Сергей Лексутов - Ефрейтор Икс [СИ]

• Название: Ефрейтор Икс [СИ]
• Автор: Сергей Лексутов
• Жанр: Детективная фантастика

В брюхе вождя гулко и требовательно заурчало. Он торопливо схватил свою любимую дубину, и, широко размахнувшись, ударил ею в туго натянутую на деревянную раму шкуру. Гулкий, мощный звук раскатился по хижине, вырвался наружу, возвещая подданным, что повелитель возжелал чего-то. Все замерло в ожидании.

С удовольствием прислушиваясь к замирающему гулу, вождь смотрел на вибрирующую, высохшую за долгие годы до костяной твердости шкуру. Это была шкура предшественника Мыра на троне. "Да, шкура хороша, звучит мощно, гулко", — подумал вождь, — "Но сам старикашка был препротивен". Мыр поморщился, вспомнив вкус старикашки. Однако ничего не поделаешь — традиция. Не Мыр ее придумал, не ему отменять. Когда-нибудь и его шкура так же будет гудеть под ударами, грозно и требовательно.

---

Олег поморщился:

— Опять без соли… Хоть бы ятрышник кипятком обварить, горько, как от полыни…

— Завтра туесок из бересты сошью, можно будет уху варить и ятрышник обваривать, — проговорил Павел, не отрывая завороженного взгляда от костра. — А еще я тут Марьин корень видел. Так что, завтра будет вам рыба по-сибирски… — он вдруг хохотнул: — Представляете, ребята, как нам от ятрышника скоро женщин захочется?..

Олег проворчал:

— Мне уже сейчас хочется…

Михаил весело воскликнул:

— А ведь верно! Ятрышник — первое средство от импотенции…

Все дружно заржали. Даже профессор улыбнулся в бороду.

После ужина Павел позвал:

— Михаил, пошли, что ли, закидушки поставим? Ночью налим должен хорошо брать. Лучше всего он на дождевого червя берет, да где ж его тут взять?.. Я слепней за день набил… Попитка не питка, как говаривал один очень ловкий рыболов… Который рыбку ловил исключительно в мутной воде…

Расставив закидушки, они вернулись к костру. Павел тут же прилег на приготовленную еще засветло подстилку, профессор уже лежал, натянув капюшон штормовки до самого подбородка. Михаил с Олегом, тихонько ругаясь сквозь зубы, побрели в темноту, добывать подстилку.

Профессор вдруг сказал:

— Жизнь кончается… Еще две — три экспедиции… Ты никогда не задумывался, почему это старый хрыч бегает по экспедициям, как молодой?

Павел молча пожал плечами, а профессор, будто видел его движение, продолжал:

— А мог бы, как другие, на старости лет создавать видимость научной деятельности; переписывать старое на новый лад. Да и из строго можно пару докторских диссертаций сделать… Да хотя бы своим именем в науку молодежь протаскивать, путем соавторства… Чувствую, не так жизнь прожил… Что-то еще надо было делать. Что, не знаю… Наверное, то, о чем ты утром говорил… Природу спасать. А я ее только изучал. Изуча-ал… И при этом всю жизнь меня преследует ощущение, что мир не развивается, а наоборот, разрушается. Будто гигантский оползень, медленно ползет куда-то в тартарары… Или, это только у нас в стране? Везде в мире "зеленые" демонстрации устраивают в защиту природы, а у нас — тишь, да гладь, да вот такие пустыни расползаются по земле… Может, в душах людей уже пустыня? Мне страшно становится подумать, если наша карательная машина ослабнет, объявят экономическую свободу, что-нибудь вроде НЭП(а)… Начнется такая стрельба и резня по всей стране… — профессор вдруг стянул с головы капюшон, поглядел на Павла, спросил: — Ты что собираешься после Университета делать? Только не говори, что разрабатывать те идеи, фантастические… Тебе этого никто не позволит. Вернее, разрабатывать-то ты их можешь, но на твои разработки никто внимания не обратит. Это только говорят, что в науке свобода для творчества. Какой-нибудь замшелый доктор наук отломит от своей никому не нужной темы мизерный кусочек, и будешь ты его всю жизнь мусолить. На старости лет защитишь диссертацию. Но и тогда свои идеи ты разрабатывать не сможешь. Существуют темы кафедр, институтов, и прочее… Так что, будь любезен, работай в том направлении, какое тебе укажут.

Батышев замолчал, насупился, глядя на огонь костра.

Павел проговорил:

— Гонтарь мне на этой сессии сказал, что если я и дальше буду так учиться, то он возьмет к себе аспирантом…

— Ну, а ты?..

— Что, я? У него темы широкие, да и теорию эволюции он постоянно применяет. Мне это как-то ближе… Да и ученый он хороший, добросовестный. А больше меня никто не звал…

— А тебя что, обязательно позвать надо? Возомнил о себе много… Не скрою, толк из тебя будет. Но лично я звать тебя не собираюсь. Сам выбирай. А Гонтарь? Добросовестный, говоришь? Ладно, коли зашел разговор… Это не та добросовестность! В позапрошлом году был он со своими в экспедиции. Отстреляли они ровным счетом двести тридцать глухарей и сто шестьдесят глухарок. Заметь, в начале июля. Исследователи… Своими исследованиями урон нанесли, как банда браконьеров. Возьмем самый минимум: сто шестьдесят помножим на шесть птенцов… А ведь по теме было видно, что не нужно столько. К тому же подобные исследования уже проводились всего двадцать четыре года назад, и ученым нашего же Университета. Достаточно было порыться в библиотеке, или меня спросить. Вот потому его и считают добросовестным, что он диссертации рубит с помощью статистики.

— Это как?

— А так. Помню, недавно защищался один хороший парень… Умница, ихтиолог по специальности. Обследовал он множество озер, да вот незадача, из каждого выловил всего по несколько экземпляров рыб. Да и по работе было видно, не нужно больше. А на защите встает Гонтарь и заявляет: результаты недостоверны. Формально, он прав; по законам статистики, чем больше количество исследованных экземпляров, тем достовернее результат. Так и зарубил Гонтарь диссертацию, а перед тем еще парочку. Вот и получается, что он добросовестный за чужой счет… Гонтарь, что… Больше всего опустошений производят работники академических институтов. Каждый сезон отлавливают и уничтожают сотни тысяч животных. Так и Гонтарь, он о-очень добросовестный ученый; там, где надо пять-десять особей, он отлавливает пару сотен. Тем более что ловит то он не сам, а его аспиранты и студенты. Зато лосей он самолично в каждой экспедиции стреляет. Я уж не говорю о тех животных, которых можно стрелять без лицензии. Сработаешься ты с таким человеком? А ведь есть методики прижизненного исследования, но как же Гонтарю время терять!.. Можно ведь и отстать от мировой науки… Но это одна сторона дела, а другая в том, что ты будешь пахать на него, как буйвол, а свою работу будешь делать по ночам, и при этом никакой самостоятельности.

— Работать везде надо…

— Правильно! Но надо ли делать дурную работу? Дурную не только потому, что ее уже кто-то сделал, но и потому, что при этом бессмысленно уничтожаются животные? А цель-то одна: научные степени, звания, должности, и деньги, деньги, повышение окладов, и все за счет бедной матушки природы… И при этом демагогия, что, мол, все делается для нее же, природы… Лицемерие! Финансируются только те исследования, которые обещают экономический эффект, а те, которые предупреждают об уроне природе — не финансируются. Одно слово — оползень… — похоже, профессор основательно зациклился на этом понятии. Он натянул на голову капюшон, сказал спокойнее: — Давай спать. Наломались сегодня…

Пришли аспиранты, повозились, шурша травой. Наконец угомонились. Олег, приткнувшись рядом с Павлом, проговорил лицемерно:

— Хорошо с тобой. Тепло излучаешь, как печка, да и другой аспект есть; пока такую тушу медведь жрать будет, на меня уж и аппетита не останется.

Павел буркнул:

— Нет тут медведей… — и постарался заснуть.

Утром, как ни странно, на закидушки попалось шесть штук налимов. Пока они жарились, Павел сбегал на приречную террасу, накопал Марьина корня. И у них получился роскошный завтрак. Потом они столкнули плот в воду и с комфортом поплыли вниз по течению. Они старались не думать, что ниже по течению их ждал другой перекат, который они благополучно миновали на пути сюда.

В полдень они пристали к берегу. Павел в два счета заколол трех крупных налимов. Потом он пошел драть кору для туеска и наткнулся на целую поляну, заросшую борщевиком. Он позвал товарищей, и после налимов получился великолепный десерт. За полчаса они срезали и съели все цветоносы. Оставили только парочку, на развод.

Потом плыли дальше. Батышев сидел на корме, спустив ноги в воду, и неподвижным взглядом смотрел в никуда. О чем он думал, какие видения проплывали в его мозгу, Павел и представить не мог. Олег лежал ничком на носу плота и смотрел в воду. Михаил забрасывал удочку то с одного края плота, то с другого. От того, что он то и дело переходил с одного края на другой, плот кренился, профессор вздрагивал, но неотвязную думу свою оставить не мог.

Павел сидел посередине плота, на перекладине, и шил из бересты туес. От съеденного борщевика его мучила икота и пахучая, резкая отрыжка.

Мишка положил, наконец, удочку, раздраженно проворчал:

— Похоже, в этой речке окончательно все передохло…

— А что ты ел за обедом? — резонно возразил Павел.

Он закончил туес, поглядел его на солнце, и искательно предложил:

— Арнольд Осипович, а не причалить ли нам к берегу? Ушицы сварим…

— И как ты в этой берестянке собрался уху варить? — ласково спросил Михаил. — Она же пыхнет, как порох…

— У тебя, похоже, по физике двойка была?.. — подал голос Олег.

— Пока не будем причаливать… — раздумчиво проговорил профессор. — Надо бы дотянуть сегодня до переката…

До переката они дотянули, но причалить к берегу вовремя не сумели. Их затянуло в быструю струю. Шесты оказались коротковаты, да и жидковаты. Лень было потолще ножами вырезать…

Стоя на коленях на краю плота, и стараясь шестом достать дно, Михаил с притворным испугом крикнул, обернувшись к Олегу: