Максим Оськин - Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы

• Название: Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы
• Автор: Максим Оськин
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9533-4832-4

Наиболее пострадавшими от военных действийкатегориями населения, если не считать собственно погибших и раненных на войне (так называемые «кровавые потери»), стали военнопленные, на долгие годы оторванные от Родины, и беженцы прифронтовой зоны, вынужденные покинуть родные места. Дезертиры и репатрианты дополнили общую картину бедствий. Для России эти категории насчитывали миллионы людей, и потому невозможно обойти вниманием их трагическую судьбу в 1914–1918 гг., предвосхитившую трагедии Второй мировой войны.

---

Естественно, что все это должно было коснуться прежде всего людей, проживающих близ существующей и вероятной для ближайшего времени линии фронта. Мало боев, уничтожавших местность — людей гнали на восток, вынуждая их бросать хозяйство, землю и скот, без надежды когда-либо получить все это обратно. Все оставляемое врагу по мере возможности уничтожалось. В первую голову — огнем. Участник войны так вспоминает о боях гвардии в Галиции в июле месяце: «Зрелище от этих пожаров было грандиозное и незабываемое. Огнем беспощадно уничтожались целые цветущие районы. Население выгонялось с насиженных мест и должно было бежать в глубь России, погибая по дороге от голода и эпидемий. Самая жестокая и бессмысленная страница войны, начиналась. Ни в чем не повинные мирные жители, забрав с собой лишь самые необходимые вещи, бежали без оглядки назад. Обозы их нередко попадались между нашими и германскими линиями, и тогда этим несчастным приходилось к довершению всех бед испытать на себе стрельбу артиллерии».[411]

Данная политика русских властей немало способствовала росту националистических настроений в западных областях России, и без того вздымаемых общеевропейской тенденцией. Ранее сравнительно лояльно настроенное к Российской империи простое население Польши, оказалось во власти русофобии. Но непосредственный повод к этому был дан действиями русских войск, действовавших по приказу Верховного главнокомандующего. Чего же удивляться тому, что в период Гражданской войны в России польское руководство (Ю. Пилсудский) упорно отказывалось идти на союз с белогвардейцами, предпочитая компромиссы с большевиками.

Война в том ее применении, в каком Ставка понимала эвакуацию, резко развела традиционный патернализм центральной власти и местные национализмы по разные стороны баррикад. И очевидно, что без прямого руководства Ставки эксцессы не смогли бы получить столь широкого (практически повсеместного) распространения, даже невзирая на личный настрой со стороны отдельных представителей высшего генералитета. Ученые справедливо пишут: «Вообще военные, склонные придавать большее значение этническому фактору и, с другой стороны, широко подверженные шпиономании, с началом боевых действий получили в западных окраинах такую власть, какой никогда прежде не имели. Теперь, когда „неправильная“ национальная или религиозная принадлежность могла стать сама по себе достаточной причиной для репрессий, экспроприации, депортаций, значение этих факторов в сознании людей радикально усиливалось».[412]

Доблесть войск, истекавших кровью в неравной борьбе с противником, как ни парадоксально, при данной политике Ставки сыграла против нашей страны. Впадая в панику после каждой павшей крепости или сданного крупного города, великий князь Николай Николаевич не забывал о репрессиях в отношении к мирному населению. Его же первый помощник — начальник Штаба Верховного главнокомандующего ген. Н. Н. Янушкевич, — который никогда не командовал даже батальоном (имея при этом чин генерала от инфантерии!), с увлечением разрабатывал все новые и новые репрессалии. Каждый делал то, что умел. Ведение же войны было отдано в руки главнокомандующих фронтами — главкоюза ген. Н. И. Иванова и главкосевзапа ген. М. В. Алексеева, в чьей компетентности нельзя было сомневаться. Отстранившись же от оперативного руководства, Ставка погрузилась в схоластически организационные моменты, где немалая доля отводилась шпиономании и эвакуации.

Тот факт, что русские армии в июне-июле 1915 года упорно удерживались на каждом сравнительно пригодном для стратегической обороны рубеже, позволил русскому командованию провести такую безумную эвакуацию в соответствии с собственными намерениями. Последнее говорится к сравнительному примеру с австрийцами. Отступая из Галиции в августе-сентябре 1914 года, австро-венгерское руководство уже не успевало провести эвакуацию, а потому ограничилось только точечными репрессиями против тех слоев мирного населения, что могло быть подозреваемо в сочувствии к русским. Это и украинское (как правило, православное) население Галиции, это и русофильская интеллигенция, это и просто те люди, что могли говорить по-русски.

Ведь отходившие войска не заботились о правомерности проводимых репрессалий, достаточно было того, что они были разрешены командованием. Наиболее пострадавшей категорией населения Австро-Венгрии стали карпатские угро-руссы, так как русское вторжение в Карпаты было окончательно оформлено лишь к октябрю 1914 года, а следовательно, австрийские власти имели время для производства репрессий. Что же касается прочего славянского населения, то их местопроживание находилось вдали от линии фронта (сербы недолго находились на территории Боснии и Герцеговины, а также австрийской части Сербии). Поэтому репрессалии касались их только выборочно.

Понятно, что инструментом для проведения репрессий в первую очередь, должна была стать армия. Военные обладали всей полнотой власти на прифронтовой территории, а маневренный характер военных действий на Восточном фронте не позволял привлечь к делу управления гражданские власти. Русское генерал-губернаторство в Галиции во главе с графом В. Н. Бобринским — скорее исключение. Так что те зверства и издевательства, что отмечались многочисленными источниками обеих враждующих сторон, прежде всего принадлежали военным.

Как отмечают источники, со стороны австрийцев особенно в этом отношении отличались венгерские соединения. Непосредственная причина репрессалий, давшая военным властям в руки карт-бланш на их проведение, — поражения на фронтах войны. Так, в 1924 году одна из львовских газет писала: «По поводу глупоты, бессилия и трусости австрийских штабов терпели австрийские войска постоянные поражения и, чтобы свалить с себя вину и ответственность, убегая перед вооруженным противником, извергали свою месть на беззащитном населении, будто занимающемся массовым и организованным шпионажем в пользу неприятеля. Тысячи ничем не провинившихся людей вывозились на запад, чтобы в продолжении многих лет держать их без суда в тюрьмах и ужасных лагерях для интернированных. Тысячи невинных людей гибли на основании спешно и массово вынесенных смертных приговоров. Тысячи гибли без приговоров — просто-напросто их убивали фронтовые войска по приказу своих военачальников».[413]

Преступление не прошло даром. Еще в 1917 году австрийское правительство было вынуждено признать, что в ходе войны действительно проводился геноцид в отношении некоторых народностей австро-венгерской монархии, и осудить этот геноцид. В парламенте были оглашены существенно заниженные сведения, что более шестидесяти тысяч человек были расстреляны или повешены, и еще около ста тысяч человек умерли от истощения и эпидемий в концентрационных лагерях, созданных военными властями для собственных же граждан. Недаром вместе с отступавшими в 1915 году русскими войсками ушли около четырехсот тысяч карпаторуссов.[414]

Таким образом, обвинения «некоренного» либо «подозрительного» населения в измене и шпионаже были присущи всем странам. Но многонациональность Российской и Австро-Венгерской империй вносила в волну национализма еще и элементы ксенофобии и шовинизма. Западные области России сплошь являлись нерусскими. Севернее Полесья — это поляки, литовцы, прибалты; южнее — австрийские галичане. Тысячи немецких колонистов и миллионы евреев добавляли хаоса в данную картину.

Одни были объявлены «врагами» с началом войны, другие являлись неполноправной категорией населения и до 1 августа 1914 года. Напомним, что удельный вес еврейского населения в России к 1914 году — всего 3,1 %. Но при этом в абсолютных цифрах это количество было огромным — больше, нежели в любой другой европейской стране (да и во всей Европе, вместе взятой), — почти пять миллионов человек. Каждый из них (вернее, из тех, кто проживал в прифронтовых районах, а таких было большинство, так как здесь проходила черта оседлости) объявлялся немецким шпионом.

В то же время было и некоторое отличие. Так, на той территории Австро-Венгрии, на которой шли бои (Галиция и Прикарпатье), подозрениям подвергалась часть славянского населения, которое до войны не подвергалось репрессиям со стороны австрийского правительства. В России же на оспариваемой противоборствующими сторонами территории (русская Польша, Литва) проживало население, которое и до войны подвергалось дискриминации — еврейское население иудейского вероисповедания. Здесь не стоит даже говорить о правомерности этой дискриминации — дело гораздо важнее: в степени подрыва обороноспособности государства репрессиями военного времени.

Поэтому наиболее тяжелые последствия эвакуационных мероприятий постигли именно еврейское население западных губерний Российской империи, хотя, по совести говоря, положение украинских, белорусских, польских беженцев было ничуть не лучшим. Ученый — современник событий, считает, что необходимо отличать юридическую категорию беженца от того человека, что назывался «беженцем» в России периода Первой мировой войны. Н. А. Данилов, указывая, что население занятой противником территории составляло 21 700 000 человек, а всех беженцев было более 4 000 000, пишет: «Беженец — это человек, добровольно покинувший свой очаг по тем или иным причинам. Таких беженцев у нас в Великую войну было немного. Те же массы, которых называли беженцами, были просто принудительно выселяемыми людьми, обреченными на самое беспросветное скитальчество».[415]