Глеб Голубев - Улугбек

• Название: Улугбек
• Автор: Глеб Голубев
• Издательство: М.: Молодая гвардия,
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1960

---

В тот же день Аббас из рода юулдузов бросился на колени перед ханом и просил признать за ним право отмщения. И хан повелел исполнить все, что требуется шариатом.

В тот же день, уже поздно вечером, в одной из мечетей собрались все седобородые имамы Самарканда. Они знали коран наизусть и совещались не долго. Потом тот из них, у которого был самый красивый почерк, не спеша, чтобы не поставить кляксу, написал на толстом листе рисовой бумаги разрешительную фетву[31]. И все имамы приложили к ней свои печати.

Только один из них отказался поставить свое имя под этим подлым приговором. Это был казий Мискин, когда-то смело обличавший Улугбека в несправедливости. Он был человеком глубоко верующим, но и честным в то же время. И своей славы неподкупного судьи он не продал и теперь. Наверное, Улугбека порадовала бы честность и прямота казия Мискина.

Но Улугбек ничего не знал ни о совещании имамов, ни о беседе своего сына с неким Аббасом из рода юулдузов. И даже услышь он в тот вечер это имя, оно ничего не сказало бы ему: немало людей привелось ему посылать на казнь за долгие годы правления, и, конечно, не всегда справедливо. Теперь Улугбек готовился замолить все грехи перед гробом пророка в Мекке.

Он думал выехать рано утром, но задержался, потому что захотел на прощанье побывать в обсерватории. Там он долго стоял на площадке для наблюдений и смотрел на окрестные поля, на сад Накши-джехан, где так часто шумели веселые пиры. Деревья в саду уже начали облетать, и за их мокрыми стволами виднелись голубые стены китайского фарфорового дворца.

- Позволь мне сопровождать тебя, учитель, - сказал стоявший рядом Али-Кушчи. - Путь далек и опасен, а ты уже стар.

Улугбек пожал плечами и ответил ему старинным изречением:

- «Если небо - лук, а судьба - стрелы, то стрелок - сам аллах. Куда убежишь от него?»

Потом, положив руку ему на плечо, он добавил:

- А кто же останется здесь? Не тревожься, я скоро вернусь, и мы опять будем продолжать наши труды. Иди, уже близится вечер, надо готовиться к наблюдениям.

Они обнялись. Али-Кушчи смотрел с башни, как Улугбек с помощью слуг тяжело взобрался в седло и медленно поехал по дороге в город. На повороте он обернулся и крикнул:

- Береги книгу!

Ветер относил его слабый, надтреснутый голос, но Али-Кушчи услышал и помахал шапкой.

Покинул Самарканд Улугбек только вечером, когда уже начинало смеркаться. Его сопровождали несколько слуг и случайный попутчик, некий хаджа Мухаммед-Хусрау. Он уже побывал в Мекке и получил почетное право носить белую чалму на голове, но ведь помолиться дважды гробу пророка вернее, чем один раз.

Абдал-Лятиф, дабы показать всем, что он простил неразумному отцу все грехи и обиды, вышел их проводить на террасу дворца и пожелал доброго пути и благополучного возвращения.

- У вас очень почтительный сын, мирза Улугбек, - умилился хаджа.

Хаджа оказался болтливым, и Улугбек весело поддерживал разговор. Лошади бодро трусили по дороге, позвякивая уздечками. Так они ехали, два старика, и беззаботно беседовали, а над их головами загорались первые звезды.

Увлекшись разговором, Улугбек не сразу расслышал торопливый топот копыт за спиною. Слуги давно уже испуганно оглядывались.

Их догнал забрызганный липкой грязью всадник на мокрой от пота лошади. Видно, он очень спешил. Лицо его было незнакомо Улугбеку. Он никогда не встречал этого человека.

Гонец, не снимая шапки, торопливо сказал, что он послан великим ханом, которого опечалил столь быстрый отъезд мудрого мирзы Улугбека. Такому почтенному и убеленному сединами человеку не подобает путешествовать без свиты, словно простому купцу. Поэтому хан изволил повелеть, чтобы мирза Улугбек тотчас же остановился бы на ночлег в кишлаке, куда его проводит гонец, и там ожидал достойной его свиты, которая вызвала бы одобрение «малых и больших, таджиков и турков».

Улугбек хотел продолжать путь, но гонец схватил его лошадь под уздцы и повел за собой.

Вскоре они въехали в какой-то маленький кишлак. Все уже спали, только собаки хрипло лаяли и завывали за глиняными дувалами. Улугбек слез с лошади и стал стучать в ворота первого попавшегося дома. Долго не открывали, потом в калитке появился испуганный хозяин с фонарем в руке. Разглядев богатую алтайскую шубу Улугбека и всадников на хороших конях, он начал торопливо кланяться и приглашать в дом.

Улугбек вошел в комнату, где тревожно метался на низком столике желтый огонек светильника, гоняя по стенам уродливые тени. Было холодно. Улугбек сказал, чтобы развели огонь и сварили мяса на ужин. Был месяц рамазан, время великого поста, и он ничего еще не ел с рассвета.

Хозяин притащил охапку кривых сучьев, и один из нукеров, оттолкнув его в сторону, начал раздувать огонь в глиняном очаге. Сучки были сырые, разгорались плохо. Из очага с треском вылетали искры. Одна, словно огненная пчела, ужалила Улугбека. Она попала на рукав, сукно задымилось. Улугбек смахнул огонь и непонятно сказал:

- Ты тоже узнал...

Он сказал это почему-то по-турецки: «Сен хем бильдин», - и его понял только хаджа, которому врезалась в память загадочная фраза.

После этого Улугбек стал совсем мрачен. Он устало опустился на подушки и задумался. Тщетно пытался хаджа развлечь его разговором.

Вдруг распахнулась дверь, и порыв ветра едва не задул слабое пламя светильника. Вошли двое. Аббас боялся, что не справится со стариком, и прихватил с собою приятеля.

Улугбек сразу все понял и встал. Когда Аббас подошел к нему, он ударил его кулаком в грудь. Тогда приятель Аббаса бросился на Улугбека и стал срывать с него тяжелую алтайскую шубу.

- Я принесу веревку, держи его, - сказал Аббас и вышел из комнаты.

Хаджа, потерявший всякое соображение с перепугу, зачем-то начал дрожащими руками запирать за ним дверь на цепь. Приятель Аббаса подошел и отшвырнул его в угол.

В доме было тихо, словно в могиле. Никто из слуг и нукеров Улугбека не появлялся. Они не прибежали на помощь, когда вернувшийся с веревкой Аббас начал связывать Улугбеку руки.

Потом они вытащили старика во двор. Здесь тоже не было ни души. Холодный, резкий ветер раскачивал ветви старых тополей, обрывал с них последние листья. На небе сияли звезды, такие крупные и яркие, какими они бывают только в холодные осенние ночи.

Аббас тянул за веревку связанного Улугбека в угол двора, где тихонько журчал арык. Второй убийца светил им, подняв над головой закопченный тусклый фонарь.

- Здесь, - глухо сказал Аббас.

Он попытался поставить Улугбека на колени. Тот сопротивлялся, как мог. Тогда второй поставил фонарь на землю и бросился на подмогу Аббасу. Вдвоем, тяжело сопя, они опустили Улугбека за плечи на колени. Голову ему пригнули, и второй убийца крепко держал ее, пока Аббас вытаскивал из ножен кривую дамасскую саблю.

Улугбек не мог поднять голову, чтобы в последний раз посмотреть на звезды. Но он видел их отражения в черной воде арыка - неверные, зыбкие, исчезающие. Отражались в ней и блики от фонаря, похожие на рыжеватые струйки крови. Потом в темном зеркале воды блеснуло какое-то новое отражение, - Улугбек не успел догадаться, что это сверкнула сабля, - и больше он уже ничего никогда не видел.

Голова его упала в арык, в холодную осеннюю воду. И к журчанию воды прибавилось другое, едва слышное: это в арык горячим ручейком стекала кровь...

Так оборвался путь Улугбека. Но жизнь не останавливалась, она продолжала свой бег. Светили звезды над Самаркандом, и Али-Кушчи, глядя на них, гадал о судьбе своего учителя.

Смотрел на эти звезды и Абдал-Лятиф из окна дворца. Он не спал и все время ходил из угла в угол, ожидая весточки о возвращении Аббаса. Весть пришла только под утро, и тогда он смог, наконец, спокойно уснуть.

Дальше все уже было для него просто. Через два дня верные люди убили и Абдал-Азиза. Теперь Абдал-Лятиф мог спокойно занять заветный престол. И он начал править Самаркандом, не допуская, как записали историки, «ни уважения к старости, ни снисхождения к молодости».

Для начала были казнены все не успевшие скрыться куда-нибудь нукеры Улугбека. Потом строгой проверке подверглись эмиры, и тех, кто казался опасным, новый правитель предал суду.

Воспрянули духом люди божие - дервиши и суфии. Теперь для них в любое время был открыт путь во дворец. Правитель принимал их ласково и даже сам снисходил до участия в духовных беседах. Например, он показал большую ученость в запутанном споре о том, когда в священной книге корана глагол «делать» применяется в значении «уходить». К полному ликованию сейидов и шейхов, Абдал-Лятиф даже по пятницам сам начал читать в соборной мечети традиционные хутбы, как делали, говорят, только в глубокой древности первые халифы, вознесенные в райские сады за свою великую святость.

Но жизнь продолжалась, и Абдал-Лятиф не продержался и года на престоле, захваченном ценой такого злодейства. Пришла весна. Он часто проводил за пирами ночи в чудесных загородных садах, одевшихся в первую нежную листву. И однажды, когда Абдал-Лятиф, полухмельной, возвращался на рассвете после пирушки в город, его подстерегли нукеры Улугбека, пожелавшие выполнить все тот же закон шариата: «Кто будет убит несправедливо, за того право мести мы предоставили родственнику его...» А нукеры приравнивались шариатом к родственникам.