Эрих Соловьев - Непобежденный еретик. Мартин Лютер и его время

• Название: Непобежденный еретик. Мартин Лютер и его время
• Автор: Эрих Соловьев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 1984

Первая в отечественной литературе биография Мартина Лютера (1483–1546) — видного общественного деятеля Германии, одного из создателей немецкого литературного языка, провозвестника ряда основополагающих идей раннебуржуазной философии и этики. Автор рассказывает о борьбе Лютера с папским Римом и его отношении к Крестьянской войне. Фигура Лютера рисуется на фоне политической жизни Германии XVI века, напряженных нравственно-религиозных исканий позднего средневековья, сложных отношений между Реформацией и Ренессансом.

---

Мартин с молодости пребывал в непрерывном духовном напряжении. Его учение менее всего напоминало совокупность готовых, раз и навсегда высказанных формул. Оно было скорее развивающимся парадоксом, который гнал Лютера в открытия, ошибки, раскаяния, пересмотры и заставлял осваивать все новые проблемные области (политические, экономические, моральные, филологические и т. д.). Лютер походил на человека, который ринулся с горы и должен бежать все быстрее просто для того, чтобы не упасть. Теперь отказывали ноги. Доктор Мартинус был уже не способен на усилие, необходимое для того, чтобы откликаться на новые общественно-политические условия. Реформатор не выдерживал проблемного напряжения продолжающейся реформации.

Между тем с поста виттенбергского религиозного лидера его никто не отзывал. Напротив, по мере бюрократизации церковной жизни и превращения Виттенбергского университета в своего рода «директивный центр» немецкого протестантизма, личное решение Лютера приобретало все больший авторитарный вес. Чиновно робкие консистории, да и сам курфюрст Иоганн Фридрих тяготели к тому, чтобы «всё консультировать у доктора Мартинуса» и все ответственные церковно-политические решения свалить на его слабеющий ум.

Положение несменяемого «виттенбергского папы» обусловило быстрое развитие примитивных «защитных реакций»: от бессилия к новаторству Лютер делается доктринером; от неспособности к самокритике — иррационально агрессивным критиком давних противников Виттенберга.

Уже современники Лютера (в частности, гуманисты) обратили внимание на то, что в конце тридцатых — начале сороковых годов его нападки на папство приобрели патологически злобный характер. Особенно ясно это видно из памфлета «Против папства в Риме, основанного чертом», опубликованного в 1545 году. Лютер называет римских первосвященников животными, грубыми ослами, которыми дьявол занавозил людей, бешеными ослами. Он аттестует их как «мерзость запустения, воцарившуюся на святом месте», как лжецов, еретиков и ерисархов. Из критика папской церкви реформатор превращается в ее площадного хулителя. Понятие антихриста утрачивает свою былую философско-историческую емкость. Лютер пользуется им теперь так же, как средневековые еретики, — в целях личного поношения Клемента, Павла и их присных. Слово «антихрист» не содержит уже ничего, что нельзя было бы передать словами «нечестивец», «греховодник», «богохульник». Полемическая лексика Лютера беднеет, и возникает впечатление, что он истощается от усилия выразить свою ненависть как можно сильнее.

Появляются на свет чудовищные Fluchgebete (молитвы-проклятия), которые доктор Мартинус сочиняет в уединении, а затем директивно распространяет по всей протестантской Германии. Он требует, например, чтобы нововерец, произнося слова «да святится имя Твое», непременно присовокуплял к ним: «…да будут прокляты и поносимы имена пап и всех, кто злословит имя Твое». Он культивирует в мирянах агрессивную мнительность и рекомендует, чтобы они, памятуя о тайной связи папы и сатаны, думали о злостных происках римского первосвященника при всяком постигшем их несчастье (болезни, падеже скота и даже скисании молока).

В середине тридцатых годов реформатор лично составил подписи к антипапистским карикатурам Лукаса Кранаха — некоторые из этих подписей были прямо-таки скабрезными. Зная из Библии, что смерть пророка навлекает страшные несчастья на головы его гонителей, Лютер еще в 1536 году придумал для себя следующую эпитафию: «При жизни был чумой, а умерев, стал смертью твоей, папа»[69].

В двадцатых годах XVI века острая и смелая критика папства мобилизовала немецкие мирские сословия на борьбу с церковным феодализмом. Поношения папского Рима, которым Лютер предавался в конце тридцатых — начале сороковых годов, имели уже совершенно иной смысл. Речь шла об идейном вооружении одной группы феодалов (протестантских князей) против другой (епископов, аббатов и ландсгерров-католиков). Лютер пытается натравить Карла V на Ватикан (памфлет «Папы Адриан IV и Александр III против императора») и довести до крайней непримиримости отношения князей-разноверцев. Сарказмы по адресу ландсгерров-католиков (Георга Саксонского, Альбрехта Майнцского) более всего ему удаются. Подлинным мастером народного языка Лютер обнаруживает себя в памфлете «Против Ганса Колбасника», высмеивавшем ренегата виттенбергской реформации герцога Генриха Вольфенбюттеля.

Многие антипапистские сочинения старого Лютера вошли в сокровищницу немецкой бурлескной литературы; не только в XVI, но и в XVII веке они заставляли читателя хохотать и дивиться меткости лютеровского слова. Это не должно, однако, заслонять неприглядного общеидеологического содержания «поздних памфлетов»: они углубляли уже не реформацию, а политический раскол Германии. Они были литературным предвестием приближающейся религиозной войны[70].

Католические враги Лютера не раз утверждали, что его брань и сарказмы скрывали под собой «мучения нечистой совести». Чего же совестился старый Мартин? Да просто того, говорили католики, что он учинил в Германии реформацию.

Заключение это откровенно тенденциозно. Оно опровергается многими прямыми заявлениями Лютера, не считаться с которыми можно было бы лишь в том случае, если бы реформатор был откровенным лжецом. Неистовые поношения папистов действительно выдавали усилившиеся нравственные терзания Лютера. Однако относились они не к реформации как таковой, а скорее к неспособности продолжить реформационный процесс. Сужение первоначальных реформаторских замыслов до масштаба княжеских интересов, подчинение церкви безответственным и циничным земельным государям — вот что тревожило совесть старого Мартина. Можно сказать, что реформатор вымещал на римском духовном владыке свою собственную капитуляцию перед светскими феодальными господами.

Собравшийся в 1545 году Тридентский собор продемонстрировал несломленную мощь папства. Он отверг все предложения о союзе с протестантами, подтвердил самые неприемлемые для них догматы и вместе с тем нацелил церковников на полутайное, гибкое заимствование ряда завоеваний, достигнутых «немецкими еретиками» в «мирской этике», образовании и организации благотворительности… Реформатор не мог этого не видеть, но и изменить направление своей проповеди тоже не мог.

К чести Лютера надо сказать, что он не цеплялся за трон «виттенбергского папы». В иные моменты реформатор с мудрой горечью говорил друзьям: найдете себе нового Лютера; миссия моя достойна и правильна, но я уже не годен для нее; благодарение богу, который дал мне начать одно из великих дел, но пришла пора за немощью освободить меня от него. В 1544 году старый Мартин дважды обращался к мирянам-нововерцам с просьбой не молить бога о его здоровье и долголетии, а в одном из писем признавался, что желал бы прожить остаток дней «просто стариком».

* * *

В ночь ухода из Ясной Поляны Лев Толстой записал в своем дневнике (малом, тайном): «Я делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста. Уходят из мирской жизни, чтобы прожить в уединении и в тиши последние дни своей жизни…»

Стремление это не чуждо было и Лютеру. Больной и дряхлеющий бюргерский сын испытывал беспокойство и желание исчезнуть из Виттенберга. Он не заблуждался насчет того, что переезд в новое место повлечет за собой смерть. Он видел в смерти освобождение от мирской жизни и притом единственно возможное, поскольку — в отличие от Толстого — уверен был, что никакой «немирской жизни» по эту сторону гробовой черты нет и не может быть. В конце 1545 года Лютер затеял трудно объяснимые поездки в Цейсс, Мерзебург и Лейпциг. Виттенберг угнетал его и казался средоточием бренной мирской суеты.

У этого чувства были, правда, и весьма реальные, прозаические основания.

К 1545 году Виттенберг стал для Лютера горьким упреком, повседневным напоминанием о неуспешности его церквостроительных усилий. В двадцатые годы сюда устремлялись за идеями, теперь прибывали за инструкциями. В университетских аудиториях царила казенщина; жаркие теологические споры заглохли. Студентов коштовалось немало, но среди них незаметно было ярких и пытливых умов.

В среде виттенбергских обывателей получило распространение карикатурное и пошлое «ультралютеранство», которое возмущало доктора Мартинуса едва ли не больше, чем самые оголтелые выходки теологов-романистов. В ход пошло грубое упрощение тезиса о «спасительности одной только веры».

Парадокс действенной веры (главный для лютеровского богословия) был просто отброшен. Учили, что для оправдания довольно и мечтательного упования на милосердие божье, а делать совсем ничего не надо: верящий лентяй так же угоден небу, как и усердный работник; верящий преступник — как и праведник. «Закон Моисея мертв для христиан», а потому дозволены и ложь, и воровство, и прелюбодеяние — «пусть только сердце пребудет набожным». Все грехи верующего отпущены заранее, а потому не надо ни раскаиваться, ни нести наказание за проступки.