Михаил Осоргин - Вольный каменщик

• Название: Вольный каменщик
• Автор: Михаил Осоргин
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5—239—00627—X

Талантливый представитель литературы русского зарубежья Михаил Осоргин (1878–1942), как и многие русские люди его поколения, прошел через страдания, искусы, выдержал испытание войной, революцией, политикой и в дебрях и соблазнах учений, течений и направлений XX столетия нашёл свой собственный путь.

Своим путём идёт и герой вышедшей в Париже в 1937 г. повести Осоргина «Вольный каменщик» Егор Егорович Тетёхин. Тетёхин — истинно русская душа, воплощение лучших народных качеств, тихий герой, борец против зла, опора немощным и угнетённым

Серьёзный пласт повести — художественно-философское осмысление масонства.

В книгу входят и рассказы, написанные Осоргиным в эмиграции.

---

У Анны Пахомовны есть собственная сберегательная книжка, и она скуповата. Но на этот раз кое-что придётся затратить из собственных сбережений, и Егору Егоровичу знать об этом ни к чему. Предстоит неделя беготни по большим магазинам и ссор с портнихой, которая ничего в срок не делает и переуживает платья. Ей говорят человеческим языком: «Здесь сделайте складочки, а там пустите свободно», — и она непременно сделает складочки там, а здесь пустит обтянуто. Анна Пахомовна терпеть не может обтянуто! Как ни экономь, а для пляжа кроме купального костюма (неужели непременно нужно с этим огромным вырезом на спине? Что за ужас!) ещё надо соломенную шляпу с большими полями, положим, это недорого, и пёстрый зонтик, хотя я решила загорать. Затем резиновый поясок (Зелёный? Беленький? Красный? Лучше красный!), и тогда, значит, тоже красный чепчик, лёгкую плетёную сумочку, и это все. Кюлотин или каш-сэкс? Два кюлотина и два каш-сэкса. Чёрный лифчик — это просто необходимо. А главное, все эти неизбежные мелочи — ленточки для бретелек, пуговки, пресьоны, нитки филь-а-ган, потом лосьон для лица, пудра рашель, и не первый номер, а второй, для юга, то есть для лета, и ещё пудра окр, когда загорю, потом вазелин, одеколон, мои духи кельк-флер, я без них не могу, мыло, гальманин для подмышек, душистые кубики для ванны, ну там, сервьет-иженик и прочее, всё пустяки, но наберется множество, не забыть рен-де-крем, лучше в тюбиках, лак для ногтей, руж, римель, — господи, ну когда я все это успею, остается только неделя! А купальный халат! Старый не-возмо-жен!

Вагоны метро, трамваи и автобусы подхватывают Анну Пахомовну, довозят, вышвыривают, снова подхватывают, уже с набором пакетов и пакетиков. Фуры больших магазинов тормозят на улице Конвансьон. Вместо второго номера рашель, необходимого для юга, то есть для лета, из пакета нагло выполз номер первый. Это возмутительно! Было ясно сказано: номер второй, И кто покупает на август номер первый! Портниха, как назло, слишком выпустила там и обтянула а тут, именно то, чего её просили не делать ни в каком случае. Для дома очень удачно куплено готовое, лёгкое, страшно дешёвое птит-роб, настоящая удача! Пёстренький кретон, сзади совсем гладко, спереди фишю. Со шляпой оказалось трудно. Пришлось купить чемодан и совершенно такой же чемоданчик. Купальный костюм с вырезом, но самым маленьким. Анна Пахомовна так прямо и сказала:. «Я хочу с самым маленьким вырезом». Но все вырезы оказались одинаковыми, какое-то сумасшествие. Наконец в четвёртом магазине…

Дни летят: с непозволительной быстротой. Июль прыгнул в август. Пятого, по милости этой портнихи, уехать не удалось, но десятого непременно нужно, а то кто-нибудь подумает, что она нарочно ждет. В заключение — переузила, пришлось переделывать и буквально у неё вырвать. В последний день мадам Жаннет вздумала надерзить, — но не отказывать же ей? Как будет Егор Егорович? И когда наконец Анна Пахомовна с Жоржем, чемоданами, чемоданчиком, ещё чемоданчиком и плоской, чрезвычайно лёгкой и хрупкой картонкой («Пожалуйста, осторожнее, Жорж, главное, не сядь на неё!») погрузилась в поезд, — тут-то она и вспомнила, что два кюлотина и два каш-сэкса так ей и не прислали из магазина. Это было до слез досадно — и как теперь быть?

* * *

Фёдор Михайлович Достоевский хмуро и кисло посматривает на героическую французскую девицу, с которой его поставили на одну каминную доску. Оба они прислушиваются к гулким шагам в опустевшей квартире. Егор Егорович также прислушивается к своим шагам, не понимая, почему они гулки: убыль выразилась только в жене и сыне, все остальное на своих местах. И однако, ощущается пустота и некоторое физическое одиночество.

Непреднамеренно оглянувшись, Егор Егорович видит длинную аллею прожитых лет, ровную, простую, липовую, нестриженую. В полувековом отдалении — одноэтажный деревянный дом, в котором, законно целуясь, родители вывели птенца Егора, выкормили его и пустили в жизнь незамысловатым мальчиком с пробором белокурых волос, мягкостью свидетельствующих о доброте.

Мальчик идёт по аллее не без робости, но и не без любознательности. Некоторое время домик щекочет спину и плечи, потом становится меньше, совсем маленьким и исчезает. Родители Егора Егоровича, выполнив своё жизненное назначение — создав человека по своему образу и подобию, человека простенького, малоспособного быть героем повести, — устало укладываются рядышком под общепринятый слой казанской земли. Тем временем у мальчика растут усы и также является желание продолжить род. Подросшие липки аллеи цветут — очаровательный аромат. В руках молодого путника Лёгкая тросточка, в походной сумке невесомый багаж семи классов реального училища и доверчивое, отношение к жизни. Люди пишут друг другу письма и посылают посылки. Егор Егорович облекается в форменный сюртучок с жёлтыми выпушками и помогает письменным и телеграфным сношениям человечества.

Тут на время картина меняется. Егор Егорович смотрит на мир через почтовое окошечко, умеряющее вселенскую суматоху и вводящее её в рамки. Укрощённый таким образом мир подходит в строгой очереди, наклоняется, сует нос в окошечко и заявляет о своих желаниях. Егор Егорович заносит эти желания в книгу, оплачивает их разноцветными марками и пришлёпывает днем отправления. Кроме языка человеческого Егор Егорович свободно владеет и языком Морзе — стуки с промежутками. Пароходчик Каменский телеграфирует из Перми, что лёд тронулся. Богатому татарину шлют из Крыма депешу по делам апельсинным и виноградным. Барыню на Проломной любящий муж из Нижнего поздравляет с днем ангела. Некоторое однообразие и никакой сложности. Но в то время, как каждый живет в круге своих интересов, Егор Егорович как бы обобщает эти интересы в единое целое.

Однажды должно случиться, что в окошечко заглядывает полненькая девица и покупает две марки по семь копеек. Когда Егор Егорович дает ей сдачу, их пальцы случайно сталкиваются. Ток включается, и аппарат Морзе бешено стучит. Егор Егорович покупает новый галстук, синий шёлковый с горошинами. Гениальный математик Лобачевский недоуменно смотрит на маячащую мимо его бюста пару: он с усиками, она в голубой кофточке при коричневой юбке. Липа, конечно, цветёт зверски. Получатели телеграмм в Казани возмущены путаницей слов: вместо «груз» — «грусть»; вместо «лубков» — «любовь». К концу лета Егор Тетёхин женат на девице Анюте. В законный срок Егор Егорович — отец. При стольких важных событиях характер жизненной аллеи ничуть не меняется: благопристойный ряд лип-равнолеток, нестриженых, но дающих чистую линию и прекрасную перспективу.

Шквал налетает внезапно. Конечно, впоследствии некоторые провидцы утверждают, что они чувствовали предстоявшую грозу. Но в Казани, городе старинном, даже с высоты Сумбековой башни не было видно грозового облака. Скользнем по перечню имен и событий: гимназист Принцип, император с усами стрелкой, траншеи, большая Берта, земгоры и земсоюзы, Григорий Новый, глупость или измена, Александра Фёдоровна, Александр Фёдорович, пломбированный поезд, государственное совещание, учредительное собрание, солдатская лавина, без аннексий и контрибуций, Владимир Ильич со товарищи, истерика и кровь, заря новой жизни, чехословаки. Липы чувствуют себя отвратительно. Шквал сметает с лица русской земли лишнюю мелочишку, в том числе и Егора Егоровича с семейством. О дальнейшем, в частности о Сингапуре, было сообщено в начале этой повести.

Таковы события внешние. Но личная жизнь человека настолько ими не исчерпывается, что непреднамеренно обернувшийся Егор Егорович видит пройденную им аллею ровной и почти не повреждённой в строгости и прямизне убегающих вдаль линий. Трудовая, конечно, но сравнительно Лёгкая и до удивительности духовно бессодержательная жизнь. Не всем быть мудрецами и не всем великими зодчими. Иные гравируют на обломках прошлого свои имена. Егор Тетёхин на это не претендует: он прост, но не хочет быть смешным. Он только утверждает, что от рождения до совсем недавнего времени спал или дремал —. не жил по-настоящему. Но вот пришёл момент, и Егор Тетёхин проснулся — его разбудил тройной стук молотка:

— Подлинно ли ты вольный каменщик?

— Таковым признают меня братья.

В перспективе липовой аллеи появляются очертания строящегося Храма, который никогда не будет достроен. Сюда стекаются изо всех стран люди, отмеченные не особыми талантами, не профанскими заслугами, не богатством, не родовитостью, не пойманной за хвост славой, а тайной печатью посвящённости. Они никем не призваны — они сами себя нашли и взаимно утвердили. Братская цепь кафинскими узлами связала их воедино и отделила от злобствующего, больного, непросвещённого мира, который должно пересоздать. В то время как другие строители, практики и фантазёры благодетельствуют человечество готовыми программами, потчуют его социальными опытами, вырывают друг у друга вожжи дребезжащих колесниц и катятся кубарем под ноги взбесившихся лошадей, — эти тайные заговорщики, вне политических страстей и предрассудков — по ту сторону догмы и обязательных верований, вооружившись молотом и резцом исканий, медленно обтёсывают каждый свой собственный грубый камень, стараясь придать ему правильную, удобную для пригонки к другим форму. Прошедшие первый искус кладут из этих камней фундамент и возводят стены нового идеального Храма; испытанные в работе наносят прекрасный рисунок на чертёжную доску и руководят стройкой. Величавый Храм растет вширь и ввысь, — но масштабы его таковы, что только все человечество могло бы общими дружными усилиями завершить его постройку достойным куполом. Дожить до этого не мечтает ни один каменщик; он довольствуется своим малым вкладом, — и он умирает, завещая своё дело мастеру новому, который, может быть, переделает заново всю его работу, потому что лучшее враг хорошего, истина никому не известна и Слово не найдено.