Максим Оськин - Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы

• Название: Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы
• Автор: Максим Оськин
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9533-4832-4

Наиболее пострадавшими от военных действийкатегориями населения, если не считать собственно погибших и раненных на войне (так называемые «кровавые потери»), стали военнопленные, на долгие годы оторванные от Родины, и беженцы прифронтовой зоны, вынужденные покинуть родные места. Дезертиры и репатрианты дополнили общую картину бедствий. Для России эти категории насчитывали миллионы людей, и потому невозможно обойти вниманием их трагическую судьбу в 1914–1918 гг., предвосхитившую трагедии Второй мировой войны.

---

Обычно при указании на обращение с русскими пленными указывают на источники бывших пленных, и отчеты Чрезвычайной следственной комиссии сенатора Кривцова — для расследования случаев нарушения противником законов войны, созданной в 1915 году по примеру союзников по Антанте. Однако письма австро-германских пленных из России также говорили о том, что плохое питание, бьют нагайками и кнутами, масса болезней, нет врачей, нет одежды и обуви, многочасовая работа, деньги присваиваются начальством. Отчеты же правительственных комиссий всегда неизбежно носили пропагандистский оттенок, имея целью оказание давления на неприятельские страны. Хотя здесь сообщались правдивые факты, но подобные отчеты составлялись всеми воюющими державами, и все они перечисляли правду.

Львиная часть эксцессов, во-первых, совершалась при пленении и этапировании в лагерь, нежели в нем самом, где уже открыто действовали нормы международного законодательства. Во-вторых, постепенно количество истязаний стало понижаться. Так, посетившие в 1915 году германские концлагеря российские сестры милосердия отметили, что наказания стали сокращаться с июня 1915 года. Одна из сестер, П. Казем-Бек, дала общую характеристику немецких концентрационных лагерей для военнопленных. Внешне — сравнительно хорошая обстановка, которая сосуществовала параллельно с системой издевательств администрации: «Те же жестокие наказания, тот же голод, тот же внешний порядок».

Но этой же сестрой были отмечены и противоречия, характерные и для России. В Германии существовал показательный лагерь — солдатский лагерь Кроссен, в который немцы всегда привозили представителей нейтральных государств и Красного Креста. Были лагеря, куда русских сестер под надуманными предлогами не пустили. Даже была проведена эвакуация одного лагеря в предвидении такого посещения. Например, концлагерь Лугум-Клостер в Шлезвиге, где условия содержания были особенно жестокими.

Иными словами, лагеря были самые разные. Были офицерские лагеря с невыносимым содержанием, были — в бывших санаториях, «золотые клетки», были лагеря в крепостных фортах. Кто-то в офицерских лагерях терзался невозможностью бежать, кто-то играл в теннис. Сравнительно неплохо пленные были расположены в Познани, где местное польское население сочувствовало им. П. Казем-Бек в качестве хорошего лагеря особенно выделила концлагерь Шпротау, где комендантом был барон Притвиц. Характеристика: «В лагере большой порядок, отношение к пленным хорошее, к столбу не привязывают».[90]

Тем не менее официально упор делался на негативе. Например, о докладе в Петрограде, в Главном управлении Красного Креста, протопресвитер Вооруженных сил вспоминал: «Сестра Ганецкая нарисовала потрясающую картину физических и нравственных угнетений и страданий, переживавшихся имевшими несчастье попасть в плен нашими воинами».[91] Это — посещение 1916 года, когда уже работала Комиссия Кривцова. Когда в державах Центрального блока резко ухудшилось питание, но усилилась трудовая эксплуатация русских военнопленных. Сведения же Казем-Бек — 1915 года, когда система содержания и обращения только устанавливалась.

Таким образом, постепенно число и формы наказаний русских пленных, часто являвшиеся издевательством, стали уменьшаться. Как только осенью 1915 года стало ясно, что война затягивается, в лагерях начались послабления. Привязывание применялось очень редко. Две трети кладбища составляли умершие от тифа; до половины пленных болели туберкулезом. Иными словами, эпидемии болезней накладывались на плохое питание.

Даже свидетельства современников относительно периодов ужесточения и послабления лагерного режима зачастую противоположны. Приведем оба примера: «Когда война приняла затяжной характер и для немцев стало ясно, что им не удалось раздавить весь мир одним ударом своего мощного кулака, начало замечаться некоторое ослабление в системе истязаний наших пленных. Каждый раз, когда на фронте у немцев было не все благополучно, это отражалось в лагерях уменьшением количества пыток».[92] И напротив: «В дни немецких побед обращение с нами администрации лагеря было самым вежливым, гуманным, даже ласковым, но зато, когда на фронте немцев били, когда они несли крупные поражения, их обращение с нами резко изменялось: сыпались на нашу голову всякие репрессии и ограничения. Особенно увеличивались эти репрессии, если в эти дни кто-нибудь из пленных офицеров совершал свой побег».[93] То есть полностью полагаться на сведения бывших военнопленных нельзя. Так, как говорит А. А. Успенский, те русские офицеры, что служили в наиболее храбро дравшихся частях, переводились в специальные лагеря с ухудшенным содержанием — например, лагерь Гнаденфрей в Верхней Силезии. Но он же сообщает, что первая могила в их лагере — это конец 1916 года — самоубийство английского офицера. В плену всегда плохо, но смертей почти не было. Везде наблюдалась своя практика. Отсюда и противоречивые показания.

Основные наказания по исходу первого года войны (если говорить о правительственной политике, а не о произволе администрации) — это за сопротивление лагерному режиму, нежелание работать и попытку побега. Все эти наказания были упомянуты международным законодательством о ведении военных действий и, толкуясь расширительно (а это было неизбежно), применялись, не особенно противореча международному праву. Например, статья 5 Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны от 18 октября 1907 года сообщала: «Военнопленные могут быть подвергнуты водворению в городе, крепости, лагере или каком-либо другом месте с обязательством не удаляться за известные определенные границы; но собственно заключение может быть применено к ним лишь как необходимая мера безопасности и исключительно, пока существуют обстоятельства, вызывающие эту меру». Разве сопротивление лагерному режиму не должно иметь следствием «необходимые меры безопасности»?

Статья 6 напрямую указывала, что пленных можно принуждать к работам в неприятельском государстве, за исключением командиров. Действительно, германцы принуждали работать русских унтер-офицеров, хотя это было запрещено нормами международного права (лишь — с добровольного согласия), но русских офицеров работать никто не заставлял — об этом вообще нет сведений. Наоборот, австро-германцы выполняли требования международного права о выплате офицерскому составу денежного содержания. В Германии пленные обер-офицеры получали 50 рублей в месяц, штаб-офицеры — 75, генералы — 125 рублей. В России для неприятельских офицеров действовали те же самые нормы, установленные 73-й статьей Положения о военнопленных от 7 октября 1914 года. Правда, на эти деньги все равно почти ничего нельзя было купить, но все-таки они несколько скрашивали скудность продовольственного пайка. В то же время в России в отдельных лагерях коменданты принуждали к работам и офицеров, пусть это и носило единичный характер. Так, к 1 января 1916 года в Российской империи на работах в военных округах числились 521 офицер и 984 083 солдата противника.[94]

Офицеры могли работать добровольно, но кто может поручиться за эту «добровольность», хотя такие случаи, несомненно, были; о них говорит, например, бывший немецкий военнопленный Э. Двингер. Такие работы являлись переменой опостылевшего лагерного быта. Даже все та же самая русская Следственная комиссия смогла придраться лишь к произволу администрации, но не к самой системе выполнения Гаагской конвенции: «В лагерях пленные офицеры содержались в сравнительно лучших условиях, чем нижние чины. Однако недостаточность и недоброкачественность пищи, неприспособленность жилищ и неизменно грубое, направленное к унижению человеческого, в частности, офицерского достоинства обращение с пленными создавали для русских офицеров в течение многих месяцев плена невыносимо тяжелую жизнь, помимо физических и моральных страданий. Особенно удручающе действовала на офицеров та зависимость, в которой они находились от приставленных к ним германских и австрийских фельдфебелей. Последние всячески старались проявить свою власть над всякими офицерами и не упускали случая, чтобы подчеркнуть тем или иным способом свою роль начальников над ними».[95] Особенно тяжело офицерам было в крепости, где они оставались без прогулок и действовал тюремный режим. Зато они не работали.

Но нельзя не отметить, что произвол фельдфебелей, помимо личного отношения к русским (нет сомнения, что такие фельдфебели подбирались намеренно), был основан и на самом факте пленения. Все-таки немцы не оставили русским тысяч пленных (всего австро-германцы за войну взяли в плен около четырнадцати тысяч русских офицеров). Достаточно вспомнить, что под Танненбергом в два дня германцы взяли в плен около семидесяти тысяч русских солдат и офицеров. Для немцев периода Первой мировой войны такое количество пленных за такой срок — это неслыханно. Так, в своих воспоминаниях ген. Э. Людендорф (фактический руководитель германской стратегией на Восточном фронте с августа 1914-го по август 1916 г., а затем — всей стратегии Германии до конца войны) назвал день 8 августа 1918 года «самым черным днем германской армии в истории мировой войны».[96] В этот день немцы потеряли пленными около пятнадцати тысяч человек. Тогда союзники начали Амьенскую операцию, ставшую одним из ключевых событий в период летне-осеннего наступления союзников во Франции, сокрушившего Германию. Получив информацию о пленных в один день, генерал Людендорф и дал ему такую характеристику.