Юрий Морозов - Если бы я не был русским

• Название: Если бы я не был русским
• Автор: Юрий Морозов
• Издательство: Общество "Знание"
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7320-1168-5

---

Мне удалось незамеченным проследить её до самого дома. А когда в одном из тёмных окон на 4-м этаже несколько минут спустя зажёгся свет, я понял, что это её окно. Мне нужно объясниться с ней. Восхитительное любовное сатори в лесу и этот жалкий, никчёмный вчерашний поцелуй. И что это за кошки-мышки, увёртки и неприступность после той вспышки в лесу? Очутившись перед дверью её квартиры, я, прежде чем позвонить, зачем-то потрогал дверь, и та вдруг поддалась. Я, как сказочный герой, проходящий сквозь стены, двинулся дальше в коридор, из которого сквозь проём двери в комнату увидел незнакомого мне мужчину, несколько моложе моих преклонных лет, расположившегося на диване и держащего сидевшую рядом с ним Юлию за руку.

Для не слишком прозорливого и не обладающего третьим глазом читателя, из милосердия, сообщаю, что лыжница, как и прочие человекоподобные создания женского пола, обладает вышеназванным именем, каковое Серафиму удалось выудить между двумя-тре-мя полноценными поцелуями взасос, а не жалким поцелуйчиком, как он утверждает, исторгнутыми из довольно профессиональных губ нашей снегурочки на вчерашнем, обговоренном ещё в лесу свидании. Свидание, как все догадались, прошло в деловой, но не слишком дружественной атмосфере, в результате чего произошла некоторая аберрация (любимое словечко искусствоведок и интеллигентных женщин) воспоминаний. Самолюбие. Гордыня. Эгоизм. Не могла же она, в самом деле, заниматься с ним тем же, чем они занимались в лесу, в подъезде или в каком-нибудь городском закоулочке. А к ней домой, как мы увидим далее, вести нашего закоренелого сердцееда было весьма проблематично.

В то же мгновение она вырвала свою руку из руки незнакомца и встала мне навстречу. Мужчина тоже встал и молча созерцал нас обоих. Я сразу осознал бестактность числа три в этот час и в этом доме, но впервые увиденное мной сильное волнение на лице и в движениях Юлии лишило меня желания покинуть поле неизвестного мне боя.

— Здравствуйте, — сказал я, и она ответила мне тем же «здравствуй», как эхо. Мужчина же только еле заметно кивнул. Я стоял и молчал. Юлия безмолвствовала, незнакомец тоже был не из красноречивых и притих как мёртвый. Тут открытая всем желающим входная дверь, только что прёодолённая мной, вновь преодолилась, и к нашей философствующей компании присоединилась вовсе уж негаданная и нежданная М.

Пока обалдевший гражданин Бредовской собирается с остатками мыслей в его, как выяснилось, нешопенгауэровской голове, к тому же с открытым ртом, я, к радости тех немногих целомудренных читательниц (читателям, разумеется, на целомудрие на…ть), что душой болеют за душу Серафима, извещаю: торг между М. и Серафимом не состоялся. Перед Богом телом он чист, но помыслов его даже я, председатель президиума народных манипуляторов, не ведаю. Темна вода… и так далее.

— Оказывается, ты знаком с моей сестрой, — сказала М.

— Твоей сестрой? — промямлил я.

— Да, Аделаида — моя двоюродная сестра.

— Аделаида?

— Да, Аделаида.

Тут Аделаида-Юлия раскраснелась, кашлянула и как-то непонятно глянула на незнакомца. Тот оживился и, кинув на ходу какое-то невнятное слово, покинул арену нашего маленького представления.

— Я хотел выяснить у Ю… Аделаиды, когда ты бываешь дома, а то я звонил, звонил…

М. посмотрела на меня как на кусок свиного сала, который неловкий мясник подсовывает ей вместо мяса.

— Ладно, Аделаида, — сказала она, — я зайду попозже, когда ты разберёшься с этим… гражданином.

— Пойми меня правильно… — произнесла Юлия, то бишь Аделаида, и, подойдя к проигрывателю, посадила стрекозу звукоснимателя на чёрную лужицу диска.

Хочется думать хорошее о том, что может произойти между мужчиной и женщиной в тихой однокомнатной квартирке под уютное пиликанье итальянской музыки 17-го века. Но мы-то все стреляные калачи и тёртые воробьи, знаем, как под такую музычку электропилами людей на части разъединяют или по крайней мере бритвой отрезают ухо (для предъявления родственникам в обмен на валюту). Я совсем уже собрался завернуть сюжет по-итальянски, с наркотиками и небольшим количеством удушений, начав с Аделаиды, да ведь живём-то где! Наши мясные, банные да джинсовые мафиози и на сюжет-то порядочный не тянут. Ауж брату-славянину Серафиму мышонка и то не придушить, не то что спортсменку-лыжницу. Оставим на время наркоманию и политику, потому что, несмотря на все мои заверения о полной стерильности моего героя-славянина насчет удушений, мне кажется, он затеял что-то вроде этого.

Во всём была виновата эта чёртова музыка. Скрипки заскрипели, как снег под лыжами, раздвинув стены комнаты и превратив их в запорошенный и сверкающий под солнцем зимний лес. И, как тогда, у неё были расширенные прозрачные глаза и лёгкая испарина на лбу. Я хотел погрузиться в эти глаза и подошёл к ней совсем близко. Она отступила назад и упала на диван. Я обнимал её тело, смахивая с него её сопротивляющиеся руки, как двух досадных и случайных мух. Мне казалось, что её сопротивление — обычная женская игра в прятки, и, позабыв осторожность, я, видимо, перехватил отпущенного на мою долю праздничного пирога. То, что она кричит, я понял не сразу и только увидев в её глазах страх, вдруг услышал:

— Оставь меня, я беременна.

И тут я почувствовал, что в комнате есть ещё кто-то третий, но обернуться уже не успел.

Вот ведь как дело завернулось. Что ни героиня, то беременность. Где-нибудь в Швеции или Дании — это означало бы что-нибудь провиденциальное, роковое, но в нашем климате всё объясняется двумя-тремя мотивами, один из которых: расширение прав на получение новой жилплощади за счёт уменьшения нормы на душу населения в старой; а второй: роковое и даже провиденциальное отсутствие противозачаточных средств в аптеках одной шестой части земного шара. Олигофренов и умственно неполноценных детей с каждым днём всё больше, а презервативов меньше. Парадокс всё той же загадочной русской натуральной действительности, разрешив который, мы, возможно, вскроем причину того, что общественные туалеты стали платными, а обещанный к 80-му году дармовой транспорт вместо этого дерзко подорожал вместе со штрафами за безбилетный проезд и за спонтанные переходы улиц. Но, кажется, я совсем отклонился от повествования, увлёкшись лирикой и её катастрофическими последствиями.

Дальше мне хочется, несмотря на предыдущие непатриотические заявления о славянском характере, предложить два варианта назревающих событий. В первом спроецировать на Серафима некоторые тенденции читающей публики и попытаться зачать нашего славянского супермэна без милицейской формы. В форме-то их пруд пруди. Во втором — оставить всё так, как, мне кажется, могло случиться на самом деле. Итак, моему герою и не нужно было оборачиваться.

Незаметным, точным движением Серафим нажал на руке Юлии болевую точку возле локтя, и пресловутая Аделаида заглохла, как подстреленная, с глазами, сведёнными в «кучку». Резко прыгнув в сторону, Серафим оказался сидящим на серванте. Удар, предназначенный ему по виску, просвистел в воздухе и удивил своей энергичностью всех присутствующих. Прыгнув с серванта в другой угол комнаты, Серафим на лету дал своему противнику пощёчину левой ногой, хотя исполнению этого каратэкского приёма сильно мешали низкие «хрущёвские» потолки. Соперник тоже владел кое-какими начатками карате, и поединок затягивался. Наконец Серафим сел на диван рядом с оцепеневшей Юлией и, сунув руки в карманы, отбивался только ногами. Если учесть, что его противник, как и положено профессиональному негодяю, был в железнокованной обуви, то задача выявит свою относительную сложность. Совершенно озверевший соперник внезапно выхватил нож и метнул его в Серафима. Серафим поймал его коленями и коленями же метнул обратно. Тот, скрежеща зубами, выдрал нож из пианино, стоявшего рядом с ним, и снова шваркнул его в Серафима. Перебрасывание продолжалось довольно долго, пока Серафиму это не надоело и, поймав нож зубами, он выбросил его в открытую форточку. Нож описал сложную кривую и вонзился в мясистую часть тела подозрительного типа, склонившегося над хорошенькой пятилетней Машенькой, игравшей во дворе. Тип предлагал Машеньке шоколадку, но было ясно как день (так решила одна гражданка, проводившая целые дни у окна и наблюдавшая за событиями и за нравственностью обитателей дома, в котором жила Аделаида), что тип желал Машеньку растлить.

Не достигнув желаемого с помощью ножа, парень бросил в Серафима хрустальной вазой рублей в 500–600. Серафим мстительно пригнулся, и Аделаида жалобно застонала, прощаясь с хрусталём. После того как парень перекидал в нашего окаратэвшего героя разно нообразные ценные и бытовые предметы, двухсоттомник избранных произведений мировой классики и даже японский магнитофон, Серафим встал с дивана, вылез из кучи книг и предметов, взял парня голыми руками за ухо и выбросил его за дверь, как котёнка.