ — тридцать солдат под командой лейтенанта Танвиля. Заметив его приближение, туземцы спрятались было в горах. Однако переводчики разыскали их и стали уговаривать вернуться. Ничего, мол, с ними не будет, начальник хочет всего лишь объяснить суть новых распоряжений и вообще договориться. Вождь согласился. Как только они показались в деревне, солдаты набросились на них, привязали к деревьям и стали хлестать бичами. Беременную женщину, которая хотела отойти по нужде, застрелили. Десять других оттащили в „дом заложников“. Лейтенант Танвиль дал африканцам неделю сроку на выполнение поставок, пригрозив в противном случае заложниц расстрелять, а деревню сжечь.

Когда же спустя несколько дней там появился отец Юто, глазам его предстало весьма плачевное зрелище. Чтобы выплатить недоимки, селяне продали сыновей и дочерей, а двое — своих жен бродячим торговцам, втайне от властей скупавшим и невольников. Траппист уверял, что продано было не меньше восьми человек, а может быть, и больше. Туземцы пребывали в страхе. Они послали людей купить каучук и съестных припасов, но опасались, что вырученных денег не хватит.

— Можно ли поверить, господин консул, что подобное происходит на этом свете?

— Можно, отец мой. Теперь я верю в самое жуткое и отвратительное. Нет зверя кровожадней, нежели человек: вот единственный урок, который преподало мне Конго.

Там, в деревне, никто не плакал, вспоминал потом Роджер Кейсмент. Не плакал и не жаловался. Казалось, Валлу поразило проклятие, превратившее жителей в призраков, которые, механически переставляя ноги, бродили туда-сюда, меж тридцатью островерхими хижинами, сложенными из жердей и крытыми пальмовыми листьями, и сами не ведали, кто они, где находятся, куда идут. Но свежие рубцы на спинах и ягодицах у этих бесплотных призраков сочились настоящей кровью.

С помощью отца Юто, бегло говорившего на языке племени, Роджер приступил к работе. Опросил каждого жителя и выслушал то, что уже много раз слышал и еще услышит. И в этой деревне его больше всего удивляло, что никто не задает самый главный вопрос: „Почему, по какому праву явились сюда чужеземцы и стали угнетать, мучить и терзать нас?“ У всех на уме было только сиюминутное — поставки и недоимки. Чересчур обложили, превыше сил человеческих собрать столько каучука и провизии, отдать столько рабочих рук. Они не жаловались, даже не упоминали про порки и „дома заложников“. Просили только, чтобы снизили квоты — тогда их можно будет выполнять, и начальство не рассердится.

Роджер переночевал в деревне. Наутро, собрав блокноты с записями, простился с траппистом. И решил изменить намеченный маршрут. Вернулся на берег Мантумбы, поднялся на борт „Генри Рида“ и взял курс на Кокильятвиль. Поселок был крупный, с беспорядочно проложенными немощеными улицами, с домиками, притаившимися под пальмами, с маленькими прямоугольниками огородов. Сойдя на берег, консул прямо направился в казармы „Форс пюблик“ — несколько крепких неуклюжих зданий стояло на довольно обширном пространстве за желтой жердяной оградой.

Лейтенант Танвиль оказался, как ему объяснили, в командировке. Роджера принял капитан Марсель Жюньё, командир гарнизона, в чьем подчинении находились все пикеты и отделения „Форс пюблик“ в округе. Это был высокий, сухощавый и жилистый человек лет сорока, дочерна загорелый и остриженный наголо. На груди у него висел образок Пречистой Девы, на предплечье виднелась татуировка с изображением какого-то зверька. Капитан провел посетителя в убогий кабинет, где на стенах висело несколько флажков и большая фотография короля Леопольда в парадном мундире. Предложил кофе. Усадил перед своим письменным столом, заваленным бумагами, уставами, картами и карандашами, на шаткий стульчик, при каждом движении гостя грозивший развалиться. Рассказал, что провел детство в Лондоне, где у его отца были торговые дела, и хорошо говорит по-английски. Кадровый офицер, он пять лет назад добровольно вызвался ехать в Конго, чтобы „сделать его своей отчизной, господин консул“. Он произнес эти слова с едкой насмешкой. И потом сообщил, что ждет сейчас производства в следующий чин и перевода в метрополию.