Михаил Осоргин - Вольный каменщик

• Название: Вольный каменщик
• Автор: Михаил Осоргин
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5—239—00627—X

Талантливый представитель литературы русского зарубежья Михаил Осоргин (1878–1942), как и многие русские люди его поколения, прошел через страдания, искусы, выдержал испытание войной, революцией, политикой и в дебрях и соблазнах учений, течений и направлений XX столетия нашёл свой собственный путь.

Своим путём идёт и герой вышедшей в Париже в 1937 г. повести Осоргина «Вольный каменщик» Егор Егорович Тетёхин. Тетёхин — истинно русская душа, воплощение лучших народных качеств, тихий герой, борец против зла, опора немощным и угнетённым

Серьёзный пласт повести — художественно-философское осмысление масонства.

В книгу входят и рассказы, написанные Осоргиным в эмиграции.

---

— Папа, я смотрел твою странную книгу, почему ты читаешь таких? Это — sciences naturelles?[64]

— Да. Это, Жорж, замечательно интересно и очень необходимо.

— Разве это нужно в твоём бюро?

Егор Егорович с радостью объясняет сыну, что каждый человек должен непрерывно совершенствовать свой разум, пополнять свои знания и упражнять нравственность свою и ближних, чтобы мало-помалу, общей работой, привести к совершенству все человечество.

— Очень тебе советую, Жорж, читать как можно больше и по естественным наукам, и по философии. Полезнее, чем играть в теннис, хотя, конечно, и тело развивать нужно. Ты что-нибудь читаешь?

— Oui, я читаю немного belies lettres и то, которое… се que me regarde comme[65] будущий инженер.

— А по истории, например, что-нибудь читаешь?

— Папа, я выучил всю историю в лицее, история Франции и histoire generale. Но это не нужно ничего pour faire mon chemin[66].

Вступает в разговор Анна Пахомовна:

— Жоржу и своих занятий довольно. И ты бы ел, Егор Егорович, все остыло. Жорж ещё мальчик и все успеет. Ты тоже раньше не читал про разные гадости.

Егор Егорович думает, что надобно будет как-нибудь поговорить с сыном на досуге, в день праздничный. Священная обязанность отца — следить за воспитанием и за направлением мыслей сына и вести его к истинному познанию и свету.

За киселем Анна Пахомовна говорит:

— Завтра будет курица и пудинг. Сначала, конечно, закуски. Я думаю — этого достаточно? Кажется, этот твой Ришар любит больше белое вино? Кстати, не забудь напомнить ему, что завтра он у нас обедает.

— Завтра?

— Ну конечно, всегда же по средам. Сам зовешь и не помнишь.

— Разве я звал?

— Это невыносимо, Егор Егорович! Одним словом, мы его звали в среду, значит, на завтра. Надо нам поддерживать знакомства с французами.

— Конечно, конечно, я только запамятовал, что мы его опять звали. Скажу, скажу, вместе и приедем.

— Курица с жареной картошкой, а пудинг с ромовой подливкой. Боже мой, когда я это все успею, я завтра с утра страшно занята!

Анна Пахомовна смотрит в завтра и вдаль. Если бы кто-нибудь знал, что будет завтра, он удивился бы, как эта женщина может спокойно есть, управлять разговором и думать о картошке и подливке, как она помнит о каких-то гостях, вообще как она снижается до вопросов повседневных, чисто профанских, и как она терпит, когда Егор Егорович говорит:

— Вот жареная картошка, это действительно. А ведь, между прочим, картошки в Европе до шестнадцатого века совсем не было, её испанцы завезли. Она, конечно, питательна, но азота в ней маловато, меньше, чем в хлебе.

Анна Пахомовна возмущается в последний раз:

— Я покупаю всегда самую лучшую, у толстого зеленщика. Если уж у него мало, то я не знаю… Если тебе не нравится — покупай сам.

Вообще Егор Егорович доволен, когда обед кончается и можно взять книжку и уйти в неё, как в прекрасный парк, исчерченный аллеями и замысловатыми дорожками, по которым приятно побродить и поплутать, пока не попадется скамейка или ствол павшего дерева, на которых хорошо посидеть, размышляя о величии природы, догадливости человека и безграничности познания. А захочется: — и подремать, потому что ежедневная служба в конторе все-таки не шутка, особенно для человека в возрасте достаточно преклонном.

* * *

Назавтра утром Анна Пахомовна задает вопросы и отвечает на вопросы, разливает кофе и кладет в чашки сахар, втолковывает мадам Жаннет, как готовится ромовая подливка к пудингу, лично раскладывает в извечно установленном порядке диванные подушки и подушечки, — но мысли Анны Пахомовны не здесь и заняты они не текущим, а предстоящим.

Она завтракает не торопясь, но без вкуса; в час с половиной начинает волноваться до дрожи и пустоты в груди, в два часа выходит из дому. Это рано, так как событие назначено ровно на два с половиной, а пути всего десять минут. Чтобы протянуть время, она задерживается у витрины, изображающей тысячу скользящих в пропасть башмачков и туфелек, равно достойных ножки богини и консьержки, отдающихся почти даром, за удовольствие увидать покупателя, но всегда недостаточно высоких в подъёме. Оторвавшись от витрины, она ужасается, что опоздала, — но времени излишек, и ей приходится трижды равнодушно прогуляться мимо розовых бюстов с аршинными ресницами и восковой невинностью губ. Наконец она обжигает перчатку ручкой двери и низвергается в бездну парикмахерской.

Происходит невообразимое, смещающее планы в хаосе и спешности. Толстый и бритый американский судья, оптом торгующий свиньями, в розницу решающий судьбы людей, неумолимым голосом — читает приговор, которым преступник присуждается к смертной казни на электрическом кресле. Палач с помощником бросаются на негра, кутают его в саван, пригибают его голову, окатывают её едкой жидкостью, моют, втирают, сушат, втирают, моют, окатывают, прыгая вокруг в диком танце, — пока негр не вырождается в мулата, метиса, пятнистый тиф, радугу и рыжую китайскую собачку. Гудит мотор, горячий воздух вырывается с шумом и свистом. Жертва правосудия привязана к чудовищному креслу. С потолка медленно сползает и повисает в воздухе блестящий спрут со стальными щупальцами. Палачи вставляют жертве в нос, в уши, под черепную коробку электрические штепсели, пускают ток и внимательно наблюдают за агонией, которая тянется час, тянется два. «Кончено!» — говорит главный врач и приступает к уборке покойника. Труп бальзамируют, подскабливают, причёсывают, разрисовывают, — и мало-помалу из тленной оболочки, из мумии, из мёртвого кокона вылупливается рыжеватая бабочка-крапивница, ребёнок от года до ста лет, та самая парикмахерская кукла, которая раньше стояла в оконной витрине и многосмысленно улыбалась прохожим. Рабыня спешит докрасить коготки, раб смахивает последнюю пушинку пудры, американский судья поздравляет новорождённую:

— «Мадам очень устала? Стакан воды мадам?» Кассирша шуршит билетами и отсчитывает кружочки сдачи; кружочки скользят из пальцев в пальцы и попадают в карманы белых балахонов.

Из дверей парикмахерской уже никогда больше не выйдет та, которая зашла сюда три часа тому назад; её дочь, цветущая возрастом и румянцем, взволнованная светлая блондинка спешит домой предупредить родных о случившейся великой метаморфозе. На всем протяжении пути встречные столбенеют от удивления, женщины зеленеют от зависти, мужчины падают стройными рядами, как подкошенная пшеница, автомобили в необузданном веселье закручивают и пускают волчком стоящего посередине крылатого с белой палочкой.

Гудит подъёмная машина совсем по-новому, ключ в замке двери застенчиво щёлкает, — и время, сорвавшись с цепочки, продолжает прежний бег по обновлённым рельсам.

* * *

Только два дня тому назад курица с белым хохолком раскидывала когтистыми ногами солому, наклоняя голову, и ловко выклёвывая зерна. Сейчас, лёжа в верхнем этаже духового шкапа, без хохолка на голове, подвёрнутой под ощипанное крыло, она равнодушно ждет дальнейшей судьбы. Мадам Жаннет пробует её вилкой и переживает муки творчества. Гул подъёмной машины уже не в первый раз заставляет Анну Пахомовну насторожиться и поправить у зеркала один-единственный волос, отставший от прекрасной волны. В передней топчутся Егор Егорович и его молодой гость.

— И имейте в виду, мой дорогой, — продолжает Егор Егорович, — что расстояние между этими звёздами приходится считать тысячами миллионов, биллионов и триллионов километров. Триллион — это значит: тысяча биллионов! Цифры, которые наше обычное представление отказывается понимать.

— Анри Ришар не из тех, кто может не заметить перемены в женщине. Анри Ришар говорит с энтузиазмом:

— Мадам решилась расстаться с причёской а-ля-рюс? Позвольте мне выразить полное восхищение!

Истинный француз — ни слова о перемене цвета.

— Знаешь, Анна Пахомовна, мы с Ришаром так проголодались, что чуть было не зашли по пути в ресторанчик предварить твою курицу с картошкой какими-нибудь эскалопами в, мадере.

Егор Егорович весел, приветлив и старается шутить. Он кладет свой портфель на обеденный стол, но догадывается убрать, похлопывает Ришара по плечу и решительно заявляет, что научит его пить перед обедом рюмку водки:

— Сам я обычно не пью, но с вами выпью. В русском доме все должно быть по-русски. Запасец должен быть.

За столом, расправляя салфетку, Егор Егорович с довольным видом смотрит на тарелочку с икрой, другую с маринованным угрём и третью с селёдкой в белом вине. Неэкономно, но приятно и после службы поражает воображение. Хороший хозяин должен занимать гостя:

— Я вам говорю, мой дорогой Анри, а кстати, Жорж, вероятно, и тебя заинтересует, что при огромном собранном научном материале — мы все-таки лишь в начале пути, а самый путь бесконечен! Сначала икры, Ришар, и имейте в виду, что она настоящая советская: мы с советами не в ладах, а коммерцию поддерживаем. Я и говорю, вот, например, в астрономии, планета Сатурн: она с кольцом, — а что такое её кольцо? И оказывается…