Сергей Пономаренко - Час Самайна

• Название: Час Самайна
• Автор: Сергей Пономаренко
• Издательство: Книжный клуб
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2008
• ISBN: 978-966-343-542-8

Новый захватывающий роман любимого клубного автора Сергея Пономаренко!

Час Самайна согласно кельтской мифологии - это время соприкосновения двух миров, темного и светлого, когда разделяющая завеса между Верхним Миром людей и Иным Миром истончается. И на волю вырываются силы хаоса...

---

В какой раз она ругала себя за то, что написала эти письма, каждое из которых сообщало о гибели человека, и чувствовала себя соучастницей всего этого кошмара, потому что не могла его предотвратить. Если бы письма не были написаны, то можно было бы уговорить себя, что это лишь кошмарные сно­видения, не имеющие права на жизнь.

— 36 —

Хроника Плачущей Луны 3 декабря 1926 года

Галя посмотрела на аккуратно разложенные папки с рукопи­сями, письмами, записками — все, относящееся к жизни и дея­тельности Сергея Есенина, что у нее было. Все приведено в порядок. Некоторые записи ей не нравились, особенно та, где он сообщал, что как женщина она ему не нравится. Скрепя сердце, но оставила ей «жизнь» — надо быть принципи­альной во всем, до последнего, какой старалась быть всегда. Сверху лежал ее личный дневник, вместилище ее чувств, мыс­лей, переживаний, в котором она была предельно откровенна с собой, единственным читателем. Теперь его коснутся чужие руки, прочтут чужие глаза. Вот только поймут ли ее?..

Открыла дневник, прочитала последнюю запись, датиру­емую 25 июля:

«Вот уже мне наплевать. И ничего не надо, даже писать хочется, но не очень. Мне кажется, месяца нет, даже недели, так и пройдет, пройдет даже жалость.

Уходи и ты. Довольно.
Ты терпел, несчастный друг.
От его тоски невольной,
От его невольных мук.
То, что было, миновалось.
Ваш удел на всех похож
Сердце и правда порывались,
Но его сломила ложь.

Лучше смерть, нежели горестная жизнь или постоянно про­должающаяся болезнь. Ясно? Понятно? «Очень даже просто!» Значит? Ау, Уа! Полгода во всех состояниях — думаете, и все тот же вывод? Ну так... гоп, как говорится, а санатория — «его ж ерунда». Ну отсрочила на месяц, на полтора, а читали, что лучше смерть, нежели. Ну, так вот, вот...

Сергей, я тебя не люблю, но жаль «То до поры, до време­ни...»

Подумала, потом аккуратным почерком в конце добавила: «писала пьяная».

Да, так было тогда, в тот далекий день, а сегодня она трезвая, смертельно трезвая! Закрыла дневник и положила сверху на письма.

«Но что-то не так. Не должно быть так... Напоследок хо­чется совсем другого, а не просто прочитать пьяные строки, свои сумрачные мысли», — решила она, протянула руку к стоп­ке бумаг и наобум вынула письмо. Прочла первые попавшие­ся строки:

«Так живу скучно, только работаю. Иногда выпиваем, но не всегда. Я очень сейчас занят. Работаю вовсю, как будто то­роплюсь, чтоб поспеть. Рад очень, что вам понравилось в селе. Ведь оно теперь не такое. Ужас как непохожее.

Целую вас и люблю. С. Есенин»

Галя зажмурилась, затем открыла глаза.

«Так лучше. Словно письмо мертвеца к другому мертвецу, пока еще живому, — подумала она. — Можно представить, что есть другой мир, немного похожий на наш, может, только более унылый, и Сережа, жалуясь на скуку, работает там, пишет стихи и... ждет меня. Ведь он меня любит — об этом го­ворят его слова в конце письма».

Аккуратно положила письмо на место. Посмотрела на наган, лежащий на столе.

«Все так просто. Взять его в руку, приставить к виску... Нет, некрасивая буду лежать в гробу, лучше в сердце. Удар свин­ца — и в небытие...»

Представила, как от выстрела кровь зальет бумаги, которые так бережно собирала, и это ей не понравилось. Встала, на­бросила пальто, взяла извозчика и поехала на Ваганьковское кладбище.

Стояла чудная зимняя погода с легким морозом, окрасив­шим Галины щеки слабым румянцем. Народу на улицах было много, детвора тащила санки, собираясь на ближайшую горку. Дышалось легко, но на сердце у Гали было неспокой­но: она никогда не меняла принятого решения, так будет и в этот раз.

«Можно повременить, выждать, пока исполнится год со дня смерти Сережи, но тогда здесь будет людно и могут помешать, — подумала она, проходя сквозь кованые ворота и кивнув сто­рожу, выглянувшему из будочки. — А хуже всего томиться этой мыслью, словно приговоренный к смерти. Я тоже не же­лезная, могу дрогнуть — и тогда всю оставшуюся жизнь буду презирать себя за малодушие».

Недавно выпавший снег накрыл кладбище белым ковром, и ей пришлось протаптывать тропинку к могиле. Ноги про­мокли.

«И мне их уже никогда не высушить», — подумала она, оста­навливаясь возле могилы. Достала заранее заготовленную записку и еще раз прочитала: «Самоубилась здесь, хотя и знаю, что после этого ещё больше собак будут вешать на Есенина. Но и ему, и мне это будет всё равно. В этой могиле для меня всё самое дорогое, поэтому напоследок наплевать на Сосновского[21]и общественное мнение, которое у Сосновского на поводу».

Достала папиросу, закурила. Никогда табачный дым не был так приятен, как сейчас. Хотелось курить папиросу за папиросой, но она сочла это малодушием и после второй перешла к исполнению намеченного. Достала наган... Но вдруг у нее возникла одна мысль, и она, сунув его в карман, написала на коробке из-под папирос:

«Если финка будет воткнута после выстрела в могилу, значит, даже тогда я не жалела. Если жаль, заброшу её да­леко...»

Достала наган, в левой руке держала финку — один из не­многих подарков Есенина. В перчатках было неудобно, и она, сняв, спрятала их в карман.

«Как глупо! Будто они могут пригодиться мне в будущем, —- подумала она. Металл слегка прилипал к пальцам. — Все так прозаично, просто. Выстрел — и меня не будет. Все вокруг останется, а меня не будет. Я буду лежать на снегу и остывать, и ничего от этого не изменится, все будет идти своим чере­дом. .. Только меня уже не будет».

Предательские мысли заставили руку дрогнуть, пальцы за­дрожать, и Галя не стала больше тянуть. С мыслью «Я иду к тебе, Сергуня!» она нажала на курок. Осечка. Она слышала, что с наганом это бывает крайне редко, а вот сейчас случилось. Видно, судьба давала ей шанс одуматься. Она нацарапала на коробке папирос «1 осечка» и не изменила своего решения, хотя внутренний голос убеждал, что даже приговоренных к смерти второй раз не расстреливают, оборвавшихся висель­ников не вешают. Но она знала, в отличие от внутреннего голоса, что это неправда: в подвалах ЧК расстреливают до конца, без шансов на спасение. Вторая осечка вызвала удивление, третья — раздражение.

Барабан в нагане двигался, каждый раз щелчком сообщая об осечке. Она не знала, что однажды, напросившись на ночевку, Женя заменила пули в нагане на проваренные, трезво рассудив, что если просто его заберет, то найдется масса дру­гих способов свести счеты с жизнью. Но этим утром Галя по непонятной причине вынула из барабана все патроны и снова его ими же зарядила. Только один патрон упал и куда-то за­катился. Тогда она зарядила наган новым, «свежим» патроном, шестым в барабане.

«Это судьба, — подумала Галя, когда наган пятый раз дал осечку, что было равносильно чуду. Ее палец устал нажимать на тугой спуск. — Последняя попытка... И если она будет не­удачной, то мне суждено жить».

Но на этот раз наган ударил свинцом прямо в сердце, и ее тело, словно тряпичная кукла, безвольно упало рядом с фин­кой, застрявшей в снегу, и наганом, окрашивая все в красный цвет крови. На выстрел прибежал перепуганный сторож, ко­торый давно заприметил странную женщину в мужском клет­чатом кепи и в черном поношенном пальто, навестившую кладбище в начинающихся сумерках, а теперь слабо подавав­шую признаки жизни. Это грозило неприятностями, и он бро­сился в сторожку, открыл дверь комнаты начальника, где был телефон, поднял трубку:

—  Барышня! Алле! Срочно соедините с милицией! Мили­ция! Тут самоубивца, вся в черном, с наганом! Приезжайте, пока жива!

—  Разберемся. Давай адрес, — ответили ему.

Через полчаса бездыханное тело Галины Бениславской по­грузили в повозку и отправили в анатомический театр на Пи­роговку. Сторож, обрадованный тем, что в кармане самоубий­цы нашли предсмертную записку, которая сняла с него все подозрения, налил себе в кружку целую четверть и выпил не торопясь, словно чай, за упокой души.

— 37 —

Смерть Гали Женя восприняла как катастрофу и серьезно за­болела нервами, так что ее положили в больницу Сербского. От сознания, что до нее здесь побывали Есенин и Бениславская, Жене стало еще хуже.

По ночам они по очереди навещали ее, но никогда вместе. Сергей читал свои стихи и объяснял, что истинный поэт не дол­жен принадлежать ни к какой школе, ведь стихи идут от сердца, от восприятия мира, а школы связывают по рукам и ногам. Только свободный художник может нести свободное слово.

Галя жаловалась на несчастную судьбу и на то, что Женя, подруга, ее не уберегла. Женя плакала, просила простить и объяснить, как она должна была поступить. Галя, сделав строгое лицо, отвечала: «Сама знаешь», «Не строй из себя дурочку», «А ты подумай» и тому подобное, а потом исчезала. Раза два появлялась Нина Сац и, каждый раз снимая прозрач­ную косынку и демонстрируя красные родимые пятна, убеж­дала, что Яша принадлежит только ей и никому больше. Женя чувствовала, что это только начало, и вскоре к ней хлынула лавина ночных посетителей. Здесь была мама, укоряющая за то, что бросила ее больную умирать, а сама уехала; Иван, крас­ный командир, сообщивший, что погиб при взятии Крыма, и в его смерти виновата она вместе с Блюмкиным; Володя Кожушкевич, умалчивающий об обстоятельствах своей смер­ти, но заявляющий о ее доле вины в этом, и еще много дру­гих — знакомых, юнкеров, подруг, объявляющих о своей смер­ти и частично обвиняющих в ней Женю.