Максим Оськин - Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы

• Название: Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы
• Автор: Максим Оськин
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9533-4832-4

Наиболее пострадавшими от военных действийкатегориями населения, если не считать собственно погибших и раненных на войне (так называемые «кровавые потери»), стали военнопленные, на долгие годы оторванные от Родины, и беженцы прифронтовой зоны, вынужденные покинуть родные места. Дезертиры и репатрианты дополнили общую картину бедствий. Для России эти категории насчитывали миллионы людей, и потому невозможно обойти вниманием их трагическую судьбу в 1914–1918 гг., предвосхитившую трагедии Второй мировой войны.

---

В своих базовых основах эти Положения и «кодексы» неизбежно исходили из требований Женевской конвенции 1906 года и Гаагской конвенции 1907 года, ратифицированных всеми великими державами. Статья 4 Гаагской конвенции говорила: «Все военнопленные находятся во власти правительства, захватившего их в плен, а не отдельных лиц. Обращаться с ними надлежит человеколюбиво. Все, что принадлежит им лично, остается их собственностью». На этих основаниях содержались пленные в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Казалось бы, что так будет и в дальнейшем, с учетом тех поправок, что внесла в Женевскую конвенцию Гаагская конвенция 1907 года. Но Первая мировая война в силу своего размаха, идеологической и национальной подоплеки, количества военнопленных, ожесточения борьбы и т. п. изменила то, что предполагалось незыблемым.

В Российской империи соответствующее Положение о военнопленных с изложением прав и обязанностей, согласно международному законодательству, было принято 7 октября 1914 года. Утверждалось оно лично императором Николаем II, а общее заведывание делами неприятельских военнопленных было отнесено к компетенции Главного управления Генерального штаба. Конвенция о законах и обычаях сухопутной войны 18 октября 1907 года в преамбуле гласила: «Население и воюющие остаются под охраной и действием начал международного права, поскольку они вытекают из установившихся между образованными народами обычаев, из законов человечности и требований общественного сознания».[133] Официальные документы должны были соответствовать требованиям международных норм. Поэтому и в Положении 7 октября указывалось, что «с военнопленными, как законными защитниками своего отечества (выделено. — Авт.), надлежит обращаться человеколюбиво».[134] Сущность военного плена перед войной: «Во-первых, военным пленом признавалось ограничение свободы оказавшихся во власти воюющего государства законных комбатантов враждебной стороны. Цель плена — предотвратить участие пленных в продолжении военных действий. При заключении мира состояние военного плена прекращалось. Плен не рассматривался как наказание. Во-вторых, за военнопленным должно было признаваться достоинство обезоруженного воина, выполнявшего свой долг перед родиной. В-третьих, военнопленные имели право на общение с родиной, на беспрепятственное пользование разными видами помощи со стороны обществ, надлежаще учрежденных по законам их стран».[135] Все эти требования соблюдались. Но не в полной мере, а с учетом той ситуации, что выдвинул мировой конфликт, потому что война между Россией и Японией, как в 1904 году, — это локальный акт, фиксируемый международным посредничеством, а мировой конфликт, в который оказались втянутыми все великие державы, не оставлял места для нейтрального контроля.

Следует отметить, что принятые в воюющих государствах законодательные и иные нормативно-правовые акты, относившиеся к военнопленным, стали нарушаться правительствами и администрацией на местах в этих странах почти немедленно. Первоначальный импульс был придан действиями германцев, раздосадованных крахом «Плана Шлиффена» и, следовательно, обозначившейся перспективой борьбы на измор, что с большей вероятностью грозило поражением Германии и ее союзников, нежели поражением Антанты, которое могло быть достигнуто лишь прямыми военными действиями, но никак не истощением в войне. К тому же в первый месяц войны германцы получили в свои руки сто пятьдесят тысяч только русских военнопленных, взятых в Восточной Пруссии. Плюс несколько десятков тысяч французов. Плюс население целой Бельгии, рассматриваемое как враждебное. Было, о чем подумать!

Проявленная немцами жестокость к пленным, как нарушение принципа человечности, утверждаемой Гаагской конвенцией, вызывала ответные мероприятия. В Российской империи уже 20 и 25 августа 1914 года император отдал Совету министров распоряжение об ужесточении обращения с военнопленными, пересматривая Положение о военнопленных от 13 мая 1904 года.[136] Один этот факт говорит о том, что мировой конфликт будет вестись на несколько иных, нежели Русско-японская война 1904–1905 гг., нормативах. Опять-таки повторимся, что первыми нарушителями стали немцы — это естественный акт со стороны агрессора, настроенного на скоротечную победоносную войну и потому не склонного «сентиментальничать». Исход войны показал пагубность такой политики, но лишь Нюрнбергский процесс по окончании Второй мировой войны подверг германский агрессивный империализм двадцатого столетия осуждению со стороны мирового сообщества.

В русле общей государственной политики реагировало и российское общество. Сведения о немецкой жестокости, о добивании раненых на поле боя, об издевательствах над русскими пленными, вызвали требование соответствующего отношения и к противнику. Первая мировая война изначально обрела националистическую подоплеку, густо замешанную на ксенофобии.

Пропаганда расового превосходства в предвоенной Германии принесла свои плоды и в ответных шагах неприятельских Германии государств. В России с самого начала войны негативно относятся к любым проявлениям симпатии к неприятелю — жестокому, сильному и безжалостному. Так, уже в августе 1914 года начальник Грязинского отделения службы эксплуатации общества Юго-Западных железных дорог Нейман был уволен со службы за обходительное обращение с пленными австрийскими офицерами. После расследования по ходатайству тамбовского губернатора он был восстановлен на службе.[137] Показательна дата — август, разгром под Танненбергом и десятки тысяч русских солдат и офицеров в немецком плену.

Действительно, на первом этапе войны в России существовало что-то вроде благостного отношения к военнопленным. Во-первых, еще не успела проявиться ксенофобия, так как страна была уверена в скоротечности конфликта, в чем ее заверяло военное ведомство. В отдельных пунктах и случаях общество реагировало достаточно жестко, что и показывает указанное «дело Неймана», но вплоть до лета 1915 года такая реакция при всем своем количестве не имела массового характера симптоматичного явления. Говорить о переходе всего социума к негативу можно лишь с началом Великого Отступления, когда новые сотни тысяч русских солдат и офицеров пополнили ряды военнопленных.

Неким рубежным событием здесь служит антигерманский погром в Москве 8–11 июня. За спиной остался почти год войны. В Германии ксенофобия стала одной из характерных ведущих черт общегосударственной политики с самого начала войны, так как культивировалась она десятилетиями, до 19 июля 1914 года. Показателем стала описанная А. А. Брусиловым сцена с сожжением макета Московского Кремля в период Сараевского кризиса. Тем горше было разочарование в конце 1918 года, с поражением Германии и развалом Австро-Венгрии.

Во-вторых, неповоротливая бюрократическая махина Российской империи не успевала должным образом реагировать на события. Что говорить, Ставка стала награждать бежавших из плена солдат Георгиевскими медалями с конца 1914 года, а Главный штаб, в чьем ведомстве, собственно, состояло дело награждения в Вооруженных силах, «раскачался» до признания этого акта лишь в ноябре 1916 года. Так и здесь. В то время как в Германии и Австро-Венгрии военнопленные сразу же распределялись по спешно строившимся лагерям, а офицеры заключались в крепости и подобные «режимные зоны», в России лагеря представляли собой ряд бараков, обнесенных временным забором.

Все равно бежать из России было почти бесполезно, как писал Николай Васильевич Гоголь, хоть три года до любой государственной границы скачи — не доскачешь. Тем более что всех пленных русские старались размещать по национальному критерию. При этом славян стремились оставлять в европейской части страны и Западной Сибири, а немцев отправляли в Восточную Сибирь и Туркестан. Куда здесь было бежать? Лишь единичные отчаянные счастливчики бежали из Закаспийской области, переходя русско-иранскую границу. Из них составлялись командные кадры для борьбы за Персию. Формальное интернирование не решало проблемы, так как беглецы тут же переводились в распоряжение прогерманской жандармерии: «Беглецы находили не только приют в Персии, но внимание и особенную заботливость».[138]

К тому же большинство неприятельских пленных составляли австрийцы, где более половины являлись славянами. Так как судили всех по отдельным людям, то и отношение населения было соответствующим. Тем более что каждый россиянин отлично понимал, что до Сибири никакой немец никогда не дойдет, и отношение было мягким и порой сочувствующим. Поэтому например, австрийские и немецкие офицеры в основной своей массе до мая 1915 года «были размещены отдельно, по частным квартирам, пользовались почти полной свободой, имели занятия в соответствии со своими знаниями (уроки языков, музыки и т. п.)». Затем последовал перевод офицеров также на казарменное положение, причем офицеры-славяне помещались отдельно от австрийцев и венгров.[139] Обратим внимание, что перемена положения неприятельских военнопленных явилась следствием, во-первых, положения на фронтах. Отступление армий Юго-Западного фронта в Галиции вызвало ухудшение содержания пленных.