Сергей Лексутов - Ефрейтор Икс [СИ]

• Название: Ефрейтор Икс [СИ]
• Автор: Сергей Лексутов
• Жанр: Детективная фантастика

В брюхе вождя гулко и требовательно заурчало. Он торопливо схватил свою любимую дубину, и, широко размахнувшись, ударил ею в туго натянутую на деревянную раму шкуру. Гулкий, мощный звук раскатился по хижине, вырвался наружу, возвещая подданным, что повелитель возжелал чего-то. Все замерло в ожидании.

С удовольствием прислушиваясь к замирающему гулу, вождь смотрел на вибрирующую, высохшую за долгие годы до костяной твердости шкуру. Это была шкура предшественника Мыра на троне. "Да, шкура хороша, звучит мощно, гулко", — подумал вождь, — "Но сам старикашка был препротивен". Мыр поморщился, вспомнив вкус старикашки. Однако ничего не поделаешь — традиция. Не Мыр ее придумал, не ему отменять. Когда-нибудь и его шкура так же будет гудеть под ударами, грозно и требовательно.

---

— Что же это я тебе такого сделал, что ты на меня патрон пулей зарядил? — тихо проговорил Павел. — Мы же с тобой до сих пор даже ни разу не встречались…

Не поднимая головы, Виктор пробубнил:

— Не хотел я вас убивать, только попугать… А вы мне руку… Как я теперь работать буду?

— Откуда ж я знал, что ты меня убивать не будешь? Когда попугать хотят, оружие холостыми патронами заряжают. Пуля в обрезе — дело серьезное.

Виктор молчал, расковыривая гипс на руке. Павел задумчиво смотрел то на обрез, то на пальцы, будто снегом, припорошенные гипсовыми крошками. Белые крошки сыпались и на клеенку.

— Пошли, — вдруг решившись, сказал Павел.

Виктор медленно поднялся, потерянно промямлил:

— Я только оденусь…

— Не надо.

Они вышли во двор. Павел направился к толстенному березовому комлевому чурбаку, служащему для колки дров. К комлю был прислонен тяжелый колун. Положив обрез на чурбан, Павел сказал:

— Бей.

Взяв колун в здоровую руку, Виктор неловко размахнулся. Обух пришелся по замку, потом по стволу. Он бил и бил, вбивая в древесину обломки замка, цевья, коверкая трубку ствола. Когда обрез превратился в бесформенные обломки, раскиданные вокруг чурбана, Виктор осторожно прислонил колун к чурбаку и встал рядом, баюкая больную руку. Павел подобрал обломок спусковой скобы, на которой сбоку был выбит номер:

— Значит, не ты у сторожа ружье стащил?

— Нет. Это мы нашли у деда Кузьмина в столярке, когда тот умер.

— Ну, теперь понял?

— Понял…

— И что же ты понял?

— Что по дурости чуть в тюрягу не угодил…

— Н-да… Выходит, ни черта ты не понял… Зря я Михаилу Северьянычу обрез не отдал еще вчера…

Павел вышел через калитку и сразу же увидел Михаила Северьяновича сидящего на лавочке. Присел рядом. Долго молчали. Наконец милиционер спросил:

— Номер-то, какой был на обрезе?

Павел молча подал ему обломок спусковой скобы.

— Не тот… Вот незадача, думал, нашел… Что ж делать-то будем?

— Не знаю… Только не могу я их в тюрьму засаживать…

— Эх, хе-хе… Отрыгнется тебе твое благородство когда-нибудь… Они вот, соберутся стаей, и, бывает, насмерть запинают кого-нибудь. А потом сопли распустят, и нюнят, не знаю, мол, как и вышло?..

— Все равно, — упрямо повторил Павел, — не могу…

— Пропадешь ты, парень. Не за понюх табака пропадешь… Сколько таких в лагерях сгноили… Было время… Я-то помню… — Михаил Северьянович замолчал, о чем-то задумавшись. Молчал долго-долго. Потом вздохнул, проговорил, как бы про себя: — Может, потому сейчас и жизнь такая, нечестная, склочная. Все способны и на геройство, и на предательство разом…

Он поднялся и медленно побрел по улице; сгорбившись, шаркающей старческой походкой. И похожий, и не похожий на соцреалистического Аниськина, у которого и проблемки-то были игрушечные, соцреалистические…

Господи! Каким же бойскаутом был когда-то Павел! И убийцы-рецидивисты были от него так далеко, что он и не помнил об их существовании. О заказных убийствах, и слыхом не слыхали, даже с далекого Запада еще не доносились слухи о них. А случилась та достопамятная уборочная всего-то лет за пять-шесть до первого в России заказного убийства. Теперь-то и Игореша, и Алик, а может и Виктор, трудятся в компании каких-нибудь "братков", в поте лица трясут рыночных торговцев.

…После уборочной Павлу положен был отпуск, и он уже вознамерился ехать в Урман, но Гонтарь настоял на том, чтобы он сначала написал статью по материалам экспедиции, а уж потом отдыхал. При этом забрал у него большую часть материалов, добытых в экспедиции. Объяснив это тем, что они отходят от темы диссертации. Все это было само собой разумеющимся, освященным многолетней традицией Советской науки, а потому тон Гонтаря был невыносимо скучным.

Статью он написал, и поехал в Урман. В тишине и покое родного дома быстро забылись и пошлость Гонтаря, и инцидент на уборочной, а потому он явился на работу полным оптимизма, и угодил прямо на заседание кафедры.

Он сидел в уголке и слушал, как обсуждали статьи Гонтаря, как хвалили его, восторгались работоспособностью, упоминали и его соавтора — Павла Яковлевича. Павел внутренне хохотал; надо же, все все понимают, но с умным видом продолжают одну и ту же игру. Все отлично знают, что Гонтарь уже лет пять сам статей не пишет, но, тем не менее, если игра освящена десятилетиями лжи и притворства, она будет продолжаться и дальше.

Вдруг поднялся Валерий Фирсов и задал "наивный" вопрос:

— Мне тут не совсем ясно… — он слегка замялся, поглядел Гонтарю в лицо. — При чем здесь Евгений Михайлович? Почему вообще, на титульных листах статей Лоскутова стоит его фамилия?

Гонтарь снисходительно улыбнулся и развел руками. Как бы говоря этим, что на подобные вопросы просто незачем отвечать. Но для себя он тут же вывел заключение: на кафедре организуется оппозиция. Впрочем, она и раньше была, почти никто не любил Гонтаря, но раньше она опасалась высказывать свое мнение. И он тут же решил нанести упреждающий удар. Павел это понял только потом, задним числом, а тогда под ним будто земля разверзлась.

Гонтарь заговорил:

— Кстати, хотелось бы обратить внимание на недопустимое поведение нашего молодого сотрудника — Павла Яковлевича. Он сотворил нечто неслыханное: подрался с местными жителями, будучи руководителем группы на уборочной. Он, видимо, еще не чувствует той ответственности, что налагает на него положение преподавателя Университета. Он даже не соизволил доложить обо всем случившемся, вернувшись с уборочной. А ведь на него чуть было не возбудили уголовное дело. Но директор совхоза и начальник милиции, видя его молодость и горячность, а скорее из уважения к нашему Университету, посчитали возможным ходатайствовать о том, чтобы против него все же не принимались соответствующие санкции.

Павел ошеломленно смотрел на Гонтаря, и никак не мог сообразить: какие санкции? Какой начальник милиции? А Гонтарь тем временем продолжал:

— Конечно, все мы были молодыми, и нам тоже хотелось блеснуть перед девушками. Но ведь надо знать меру. Личные отношения не должны никому бросаться в глаза. Тем более, людей калечить из-за этого… — Гонтарь осуждающе покачал головой.

Теперь все смотрели на Павла с ласковой укоризной старших, которые не разглядели и вовремя не пресекли шалости младшего. А Гонтарь после короткого раздумья произнес:

— Мне кажется, не стоит пока принимать жестких мер… Павел Яковлевич человек умный и сделает из всего правильные выводы. Конечно, это будет слишком уж мягко, но я думаю, следует ограничиться выговором.

Павел как бы со стороны услышал свой голос, хриплый, неузнаваемый:

— Они, пьяные, вломились в дом… Пытались избить студентов… Приставали к девушкам…

Гонтарь высоким голосом почти выкрикнул:

— Позвольте вам не поверить! — он помахал в воздухе двойным тетрадным листом, мелко исписанным. — В ректорат поступило письмо от матери потерпевшего. Мы ничего не имеем против того, что вы, человек не женатый, ухаживаете за студенткой… Но коли она предпочла другого, а вы тут же проломили ему голову… Это, знаете ли, криминал. Я предлагаю вам немедленно написать объяснение, и в ваших же интересах, если там будет правда.

Фирсов что-то пытался говорить, но заведующий кафедрой прервал его на полуслове и объявил, что заседание окончено.

Грязь, пошлость и стыд тянулись всю зиму. Павла вызывал ректор, слушал и не слышал его объяснений. Его заслушивали на собраниях, заседаниях и бюро, и не верили. Даже когда пришло письмо Михаила Северьяновича. Не помогло и коллективное заявление студентов группы. Павлу было неудобно, просить их об этом, за него расстарался Фирсов. Он один выступал в защиту Павла, но его никто не слушал, у него еще не было веса в Университете.

Фирсов был родом из этого города, но поступил почему-то в МГУ. После окончания его оставили в аспирантуре, где он и защитил диссертацию. Без протекции поступить и окончить МГУ, да после этого остаться там, в аспирантуре, для этого надо быть, по крайней мере, гением. Наверное, Фирсов им и был. Приехав из Москвы на работу в Университет, он ни в грош не ставил авторитет Гонтаря.

В то время Павел еще не знал, что они с Фирсовым обречены. Просто, он считал, что надо перетерпеть, и все образуется. Однако с Фирсовым Гонтарю было справиться гораздо труднее, чем с Павлом. Фирсов уже готовил докторскую диссертацию, которую тоже намеревался защищать в Москве. А на себе Павел в ту же осень почувствовал изменение отношения Гонтаря. Вдруг выяснилось, что уже почти готовая диссертация "сыра", "нет достаточной аргументации фактическими материалами", "требуется подтверждение и уточнение многим фактам".

Потом Павел по заданию Гонтаря написал еще одну статью, но к своему изумлению, получил на нее отрицательный отзыв. Он ее переписал, и опять получил отрицательный отзыв. При этом Гонтарь с серьезным видом говорил, что Павел без пяти минут кандидат наук, и должен научиться обходиться без нянек. А если Павел Яковлевич так уж уверен в себе, то статью можно отдать другому рецензенту. После чего статья до весны странствовала по разным рецензентам, а Павел коллекционировал отрицательные отзывы. Да еще Фирсов вдруг ни с того, ни с сего перестал выступать против Гонтаря, а потом поползли слухи о его связи с Ириной, женой Гонтаря.