Игорь Фроянов - Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия

• Название: Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия
• Автор: Игорь Фроянов
• Издательство: Издательство С.-Петебургского университета
• Жанр: История
• Год: 1992
• ISBN: 5-288-00919-8

В монографии рассматриваются вопросы возникновения и развития новгородской государственности, социальной и политической борьбы в древнем Новгороде. Изучается характер народных волнений, прослеживается эволюция социальных и политических конфликтов. Существенное место отводится анализу борьбы Новгорода с Киевом за независимость, а также того влияния, которое эта борьба оказывала на становление новгородской республики.

Для научных работников, преподавателей истории, всех, интересующихся отечественным прошлым.

---

Летописец отнес выступление волхва к 1071 г. Однако эта дата, конечно, условна.{128} О том, что деятельность новгородского кудесника нельзя безоговорочно связывать с 1071 г., свидетельствует неопределенность записи самого летописца, согласно которой волхв «встал при Глебе в Новегороде», т. е. появился в городе в то время, когда там правил Глеб. Историки неоднократно пытались установить год новгородского «мятежа». По Н. Н. Воронину, он произошел в 1066 г. с приездом в Новгород князя Глеба, вступившего «в борьбу с восстаниями», охватившими город.{129} В. В. Мавродин, опираясь на шахматовские «Разыскания», приурочил его к периоду между 1066 и 1069 гг.{130} Более определенную датировку предложил М. Н. Тихомиров, указавший на 1068 г.{131} Для О. М. Рапова всего вероятнее представляется 1069 г.{132}

Если в вопросе о датировке новгородских волнений при князе Глебе мнения ученых расходятся, то в их социальной оценке как классового движения, антифеодального по своей природе, они едины.{133} На чем построено данное единство? Прежде всего на убеждении, что древнерусское общество было классовым, феодальным. Но это убеждение покоится на шатких основаниях.{134}

Необходимо заметить, что многие современные исследователи в словах летописца о разделении Новгорода на две противостоящие группы усматривают свидетельство о расколе новгородского общества на классы. Так, М. Н. Тихомиров пишет: «Из летописного рассказа выясняется, что почти весь Новгород поддержал волхва… На стороне епископа оказались только Глеб и дружина, „а людье вси идоша за волхва”. Тут обрисовывается столкновение двух антагонистических классов: с одной стороны, феодалы — высшее духовенство вместе с князем и дружинниками, с другой стороны, „людье”, широкие массы. Неизвестны реальные поводы к столкновению, но ясна общая картина классовой борьбы в русском городе XI в.».{135} По словам Б. Д. Грекова, «волхв агитировал против христианства, за старую языческую веру. Замечательно, что „людье вси идоша за волхва; и бысть мятежь велик межи ими”. За христианство стали только князь Глеб и его дружина. Секрет такого разделения идеологических симпатий объясняется в значительной степени тем, что народные массы с новой религией связывали перемены, происходящие в их хозяйственном и правовом положении: князья и их окружение, т. е. наступающая на старую крестьянскую общину сторона, освящали свое поведение новой религией, между тем как волхвы отстаивали старину, при которой смерд когда-то чувствовал себя свободно».{136} Подобно М. Н. Тихомирову и Б. Д. Грекову, рассуждает Л. В. Черепнин: «Население (Новгорода. — И.Ф.) разделилось „надвое”. За волхвами пошли „людье” (т. е., очевидно, рядовое городское население, а может быть, и смерды), которые хотели „погубити епископа”. Князь Глеб Святославич и „дружина его”, напротив, заступились за епископа. Таким образом, светские и духовные феодалы столкнулись с простыми, незнатными людьми… Не вполне ясно, какие социальные мотивы скрывались под внешней оболочкой религиозной борьбы в Новгороде, на которой фиксирует свое внимание летопись. Но, без сомнения, в основе этой борьбы лежали противоречия классов феодального общества».{137} По мнению Б. А. Рыбакова, «классовая сущность христианства нигде не выступала с такой диаграммной четкостью, как в эпизоде, завершившемся тем, что Глеб Святославич собственноручно рассек топором опасного соперника епископа Федора».{138}

Полагаем, что образование в Новгороде двух противоположных группировок осуществилось несколько иначе, чем представлялось Б. Д. Грекову, М. Н. Тихомирову, Л. В. Черепнину и Б. А. Рыбакову. Летописец говорит о волхве, что «вси яша ему веру», а затем рассказывает, как Глеб и дружина поддержали епископа, тогда как все люди «идоша за волхва». Князь Глеб со своей дружиной — пришлые элементы в городе. Чужим человеком для новгородцев был и епископ Федор. Уже это объединяло Глеба, дружину и Федора. Само собой разумеется, что князь с дружиной в лице епископа защищал церковь, которая, в свою очередь, содействовала всяческому укреплению княжеской власти. И тем не менее эту взаимопомощь нельзя расценивать как классовую солидарность феодалов, поскольку ни епископ, ни князь с дружиной таковыми в XI в. еще не стали.{139} Но если даже и считать Глеба, дружину и Федора феодалами (в чем мы сомневаемся), то и тогда вопрос о расстановке социальных сил в Новгороде не может решаться столь однозначно, как это делают упомянутые исследователи. Обстановка в городе была сложнее, чем кажется с первого взгляда. И тут весьма существенно то, что епископу Федору, князю Глебу и дружине противостояли не одни только рядовые новгородцы, угнетаемые мнимыми феодалами, а «вси людье», т. е. весь Новгород, или городская община, куда входили местные бояре, богатые купцы, ремесленники и прочий люд.{140} Следовательно, размежевание новгородцев в событиях, описанных летописью под 1071 г., нет причин воспринимать как сугубо классовое.{141} Перед нами столкновение городской общины с высшими властями — епископом и князем. Иными словами, мы присутствуем при раздоре среди свободной части населения Новгорода, а отнюдь не между классом феодалов и феодальнозависимых.{142} Мятеж вылился в форму противоборства язычества с христианством. В чем причина конфликта? Разумеется, не в том, что новгородцы вдруг возревновали о язычестве, завороженные проповедью волхва, ибо само выступление волхва и всплеск языческих настроений в Новгороде нуждаются в объяснении. Сравнительно недавно О. М. Рапов предложил такое объяснение: «Солнечное затмение 1064 г., появление кометы в 1066 г., поражение новгородского войска на Черехе, разорение и сожжение Новгорода Всеславом, увоз им новгородской святыни — креста Владимира, убийство епископа Стефана собственными холопами, отсутствие на протяжении ряда месяцев твердой власти в городе, как княжеской, так и епископской, — все эти события должны были привести к оживлению языческих представлений у жителей Новгородской земли. Поэтому появление волхва-самозванца в 1069 г. (до 23 октября) выглядит вполне закономерным».{143} В пестроте разнородных факторов, перечисленных О. М. Раповым, растворяется, как нам думается, специфика волнений в Новгороде. Надо, вероятно, говорить не о возрождении языческих представлений вообще,{144} а о возврате к некоторым, казалось бы, отжившим верованиям и ритуалам язычества. При этом деятельность волхва в Новгороде надлежит, на наш взгляд, рассматривать в тесной связи с другими известиями о волхвах, помещенных в летописях под 1024 и 1071 гг. Даже простое сравнение обнаруживает сходство в отдельных существенных моментах. В Новгороде волхв появляется как бы неожиданно: он «встал», т. е. объявился, явился.{145} То же самое замечаем в Суздале и Ростове. Подобно своим суздальским и ростовским собратьям, новгородский волхв наделен сверхъестественными способностями и даром провидения; его речи производят сильное впечатление, увлекая массы людей.{146}

Мы знаем, что провидение суздальских и ростовских волхвов — одно из средств, с помощью которых возобновлялось благополучие общества.{147} Не играло ли провидение новгородского волхва аналогичную роль? По нашему мнению, ответ на поставленный вопрос должен быть утвердительным. Но признав практическую направленность прозорливости новгородского волхва, упираемся в другую проблему: возобновлению каких благ служило его дарование. Можно думать, что возобновлению «обилья», «гобина», или урожайных лет. Последнее предположение ведет нас к мысли о том, что волхв в Новгороде объявился во время недорода. Похоже, что неурожай в Новгородской земле случился одновременно с наступлением «скудости» в Ростовской области. Об этом говорят дендрохронологические данные.

Специалистами в области дендрохронологии Восточной Европы собран и обработан огромный материал. Знакомство с ним показывает, что угнетение колец деревьев Белоозера в XI в., свидетельствующее о неблагоприятных климатических условиях, вызывающих недороды, совпадает по времени с угнетением их в Новгороде.{148} Значит, климат Ростовской и Новгородской земель тогда был примерно одинаков. Располагая, следовательно, сведениями о «скудости» в Ростовской области, сохраненными летописью, мы вправе распространить эти сведения и на Новгородскую землю. Отсюда логично предположить, что появление волхва в Новгороде произошло примерно в ту пору, когда «встаста два волхва от Ярославля». О. М. Рапов, опираясь на дендрохронологические данные, связал деятельность волхвов «от Ярославля» с 1076 годом.{149} Эта датировка представляется нам достаточно обоснованной. Стало быть, волнения в Новгороде с участием волхва имели место приблизительно в то же время, скорее всего в 1076 или в 1077 гг., а возможно, и на протяжении двух названных лет. Такой вывод не покажется сугубо умозрительным, если учесть, что дендрохронология указывает на недород, потрясший Новгородскую землю в 1075 г.{150}